Как всероссийски уклонялись от переписи

300 лет назад, в 1721 году, началось предварительное подведение итогов первой переписи людей податного состояния, начатой по указу Петра I от 26 ноября 1718 года. Однако даже предварительные оценки показали, что полученные данные ревизии душ, мягко говоря, не соответствуют действительности и нуждаются в суровой перепроверке. Вслед за контрольным сбором сведений наступил этап вынесения приговоров виновным в обманах, причем число подлежащих наказанию фальсификаторов привело в оторопь даже самого царя-реформатора.

«Более никаких податей и работ не будет»

Благое с виду начинание царя и великого князя Петра Алексеевича повергло его подданных в состояние неподдельного ужаса. Хотя в общем-то ничего особенно нового не произошло. На всем протяжении своего правления самодержец множество раз решал возникающие у казны проблемы, запуская руку, образно говоря, в карманы обывателей. Вот и на этот раз государь решил переложить все содержание своей регулярной армии на народ. Причем на постоянной основе.

Монарх, по его собственному представлению, действовал совершенно правильно и справедливо. Всех подданных он счел необходимым разделить на тех, кто служит государю, и тех, кто эту службу должен оплачивать, для чего последних следовало переписать и взять на учет. Однако в указе, подписанном Петром I 26 ноября 1718 года, не говорилось конкретно о размерах грядущих выплат. Не могло успокоить подданных и милостивое уточнение в этом царском повелении, обещавшее отмену других сборов помимо устанавливаемой подати:

«С них более никаких податей и работ не будет, разве нечаемое какое нападение неприятельское, или домашнее какое замешание».

Но царь регулярно вел войны и вряд ли вспомнил бы при очередном сборе средств, неприятель или он сам был зачинщиком конфликта. И кто мог гарантировать, что после каких-либо следующих нововведений Петра Алексеевича где-нибудь не возникнут внутренние «замешания» в виде волнений и бунтов?

Однако самым пугающим выглядело то, что царским указом предусматривались весьма эффективные меры против тех, кто собирался уклониться от переписи. Если помещик или вотчинник скрывал от занесения в сказки своих крестьян мужского пола, то донесший об этом получал утаенное. Это право распространялось и на тех, кто проводил перепись. Если он обнаруживал крестьян, не внесенных в сказку, то «оные крестьяне с их землею и всем отданы будут тому переписчику».

Перекрыт был и обычный способ решения всех вопросов с чиновниками. Доноситель, сообщивший о коррумпированном переписчике, получал все крестьянские души, которые с его помощью были освобождены от обложения. А для виновного указом предусматривалось суровое наказание за подлоги:

«А буде кто, как переписчик, так и офицер, сей своей должности и указу пренебрегут, казнены будут смертию».

Славившийся своей нетерпеливостью царь, ко всему прочему, установил очень жесткие для той эпохи временные рамки для исполнения указа — «дать на год сроку». А тот, кто надеялся, что перепись и обложение коснется только помещичьих крестьян, довольно скоро понял, насколько ошибся.

22 января 1719 года Правительствующий сенат обнародовал царский указ, уточняющий и разъясняющий порядок сбора сказок. Как следовало из него, переписи подлежали все дворцовые и прочие государевы, патриаршие, архиерейские, монастырские, церковные, помещичьи и вотчинные крестьяне. Наравне с ними следовало переписать однодворцев и татар.

«Кроме,— говорилось в указе,— завоеванных городов и Астраханских и Уфимских Татар и Башкирцев и сибирских ясачных иноземцов, о которых будет определение впредь».

Уточнялось и то, кто подлежит записи:

«По именам есть мужска пола всех, не обходя от старого до самого последнего младенца, с летами их».

Указ требовал, чтобы все сказки были обязательно подписаны землевладельцами, приказчиками, старостами или выборными от крестьян. А за обман им обещали «всем смертную казнь без всякой пощады». Материальный штраф при этом фактически удваивался — ровно тоже количество крестьян и земли, что полагалось обнаружившим подлог переписчикам или доносчикам, впредь было велено «отписывать на Государя».

Немногим менее строгим было наказание для однодворцев и татар. Их за неправду в сказках полагалось нещадно бить кнутом и забирать с их двора в армию самого подходящего для службы мужчину или юношу.

Не остались без внимания и городские жители. Им пообещали составить указ о порядке их переписи в ближайшее время. Сенат строго указал и на необходимость закончить перепись точно в срок.

17 апреля 1719 года Сенат лишил землевладельцев еще одного способа уклонения от переписи — элементарной неподачи сказок. Неописанные деревни и села становились собственностью самодержца.

Казалось бы, все пути отхода перекрыты и скрыться от ревизии душ не сможет никто. Но, как и обычно на Руси, если где-то есть забор, прорехи в нем обязательно найдутся.

«И в том их понуждать непрестанно»

Проходили недели и месяцы, а сказки по деревням и обобщающие их документы в Переписную канцелярию, которую по воле царя возглавил бригадир В. Н. Зотов, так и не приходили. Ведь за непредоставление этих бумаг в срок никаких санкций в указах не было. Так что всегда можно было заявить, что, мол, радели государеву делу, да замешкались. А там, гладишь, царь найдет себе новую затею и не вспомнит о ревизии. Или как минимум удастся выиграть время и оттянуть введение пугающей подушной подати.

При этом данные, что все же изредка доставлялись в Санкт-Петербург, вызывали сомнения в своей точности. И 3 декабря 1719 года Сенат от имени монарха приказал Зотову сравнивать приходящие цифири со сведениями в предыдущих подворных переписях.

На следующий день сенаторы приняли решение о тех чиновниках, кто фактически и, надо полагать, небескорыстно саботировал перепись. Во все губернии были посланы гвардейские солдаты, получившие однотипную инструкцию. В образцовой, данной капралу Семеновского полка Парфену Огурцову, отправленному в Московскую губернию, говорилось:

«Всех тех, от которых оное пренебрежено, сыскав и собрав в Канцелярию, держать на цепях и в железах скованных (не выключая и самого Вице-Губернатора, ежели от него чинилось) не выпуская никуда, пока в оном деле, как Его Царского Величества указ повелевает, совершенно исправятся, и сказки с указанными ведомостьми подадут все, и посланы от них будут исправно, и в том их понуждать непрестанно».

Но что могли поделать гвардейские солдаты и местные власти, если вельможный владелец душ пребывал при дворе в столице и не мог руководить составлением и лично заверить точность сказок? Узнав об этой лазейке, царь 16 декабря 1719 года перекрыл и ее, приказав столичным сановникам без промедления подать сказки в Санкт-Петербурге.

Однако и поднаторевшие в приказных уловках чиновники не сдавались. Под присмотром малосведущих в канцелярских делах гвардейцев, высунув языки от деланного усердия, они составляли документы с различными недочетами — отсутствием отдельных подписей, с недостающими листами обобщающих ведомостей и т. д. Принять такие бумаги бригадир Зотов не мог и отправлял их обратно на места для исправления недоделок. А самодержец, узнав о подобных «неисправах», разрешил Зотову самому наказывать провинившихся.

Вот только, вопреки ожиданиям, утраты интереса к переписи и введению новой подати у монарха не наблюдалось.

Наоборот, он неожиданно начал расширять список категорий подданных, которых следовало переписать. 5 января 1720 года он повелел помимо крестьян переписывать и не работавших в поле дворовых. Кроме того, монарх велел составить сказки на духовных лиц и церковнослужителей. Правда, священников и дьяконов не включать в обложение податью, а включить в особую роспись, для его сведения. А две недели спустя Сенат подготовил правила для исполнения этого указа.

Полгода было дано на его исполнение, но списки духовных лиц поступали в Переписную канцелярию столь же редко и плохо оформленные, как и прочие документы с мест. Не помогали ни угрозы разнообразных штрафов, ни данное царем бригадиру Зотову право пытать виновных, выясняя зачинщиков задержек сказок и ведомостей. Не возымело действия и напоминание о том, что неописанные деревни и села «отписываются на Государя».

Мало что изменилось и после того, как 28 февраля 1721 года царь приказал переписать в городах посадских и разночинцев. Как и обычно, без всякого отлагательства. Но если после этого и появился некоторый прогресс в сборе данных, то с поправкой на то, что эти данные были сфальсифицированными. Указ лишь активизировал и расширил масштабы применения нехитрого и уже проверенного на практике приема. Когда переписчики приходили в какой-либо посад, им охотно показывали всех жителей каждого дома, позволяли осмотреть любой закоулок во дворах, чтобы они убедились, что никого и нигде не скрывают от учета, и затем с удовольствием подписывали составленные сказки.

«Лишние» люди тем временем находились в деревне у знакомого помещика, старосты или управляющего. А когда наступал черед переписи там, тех, кого решили скрыть от ревизии, переселяли на время в уже проверенный посад или осмотренную переписчиками деревню. Помощь в раскрытии этой схемы могли бы оказать властям священники, хорошо знавшие свою паству. Но они, прекрасно понимая, что благодаря включению в «списки для сведения» рискуют попасть в податное сословие, сами нередко пользовались тем же приемом.

Получалось, что ситуация окончательно зашла в тупик. Подданные не хотели, а самодержец не мог отступить.

«Без всякого истязания и штрафа»

Шаг, который царь Петр Алексеевич предпринял 15 марта 1721 года, можно было бы назвать примирительным. Он, по существу, объявил амнистию для уклоняющихся от ревизии. Монарх предлагал как духовным, так и светским лицам, которые были повинны сами в утайке душ или имели занимавшихся тем же старост, приказчиков и управляющих, подать о том покаянные свидетельства губернаторам или воеводам. Про дальнейшее в указе говорилось:

«А вина за тое утайку всем отпущена будет без всякого истязания и штрафа, и из деревень тех утаенных имано не будет».

Для принесения повинной устанавливался срок — до 1 сентября 1721 года. Но примирение оказалось довольно условным. Одновременно решили усилить нажим на местные власти, и Сенат предписал губернаторам и воеводам лично проверять верность сказок и собственноручно подписывать ревизские документы, удостоверяя их правдивость. Однако проблема заключалась в том, что губернаторы физически не могли взять на себя эти обязанности. Ведь иначе им пришлось бы прекратить заниматься всеми остальными делами.

Довериться же переписчикам они не могли. На многих из них поступали жалобы о деяниях, граничащих с преступлениями. Эти чиновники являлись для ревизии душ в богатые дворянские и монастырские имения с многочисленной свитой, чадами и домочадцами. И оставались там неделями, прекрасно живя за счет вынужденно принимающей их стороны. Благо царские указы позволяли им брать нужное количество продуктов во время переписи, а срок пребывания в конкретном месте ничем не ограничивался.

Но, главное, в поданных документах, к пристальному изучению которых приступили в том же году, находили огромное количество недочетов, неточностей и прочих огрехов. Имения некоторых помещиков, например, описали в итоговых документах дважды, из-за чего число принадлежащих им душ, соответственно, удвоилось. А в некоторых местностях по какой-то причине упустили из виду отдельные категории горожан.

Стало очевидным, что встречающую такое сопротивление перепись нельзя закончить, а можно только прекратить. Но и формально объявить о ее остановке царь тоже не мог. Ведь главная цель — введение новой системы обложения — не была бы достигнута. Пострадала бы и репутация самодержца.

5 февраля 1722 года монарх помиловал участников схемы посадско-деревенского обмена скрывавшимися душами. В его указе говорилось:

«Посадских переписать, и которые вышли в деревни и иные места Дворцовые и помещиковы для укрытия, всех вернуть в посады».

В тот же день император подписал наказ генерал-майору Г. П. Чернышеву, который сменил бригадира Зотова в качестве ответственного за ревизию душ. Петр Алексеевич предписал генералу провести «свидетельствование» — перепроверку полученных данных. Но одновременно подвел черту под проделанной работой, определив предварительные размеры сбора новой подати.

По собранным у Зотова данным, число учтенных душ мужского пола составляло примерно 5 млн. Так что в пересчете на численность армии на одного пехотинца деньги следовало собрать с 35,5 души, на кавалериста — с 50,25 души. В деньгах получались весьма серьезные для того времени и доходов крестьян выплаты — 80 копеек с души в год.

Возникла и еще одна проблема. В ходе свидетельств сказок, которые проводили со всей серьезностью Чернышев и его подчиненные, нашлось столько уклонистов, что царь был поражен. Его буквально завалили слезными прошениями о помиловании. В какой-то момент оказалось, что провинившихся управителей, приказчиков и старост нужно казнить столько, что огромное число дворянских имений останется без присмотра. Их было решили отправлять на галеры, но потом отменили и это наказание.

Вслед за тем возник казус. Если не наказывают эту категорию провинившихся, то почему нужно карать дворян? Ведь их среди нарушителей было немногим меньше. К тому же каждый из них находил для себя веские оправдания. И их царь тоже простил.

В ходе перепроверки в податные сословия включали все новые категории подданных Российской Империи и выявляли старых и новых уклонистов. Процесс этот продолжался и после смерти первого русского императора. И только в 1727 году его вдова Екатерина I в материнской заботе о подданных решила его прекратить.

Потом были новые ревизии душ и изобретались все более оригинальные способы сокрытия их количества. А также, как это хорошо известно, способы использования ревизских душ умерших, которые до следующей кампании числились живыми. Позднее историки и экономисты много спорили о том, была ли первая петровская перепись положительным явлением отечественной жизни. И не могли прийти к единому мнению.

«Подушная подать,— писал, к примеру, в 1908 году публицист Т. В. Локоть,— просуществовала почти без всяких изменений вплоть до 80 годов XIX столетия несмотря на то, что трудность ее для населения была очевидна и для государства. Постоянные утайки душ, бегства в леса, в Польшу и т. п., необходимость крупных понудительных и репрессивных мер взыскания, особенно в годы народных бедствий и неурожаев,— все это весьма ясно говорило о крайнем несовершенстве господствовавшей тогда податной системы».

Одно можно сказать совершенно точно, и события последнего времени это подтверждают. Поиск прорех в распоряжениях власти, которые вызывают у наших соотечественников непонимание или неодобрение, за прошедшие столетия из благоприобретенного рефлекса стал врожденным.

Евгений Жирнов