Григорий Ревзин о Мишеле Рагоне и группе GIAP

В 1965 году Мишель Рагон основал Международную группу передовых архитекторов GIAP (Groupe international d’architecture prospective), включавшую Иона Фридмана, Вальтера Йонаса, Поля Мэймона, Жоржа Патрикса, Йонеля Шейна и Николая Шёффера (потом к ней примкнуло еще несколько архитекторов). Эти имена теперь почти никому ничего не говорят, а тогда претендовали на статус реформаторов цивилизации. Рагон, впрочем, я думаю, все же чувствовал в этом величии некий изъян и, не признаваясь в этом, все же компенсировал индивидуальную недостаточность весом коллективного высказывания. Он соединил их, сделал выставку «Города будущего» к VII Всемирному конгрессу Международного союза архитекторов и написал о ней книгу. Я бы сказал, что это была первая утопия, созданная как кураторский проект, и последняя на сегодня значимая утопия архитектурного авангарда, хотя Рагон ни в коем случае не согласился бы ни с тем, ни с другим. Он по характеру вообще мало с чем соглашался, свои «города будущего» представлял не утопиями, а планом конкретных действий до 2000 года, выставку — не концом движения, а началом, а себя не куратором, а идеологом и летописцем побед.

Возможно, его увлекала роль Зигфрида Гидеона, которую тот играл в Международном конгрессе современной архитектуры (CIAM),— роль редактора основных документов и автора книг, обосновывающих идеи Ле Корбюзье всей историей развития мировой цивилизации. Но эти люди очень различались между собой. Гидеон был учеником Генриха Вёльфлина, он принадлежал к элите довоенного европейского искусствознания, а Мишель Рагон вообще не имел высшего образования. Он юношей ушел в Сопротивление, сразу после войны приехал в Париж становиться поэтом, продавал книги на набережной Сены и работал репортером-фрилансером для газет и журналов. Он придерживался самых радикальных вкусов в искусстве, воевал с кубизмом за абстракцию, был одним из первооткрывателей art brut (искусства душевнобольных), в политике стоял за анархистов, считая марксизм недостаточно радикальным,— в нем было куда больше утопического запала, чем мог позволить себе профессор искусствознания, да, честно сказать, и архитекторы, которых он собрал в свою группу. На набережной с ним как-то познакомился герой Сопротивления, знаменитый писатель, в то время министр культуры Франции и главный идеолог де Голля Андре Мальро. Министр прогуливался в поисках книг и разговорился с молодым парнем из народа. Мальро начал его поддерживать из ностальгических воспоминаний о парижской довоенной богеме, в итоге Рагон стал писать искусствоведческие статьи и курировать выставки. Архитектурой он увлекся в конце 50-х. Не очень надолго, в 70-е он перешел к истории Вандеи, откуда родом, и стал разоблачать роль Великой французской революции в уничтожении французского крестьянства в формах больших реалистических романов. Я бы сказал, несколько парадоксально для певца города будущего перешел на позиции наших «деревенщиков», на каких и оставался до 2020 года — он умер в возрасте 95 лет.

Но в 1960-е это именно молодой радикал. Надо сказать, что, хотя путь этого человека извилист, он был очень одарен, и, читая его книжку, переведенную на русский в 1969-м, вовсе невозможно заподозрить, что это человек без образования, увлекшийся архитектурой по случаю. Он просто поражает эрудицией, глубоким пониманием архитектурной формы, инженерных конструкций и одновременно широтой охвата проблем урбанистики, экономики, политики, социологии, статистики, экономгеографии — жалеешь, что получал образование не на набережной Сены. И книга его впечатляет тем, что все поставленные им диагнозы выглядят более или менее точными не для 1966 года, когда она была опубликована, а для нашего времени.

Естественно, как молодой рассерженный человек он начинает с критики отцов, то есть с разоблачения градостроительства Ле Корбюзье. Основываясь на прогнозах ООН по росту населения (7 млрд к 2000 году, сбылось), он предлагает мысленно расселить их в типовых индустриальных домах и немедленно обнаруживает, что это будут не города, а склады жилых контейнеров размером со страну. При этом все пространство между типовыми коробками будет занято дорогами и парковками, а все время, кроме сна и работы,— стоянием в пробках. Два аргумента в пользу индустриальной типовой застройки — скорость возведения жилья и дешевизну домов — он уничтожает. Если жилье будет строиться теми же темпами, каким строилось, то для расселения 7 млрд понадобится 300 лет. Дешевизна не достигается, идея изготовления квартир, как машин на заводе, на деле является фейком, прикрывающим интересы строительного комплекса: машины и жилье ведут себя по-разному в экономической перспективе (машины дешевеют от тиража, а жилье нет). Таким же фейком оказывается и идея благоустройства — главной проблемой города является экология, а благоустройство есть имитация ее решения. Но и помимо всего этого город Ле Корбюзье совершенно не соответствует потребностям людей. Будущее — это распределенный образ жизни, распределенная работа, многофункциональная среда, индустрии досуга,— все это несовместимо с программами микрорайонов из жилых блоков, придуманных как продолжение фабрики.

Это неприятно читать, поскольку оказывается, что проблемы сегодняшних городов, с которыми мы сталкиваемся сегодня, были осознаны и обсуждены больше чем полвека назад,— и по сути ничего не было сделано для их решения. Но что поразительно: при такой точности диагноза методы лечения, из которых Рагон собрал свою утопию, даже не доросли до того, чтобы сказать, что они не работают,— никто и не пробовал.

Представьте себе Эйфелеву башню, но не одну, а десять, двадцать и даже больше, образующих своего рода гигантский металлический лес, деревья которого соединены между собой мостами, путепроводами, площадками. Среди этой паутины из тросов ярусами размещены жилища, театры, школы, магазины. Конструкция значительно легче и прозрачнее того, о чем мог только мечтать Эйфель в 1887 году. Во всех ее растянутых элементах использованы тросы; сжатыми элементами, число которых незначительно, являются в основном столбы. Этот город в пространстве сверкает разнообразием цветов использованных материалов, разнообразны и легки формы его элементов.
Александр Персиц

Рагон объединил эти идеи термином «Пространственный город». Город развивается не на плоскости, не на поверхности Земли, а в уровнях над ней. Эдуард Альбер предлагал «древовидные структуры» — стальные мачты, на которых на тросах висят апартаменты, офисы и общественные пространства. Жан-Клод Бернар — города из небоскребов органических форм, которые опираются на землю одним столбом с лифтом в нем, а расширяются на уровне примерно десятиэтажного дома, и там возникают сначала какие-то общественные пространства, а потом жилье. При этом небоскребы соединяются друг с другом мостами или врастают друг в друга, так что в целом это выглядит как сосновый лес с голыми стволами и высокими кронами, только высотой в 100–200 метров. Похожая структура была у Вальтера Йонаса, только у него не деревья, а скорее грибы, в вогнутых шляпках которых располагаются амфитеатры этажей, и грибы все одинаковые, так что город получает некоторое сходство с прилавком на заправке, где выложены пластмассовые воронки. Пожалуй, наиболее впечатляющее воплощение эти идеи получили у Ионы Фридмана: он предлагал выстроить искусственную платформу с прорехами для света — и в ней выстроить новый город, заполняя тело платформы жильем, улицами, общественными зданиями по мере надобности. В целом эта структура напоминает кору, изрядно погрызенную жуками.

Иона Фридман — самый известный из этих архитекторов, он разрабатывал свои идеи всю жизнь. Он и сам, в отличие от остальных героев Рагона, обладал вкусом к философствованию и публицистике, находя свою структуру физическим выражением ноосферы в смысле Тейяра де Шардена и Вернадского. Это отчасти роднит его с Паоло Солери, тем более что в последующих своих проектах он отошел от металла и бетона как основы своей гиперструктуры и обратился к бамбуку и лианам, что придало его образам несколько контркультурный характер коммуны хиппи. Вообще, Рагон собрал вокруг себя не всех архитекторов, увлекавшихся в 60-е подобными идеями,— рядом действовала флорентийская группа Superstudio (Адольфо Наталини и Кристиано Торальдо), предложившая покрывать платформами не отдельные территории поселений, а бесконечные пространства, а знаменитый американский изобретатель и фантазер Бакминстер Фуллер предложил заключить планету в искусственную обитаемую оболочку с центром тяжести в центре Земли, что более или менее обеспечит стабильность вращения планеты (его вечно волновали подобные проблемы). Но у Рагона эти эксперименты собраны вместе и представлены как выход из тупика, в который зашла уже не традиционная, а индустриальная по типу производства и модернистская по архитектуре европейская цивилизация,— и это показалось этапным высказыванием.

И из этого вообще ничего не вышло. Это, пожалуй, самое интересное во всей истории. Рагон, несомненно, ориентировался на революцию, которую осуществил в архитектуре Ле Корбюзье. И на успех второго, послевоенного, авангарда, американской абстракции и поп-арта, который случился в искусстве,— повторить эту революцию второй раз оказалось возможным. Он изучал развитие инженерии, тот решительный сдвиг в технике, который произошел от 20-х, эпохи Баухауса и ВХУТЕМАСа, к послевоенному технологическому уровню с атомной бомбой и авианосцами. В принципе все, нарисованное его архитекторами, построить более или менее можно, а имея в виду, что город Бразилиа, новая столица Бразилии, выстроенный в этот момент, стоил как три авианосца,— не так уж и нереально. Как сказал Сергей Королев после очередного неудачного запуска советской лунной программы, «мы же стреляем в космос городами», их туда много улетело. Рагон умел думать и в менее абстрактной экономической логике инвестиций, себестоимости жилья и цен на него в продаже. С другой стороны, он чувствовал дух эпохи: напомню, GIAP образовался в 1965-м, а в 1968-м в Париже случилась революция, пронизанная жаждой создать новый образ мира (правда, она снесла со всех постов и Андре Мальро). Он был страстным, упорным, бескомпромиссным, очень одаренным, неотесанным, прошедшим Сопротивление романтиком — идеальный революционер. Это была глубокая, талантливая попытка создать второй архитектурный авангард. И она провалилась.

Возможно, конечно, оттого, что ответ никак не соответствовал вызову. Непонятно почему, если все мы оторвемся от земли на 10 или на 100 метров и начнем жить там в искусственной платформе, элегантно порхая между небоскребами по висячим мостам, мы получим среду более гуманную, экологичную, разнообразную и т. д., чем та, что получилась по итогам первой индустриализации и модернистской революции на земной поверхности. Людям требовалась другая архитектура — Рагон предлагал создать другую землю, на которой она стоит, но к земле претензий не было. Конечно, существующий ландшафт в известной мере отдохнет от нашего присутствия — все структуры, которые предложили архитекторы Рагона, проходят над существующими городами, лесами и полями, почти не касаясь их, существующий мир не разрушается, а просто оставляется в покое, и это отчасти решает проблемы экологии и транспорта. Но у нас-то в будущем, на платформе, жизнь чем гуманнее по сравнению с типовым районом пятиэтажек? Парковка машин для жилья остается парковкой независимо от того, располагается она на земле или на отметке плюс 12 метров.

Но мне кажется, это несерьезное возражение. Первый архитектурный авангард совсем не соответствовал устремлениям людей, проблемы которых он решал. При всем желании представить отказ от несущих стен, плоскую кровлю, ленточное окно, дом на столбах, свободный план (пять принципов Ле Корбюзье) как выражение глубинных чаяний трудящихся масс совершенно невозможно, массам было нужно жилье, а не эстетика таблицы. Тем не менее революция удалась, прогрессивное человечество поверило, что именно так оно и должно выглядеть, если хочет быть прогрессивным. Здесь же архитекторам не удалось навязать миру новое видение, мир не опознал свой новый образ в их рисунках, и те отправились в корзину.

Если так, то это последняя на сегодняшний день классическая архитектурная утопия, когда архитекторы, убедившись, что рай на земле построить не удается, попытались выстроить искусственное небо. Цивилизация их не поддержала. Архитектура сродни магии: ты проводишь в пространстве воображаемые линии и мир преображается в соответствии с ними. Но бывают моменты, когда заклинания вдруг перестают работать, и даже не очень понятно почему. Просто мир больше тебя не слышит, ты кричишь все лучше, все громче, а он все сильнее глохнет. Утопия Рагона — это точка, где архитекторы выпали из числа магов, которых слышит мир, и я бы сказал, что за 50 лет вернуть себе статус передового отряда креативного класса им не удалось.

Я не уверен, что это вообще возможно. Оболочка человеческой мысли, обволакивающей землю, ноосфера, несомненно, существует, но она строится не средствами архитектуры, мысль слишком переменчива и подвижна, чтобы фиксировать ее средствами арматуры и бетона. Интернет куда лучшая среда для этой материи, а архитекторы не нашли способа рисовать в нем формообразующие линии. Утопии стали строить люди других специальностей.