Как реальный поручик Ржевский попал в учебники экономики и права

250 лет назад, 13 октября 1771 года, императрица Екатерина II утвердила доклад Правительствующего Сената о способах завершения тянувшегося несколько лет дела о претензиях к жертвам охватившего тогда Россию повального увлечения, сравнимого по масштабам с эпидемией, включая в первую очередь кавалерийского поручика Василия Ржевского. Благодаря этому решению его имя на протяжении века оставалось известным практически всем, кто в России имел отношение к финансам и юриспруденции.

«Ржевскому осмнадцать тысяч»

Задача этого поиска удивляла парадоксальным сочетанием чрезвычайной сложности и удивительной простоты. Когда некоторое время назад в ряде изданий решили найти подлинного прототипа фольклорного поручика Ржевского, оставалось только пожелать коллегам удачи. Ведь из-за обычной неряшливости в ведении дел и многовекового пренебрежения к сохранности документов и воспоминаний установить подлинные факты давнего прошлого крайне затруднительно. Но даже того немногого, что уцелело, достаточно, чтобы понять, что на роль прототипа могло бы претендовать немало кавалерийских офицеров минувших столетий, включая настоящих Ржевских.

Ничего удивительного в этом нет. Старинный дворянский род Ржевских был настолько многочисленным, что даже из не всегда точных описаний истории частей российской армии явствует, что в одно и то же время практически в любом гвардейском полку служили по одному-два, а когда и больше Ржевских. И каждый из них, дослужившийся до штаб-офицерских чинов, перед тем неизбежно бывал поручиком.

Возьмем, к примеру, лейб-гвардии Конный полк. Одним из первых его офицеров был переведенный из Владимирского драгунского полка и получивший чин поручика Илья Васильевич Ржевский. Его сын Александр стал офицером в том же полку в 1755 году — был произведен из вахмистров в корнеты. А в 1762 году, уже секунд-ротмистром он вместе с братьями Орловыми и Г. А. Потемкиным участвовал в смещении императора Петра III. За что взошедшая на престол Екатерина II пожаловала ему 1000 крестьянских душ. А когда он отказался от крестьян, 7 августа 1762 года императрица приказала кабинет-министру, действительному статскому советнику князю А. В. Олсуфьеву:

«Адам Васильевич, выдайте… секунд-ротмистру Александру Ржевскому осмнадцать тысяч рублей».

А вскоре к 18 тыс. руб. прибавила придворный чин камер-юнкера.

В следующем, 1763 году он сообщил императрице о назревавшем против нее и Орловых заговоре, душой которого был его товарищ по предыдущему перевороту камер-юнкер Ф. А. Хитрово. И уже в январе 1764 года А. И. Ржевский получил чин ротмистра. А самодержица оставалась благосклонной к нему до конца своих дней.

В то же время начал службу в лейб-гвардии Конном полку его родственник, сын капитана лейб-гвардии Измайловского полка Федора Васильевича Ржевского — Василий Федорович Ржевский (в изданном позднее списке офицеров полка он был назван Владимиром). Его произвели в корнеты 1 января 1766 года.

Выбрать из всех Ржевских того, чье поведение наиболее соответствовало анекдотам о поручике Ржевском, было столь же трудной задачей. Дворяне как в гвардии, так и в армейских полках за редким исключением увлекались «офицерским троеборьем» — карты, вино, женщины. Конногвардейцам Ржевским, например, участвовать в этих бесконечных соревнованиях помогало приличное состояние.

«По кончине родителя моего,— писал в одном из прошений А. И. Ржевский,— досталось мне недвижимое его имение в 1764 году по наследству». Включало оно село и девять деревень в Орловской губернии. А подаренных императрицей денег хватало не только на гвардейский стиль жизни, но и на преумножение собственности.

В той же Орловской губернии были и поместья, доставшиеся В. Ф. Ржевскому с матерью после смерти отца. В 1762 году за ними числилось в Болховском уезде 857 душ мужского пола.

Разница между двумя Ржевскими заключалась в том, что за ротмистром не числилось громких побед в «троеборье». Хотя, возможно, слава о них померкла и не сохранилась на фоне той широчайшей известности, которую в отличие от него получил корнет Ржевский. Причем на многие десятилетия.

«Это следствие климата»

У каждого здравомыслящего человека той поры увлечение, в которое ушел с головой Василий Ржевский, вызывало неподдельный ужас. Известный русский ученый и литератор А. Т. Болотов, вспоминая юные годы и свое пребывание в Санкт-Петербурге в начале 1750-х годов, писал о новомодном явлении тех времен:

«Тогда зло сие начало уже входить в обыкновение… Со всем тем карточная игра не была еще в таком ужасном употреблении, как ныне, и не сиживали за картами и до обеда, и после обеда, и во всю ночь почти невставаючи».

Ширившуюся год от года эпидемию игромании иногда пытались если не оправдать, то объяснить. Много позже писатель и издатель Ф. В. Булгарин после поездки в Швецию констатировал:

«Карточная игра свирепствует здесь, точно так же как у нас, в России. В высшем обществе играют в коммерческие игры по высокой цене. Вист в моде, как и у нас. Это следствие климата. Принужденные проводить три четверти года взаперти, Шведы, как и все жители Севера, должны прибегать ко всевозможным развлечениям, а приманка карточной игры всегда действует сильнее, нежели книги! Нельзя же всегда читать или разговаривать, и так, для облегчения забот, хозяева дома усаживают гостей за карточные столы.

Постепенно игра обращается в страсть».

Однако отнюдь не все начинали играть от скуки и для времяпрепровождения. Некоторые игроки пытались использовать карточный стол для тех же целей, для каких в последующие века карьеристы имитировали увлечение тем же хобби или видом спорта, что и первое лицо государства. В 1772 году в журнале «Живописец» знаменитого русского просветителя Н. И. Новикова была опубликована следующая стихотворная сатира на современников, желавших быстро получить награды и чины:

«…Но буде большую желаешь честь достать,

Брось критики, стихи и книги сочинять,

И будь ласкателем большому господину,

И тем себе ищи и счастия и чину,

За карточным столом и день и ночь сиди,

И быть в том знатоком старанья не щади,

Ко счастию сия вернее нет дороги,

Игрою нажились на свете люди многи…».

Вот только среди тех, кто наживался на карточной игре, были не только хладнокровные игроки, чуждые азарта, но и откровенные шулеры. Однако самый надежный прибыток имели участники схемы обирания игроманов, которая начала все шире применяться с середины 1750-х годов.

«Прикажите накрепко смотреть»

Действовала она, судя по описаниям того времени, довольно просто и бесхитростно. Среди играющих, как правило, крутился знакомый им человек, располагающий средствами, который понемногу ссужал деньгами самого разгоряченного игрока. Когда проигрыш и желание отыграться окончательно затуманивали тому разум, «ходячий кошелек» одалживал деньги на кабальных условиях. К примеру, за сто рублей просил подписать долговое обязательство (вексель) на тысячу.

После того, как игрок все же осознавал, что сотворил, или об этом узнавали его родственники или друзья и бросались к держателю векселя для разбирательств, оказывалось, что вексель уже передан, точнее, продан участвующему в деле высокопоставленному чиновнику, чаще всего из судейских. «Кошелек» при этом получал вдвое больше действительно потраченного. А пока близкие соображали, кто и как мог бы обратиться к его превосходительству и уладить дело, долг вновь перепродавался. Но теперь уже богатому купцу и, как правило, за половину означенной в векселе суммы.

И получением денег с «несчастно задолжавшего» дворянина или с его родных, а в случае отсутствия средств отъемом их собственности занимались такие хваткие и опытные в финансовых делах и судебных тяжбах люди. Добавьте к этому насаждаемое в обществе не без участия заинтересованных лиц представление о том, что карточный долг — долг чести, и будет понятным, насколько выгодной была подобная схема.

Считалось, что в Москве подобными операциями, помимо иных торговых и прочих сделок, занимается «жулфинский армянин купец Григорий Артемьев сын Тембоз» перебравшийся в Первопрестольную из Жулфы (ныне Джульфы), что располагалась на границе Российской Империи с Персией. Немало помогало Тембозу наличие высокопоставленных покровителей, небескорыстно способствовавших его начинаниям.

Дела у купца Тембоза шли более чем успешно. Еще в 1741 году он купил усадьбу прославившегося в качестве вероотступника Д. Е. Тверетинова в Колпачном переулке, и по желанию купца каменные палаты были перестроены в стиле позднего барокко. Во второй половине 1750-х годов он расширял усадьбу, скупая строения и участки в том же переулке. Его собственностью становилась земля и в других частях Москвы.

«Сравнительно честным» отъемом денег и владений у игроманов и их семейств занимались купцы и из других городов империи. Причем их уверенность в успехе зиждилась на одном немаловажном обстоятельстве. Они якобы не знали, почему и как был выдан вексель, и при возникновении проблем утверждали, что являются добросовестными покупателями долга. А потому должны получить причитающееся им сполна.

Однако систематическое расстройство финансовых дел дворянства и тем более офицеров подрывало устои власти. В особенности достаточно шаткой власти Екатерины II, по сути, не имевшей никаких прав на российский престол и потому нуждавшейся в надежной поддержке благородного сословия.

7 июня 1763 года императрица писала московскому главнокомандующему генерал-фельдмаршалу графу П. С. Салтыкову:

«Не могу не сказать Вам, что доходят до меня неприятные из Москвы слухи о начавшейся по отъезде моем разорительной картошной игры. Вы сами знаете, такие неумеренные игры ни к чему более не служат, только к действительному разорению старых Дворянских фамилий и ко обогащению деревнями фабрикантов, ибо промотавшийся Дворянин найдет обязанным продать свои деревни, которых другие Дворяне, не имея достаточного числа в покупке денег, купить не в состоянии».

Тем самым, как считала царица, нарушалось одно из основополагающих ограничений для купцов:

«От чего и запрещения о непокупке им деревень в неисполнение приходить могут».

Она, правда, полагала, что купцы для обхода запрета переплачивают за дворянские имения, тогда как в действительности наблюдалась обратная картина. Мало того, новыми владельцами поместий и истинными выгодоприобретателями в итоге были отнюдь не купцы, а высокопоставленные вельможи. Но во избежание появления подобных ситуаций впредь Екатерина II предписала графу Салтыкову:

«Того ради прикажите накрепко смотреть, чтоб ни в какие большие разорительные игры не играли, подтвердить в Полицию, чтоб публикованные о том Указы точно наблюдаемы были».

Московский главнокомандующий сообщил о распоряжении императрицы в Правительствующий Сенат, члены которого 21 июля 1763 года приказали напомнить обывателям о запрете азартных игр и взять с них соответствующие подписки, а полиции велели пресекать такие игры.

Однако действенность всех этих мер оказалась равной нулю.

«Неотделенному сыну не верить»

Проблема заключалась в том, что как только полиция арестовывала очередных участников запрещенной игры, их отцы, матери, братья, дядья, тетушки, кузены и прочие родственники, а также их сановные покровители начинали донимать начальство всех уровней и саму императрицу мольбами о прощении заблудших. И не желавшая портить отношения с благородным сословием царица проявляла, как она сама говорила, «матерное» — материнское снисхождение.

Какое-то время подобное положение вполне устраивало благородное сословие. И когда московская полиция, утомленная бесполезной борьбой с азартными играми, попросила сенаторов освободить ее от этого сизифова труда, пятый департамент Сената 14 октября 1764 года предписал вести следствие по карточным делам, как и прежде. И прибавил: «От производства оного отрекаться весьма ненадлежало».

Однако ряды игроманов и наносимый их проигрышами ущерб дворянским семействам продолжали непрерывно расти. Участникам игр попытались напомнить, что их может ожидать суровое наказание. В указе Сената от 30 января 1766 года говорилось:

«Ныне в картежной игре преступники оказались, из коих одним другому проигрывана была денежная сумма, почти превосходящая настоящий его капитал, а не имея наличных денег, даны были в оном на имена разных купцов вексели и на недвижимое имение закладная».

В число преступников включили и участника игры, который засвидетельствовал подпись должника.

Но «из единого природного Ее Императорского Величества милосердия» виновные были приговорены к наказанию, заключавшемуся «в содержании их некоторое время под крепким караулом». Подданным вновь подтвердили, что самодержица категорически против их участия в азартных играх. Но все эти слова, особенно с учетом незначительности наказания, никого не испугали.

Требовалось найти эффективный и не вызывающий недовольства дворян метод борьбы с «горячащей кровь» манией. Как ни странно, подтолкнули к принятию такого решения держатели полученных от игроманов векселей. Должники все менее охотно отдавали им деньги и собственность, коррумпированные связи в судах все чаще не приносили нужного результата, и купцы начали утомлять многочисленными прошениями о взыскании по векселям правительственные учреждения и саму самодержицу.

Нужное решение нашли в старых законах, и 10 марта 1766 года был объявлен именной указ Екатерины II, главное положение которого гласило:

«Картежные долги уничтожить, а при живом отце неотделенному сыну не верить».

Но если со вторым пунктом — о незаконности векселей, данных не имевшим личной собственности дворянином, было все ясно, то с аннулированием картежных долгов возникли проблемы. Купцы, как и прежде, настаивали, что являются добросовестными приобретателями векселей и ничего не знали об их «азартном» происхождении. Должники и их близкие доказывали обратное.

В результате было принято решение отобрать спорные векселя в Юстиц-коллегию и одновременно наложить запрет на продажу и иные действия с имениями числившихся по этим векселям должников. Первым номером в их реестре значился новоиспеченный корнет лейб-гвардии Конного полка Василий Ржевский. Сумма, которую он задолжал по векселям, была очень значительной даже для гвардейца тех времен. Купец Тембоз собрал его долговых обязательств на 4750 руб., а углицкий купец Ф. Лифанов — на 1200.

Чтобы понять масштабы финансовой катастрофы корнета, достаточно вспомнить, что его однополчанину и родственнику А. И. Ржевскому натуральный подарок — крестьян — заменили денежным из расчета 18 руб. за душу. А тот же Тембоз в начале 1766 года купил участок земли в московских Печатниках размером в нынешние 9,25 сотки за 20 руб.

«К восприятию того имения»

После изъятия векселей фактически началось следствие по каждому случаю их выдачи. Допрашивали участников игр, перекупщиков долга и конечных держателей. Но кто-то отбывал в действующую армию, кто-то не являлся по иным причинам. В 1768 году последовало указание императрицы ускорить рассмотрение споров. Но всем было очевидно, что правым, как и обычно, признают того, у кого более сильная поддержка в верхах. У корнета Ржевского милостивцев хватало. Кроме продолжавшего пользоваться благоволением императрицы А. И. Ржевского в их числе был, к примеру, один из видных вельмож екатерининской эпохи и его дядя, граф И. Г. Чернышев, в тот момент генерал-лейтенант, а впоследствии генерал-фельдмаршал по флоту.

Однако и у Г. А. Тембоза оставалось немало покровителей. Так что чиновники, не желавшие попасть впросак c неугодным верхам решением, по обыкновению не спешили. Василий Ржевский продолжал службу в полку и в 1769 году получил чин подпоручика, а в январе 1771 года стал поручиком Ржевским.

Тем временем дела купца Тембоза шли все хуже. По всей видимости, затраты на вызволение замороженных в векселях денег за годы разбирательств не лучшим образом отразились на его благосостоянии, и 19 ноября 1768 года он объявил о своем банкротстве. В итоге бывший купец, ставший канцеляристом московского департамента Берг-коллегии, решил прибегнуть к самому надежному средству победы в затянувшемся разбирательстве. Он написал челобитную императрице и сумел 28 июля 1771 года получить монаршую резолюцию, гласившую, что «если те вексели по законам оному просителю Тембозу следуют, то их выдать».

Долгое расследование начало создавать трудности и для должников, и для их семей из-за наложенного запрещения распоряжаться имуществом. За рассмотрение проблемы вновь взялся Сенат, члены которого в докладе Екатерине II от 13 октября 1771 года напомнили о своих прежних предложениях и указе от 10 марта 1766 года. Основная мысль документа сводилась к тому, что следует векселя и закладные по явно карточным долгам немедленно отменить. Ликвидировать нужно и векселя, подписанные теми, кто не имел собственного, отдельного от родителей имущества. Про купцов, которые в результате этого не получат ничего, в документе говорилось, что им следовало точно исполнять указ о карточных долгах:

«Заимодавцы за силою сего указа потерянию своего капитала сами стали быть причиною».

Сенат предложил снять запрет с распоряжения имуществом должников, сохранив его лишь для не разрешенных окончательно случаев дачи векселей. Разбирательство по ним было продолжено, но Ржевский в документах больше не упоминался. Потому ли, что его случай признали очевидно карточным, или ввиду того, что он владел поместьями вместе с матерью, большого значения не имело.

Но утвержденный императрицей доклад Сената вместе со многими сопутствующими документами вошел во многие учебники и пособия по финансам и праву и не сходил с их страниц до конца XIX века. Так что, когда проигравшиеся (а их с годами меньше не становилось) решали, что семейный долг выше карточного долга чести, они сразу же вспоминали о прецеденте Ржевского и законно отказывались платить.

Интересно отметить, что эти перипетии никак не отразились на самом Василии Ржевском. В апреле 1774 года он в своем лейб-гвардии Конном полку получил чин секунд-ротмистра. А 1 января 1777 года был уволен по болезни в отставку в чине ротмистра. Умер он в 1785 году бездетным. И его родственники, включая графа Чернышева, сошлись в схватке за его наследство.

«К восприятию того оставшегося после оного племянника недвижимого имения,— доказывал граф в прошении,— по близости родства состою я законный наследник».

Как выяснилось, кроме имений после кончины бывшего знаменитого должника остались долги. Куда большие, чем прежние карточные.

Упоминался в тех же учебниках и Григорий Тембоз, причем не только в связи с историей с Ржевским. Перед объявлением себя банкротом он переписал векселя и закладные, по которым еще рассчитывал что-то получить, на имя дочери и других доверенных лиц. Видимо, полагая, что прежние покровители помогут вывернуться из тяжелой ситуации. Но в 1778 году был, что называется, пойман за руку.

Случай этот был довольно банальным и если заслуживал включения в книги, то лишь в качестве напоминания предпринимателям о том, что при самодержавии, кем бы они себя ни считали и сколько бы ни зарабатывали, они не рассматриваются элитой в качестве ровни. И обращаются с ними как с прислугой, пусть и финансовой.

Евгений Жирнов