Приближение российских космонавтов к земле

17 октября недалеко от города Джезказгана приземлился спускаемый аппарат с Олегом Новицким, Юлией Пересильд и Климом Шипенко. Они вернулись на Землю. И на Земле их встречал специальный корреспондент “Ъ” Андрей Колесников.

— Да нет, как это? Не может быть… Что-то не так…— глава «Роскосмоса» Дмитрий Рогозин углубился в телефон.— Пишут, что МКС потеряла ориентацию...

Был поздний вечер, мы сейчас были на космодроме Восточный, и информация пришла из NASA по открытым источникам, но не только ему, а всему миру. Информации из ЦУПа и с МКС недоставало.

— Подумаешь,— говорили мне потом, уже утром, на Восточном другие люди.— 51 градус поворота… Да космонавты и не заметили, если в иллюминатор не смотрели… Когда двигатели на «Науке» заработали, поворот был на 360 градусов… Но да, что-то там специалисты «Энергии» недотянули или перетянули… А насовцы, конечно, сразу раструбили… Но, честно говоря, и мы бы раструбили… Тут дружба дружбой…

Оказалось, скорее перетянули. То есть когда двигатели корабля «Союз-МС-18», который должен спускать космонавтов с орбиты, поработали в тестовом режиме (это и был обязательный пробный запуск перед спуском) и тестовое окно закрылось, двигателям еще давали нагрузку. И даже, похоже, усилили. И корабль повлиял на станцию. А как он мог не повлиять?.. Слава Богу, двигатели у нас что надо, вопросов к ним нет…

Улетавшие космонавты прощались с остающимися у люка МС-18, конечно, как родные.

Трансляцию вело опять NASA. Комментаторы американского агентства привыкли, чувствовалось, к фамилиям Пересильд и Шипенко и шипели их, не пересиливая себя (у украинцев — перемога, а у нас — Пересильд, в какой-то момент с удовольствием прокомментировал господин Рогозин).

Было видно, как Юлия Пересильд, не перемогая себя, посылает всем воздушные поцелуи, а к одному из космонавтов даже прильнула, обняв: чем-то он оказался ей особенно дорог. Присмотревшись, я с удивлением увидел, что прощается она с Олегом Новицким, которому предстояло лететь с ней на Землю. Ну просто немного перепутала провожающих с хозяевами. Она, конечно, нервничала.

В Караганде актер Владимир Машков, гендиректор «Первого канала» Константин Эрнст и глава «Роскосмоса» Дмитрий Рогозин в это время сажали березки у входа в отель «Космонавт», где только что переночевали. Если бы все гости отеля делали так же, тут давно была бы огромная березовая роща. Но эти были не все.

Константин Эрнст пояснил мне уже в вертолете:

— Дети звонили, спрашивали, потому что их мама подучила: «Папа, ты где?» Чтобы я ответил сакральное: «Где-где, в Караганде!»

Я спросил его, действительно ли он, как рассказывают, в момент отделения третьей ступени ракеты на старте стоял на коленях, считай что молился.

— Да,— подтвердил он,— так и было. Но я стоял на коленях только потому, что монитор был на полу и иначе бы картинку я, конечно, не увидел. А картинка получилась невероятная (подтверждаю.— А. К.). Никто так никогда не снимал старт космического корабля.

— Еще говорят, что из-за этой картинки, из-за того, что никто так никогда не снимал, три камеры сожгли из тех, которые на корабль прикрепили, чтоб они-то старт и сняли как никогда,—поинтересовался я.— Да?

— Две,— не подтвердил, но и, главное, не опроверг он.

По пути в аэропорт Караганды обсуждали, как после посадки избежать появления в кадре Клима Шипенко: его же нет в фильме, на орбите он снимает Юлию Пересильд и все остальное, кроме себя.

Надо было бы вытащить его первым. Ну или последним (надо ли говорить, что он пошел вторым).

В вертолете Ми-8 с трудом (да, было невероятно тесно и нет, не обидно) разместилась съемочная группа «Первого канала», Владимир Машков, Дмитрий Рогозин и Константин Эрнст. С трудом, потому что тут еще стояли два 1000-литровых бака с керосином. Лететь предстояло не меньше двух часов в одну сторону.

Я обратил внимание, что иллюминаторы вертолета снаружи довольно грязные, а предстояло же снимать вроде всю дорогу. И я даже поделился своими сомнениями с одним из пилотов.

— Думаете? — с сомнением переспросил он.— А мне кажется, нормально. Во-первых, все равно уже не вытрешь. А во-вторых, на скорость не влияет.

Владимир Машков тем временем на моих глазах входил в образ. Он играл начальника Центра управления полетами, человека трудной судьбы, мужика самостоятельного, поэтому со сложными отношениями с начальством, и к тому же такого, который не боится принимать решения. И все это сейчас было видно при одном даже беглом взгляде на Владимира Машкова. Он сидел у закрытой двери и ждал. Был сосредоточен.

— Кто-то кино снимает, а кто-то с ЦУПом и правда на связи…— пробормотал сквозь гул двигателей Дмитрий Рогозин.

То есть все главное, имел он в виду, все же происходило в его углу.

— Скажите,— спросил я у него,— вот уже произошла расстыковка. А космонавты еще видят станцию? Привыкли ведь, наверное, к ней за 12 дней. Испытывают сейчас сентиментальные чувства…

— Видят, да,— подтвердил Дмитрий Рогозин.— Но испытывают ли? Им больше нельзя было задерживаться. 12 дней без физических упражнений — критический срок. На 14-й день наступают тяжелые изменения. Однажды без упражнений после 14 дней двое вернулись на Землю с инфарктами. То есть мы сейчас космонавтам не давали нагрузки, имея в виду эти 12 дней. Хотели, чтобы они работали над фильмом и ни на что не отвлекались. То есть это прежде всего они хотели. Казалось бы, разница — два дня. А такая трагическая.

Владимир Машков все еще страдательно глядел в иллюминатор, но я-то видел, что съемочной группе и особенно господину Эрнсту, который сейчас руководил съемками, что-то активно не нравится. Я понял, что именно, когда дверь вдруг распахнулась и в салон ворвался слишком уж свежий воздух. Не нравился иллюминатор. В распахнутую дверь Владимир Машков глядел невероятно трагичнее.

А главное — теперь хорошо были видны все девять вертолетов, которые шли справа и особенно слева от нас. Они шли, едва не касаясь друг друга винтами и образуя лесенку, от которой просто захватывало дух. В этом чувствовалась просто необыкновенная спасательная мощь.

Вертолеты шли как на параде 9 Мая, в этом была и мрачная торжественность, и многообещающая слаженность, и намек на то, что эти-то уж точно не подведут… И чего только тут не было еще…

Нет, ну это надо было видеть. И я это видел. И думал, что я такое видел только в кино. Да, но ведь я же в нем и был.

Дверь, конечно, не должна была открываться во время полета. Это был ночной кошмар вертолетчиков. Но вот же, я видел сам, она была открыта.

— Сбываются мечты пубертатного возраста,— сказал мне Константин Эрнст.

— Это про себя? — на всякий случай переспросил я, хотя и так ясно было, про кого.

— Конечно,— кивнул он.— Я в Аничков дворец пионеров ходил в 12 лет, там был клуб юных космонавтов. Я сказал себе, что поступлю, хотя там собеседование было, а я был очень стеснительным мальчиком. Но я прочитал книгу Ландау, который рассказывал, как он преодолевает стеснение. Он ходил по улице с воздушным шариком и спрашивал у прохожих, сколько времени. И я тоже тайком от мамы пошел по улице с шариком и стал спрашивать у прохожих, сколько времени. Было так тяжело, что никто не может даже представить. А на второй день стало легче. И я прошел собеседование, а мама была поражена не этим, а тем, куда делось мое стеснение. И я долго занимался в этом клубе.

— А хотел сейчас полететь? — прямо спросил я.

— Так мало ли что хотел… Не мог воспользоваться служебным положением… Но может, еще и повезет… А ты бы полетел?

Я тоже признался, что не задумываясь. Признаваться легко. Полететь трудно.

Но все-таки в космосе сейчас были простые, как говорится, люди, такие, как ты да я, а не боги, как про них принято думать и какими они скорее всего и являются. Значит, и мы можем, а что такого?

И не в том ли, чтоб я так думал теперь, была главная цель этого полета, о которой никто так вслух что-то и не думал?

— Торможение прошло в расчетное время, молодые люди,— остудил наше воображение Дмитрий Рогозин.

— Да? — переспросил я.— А подробней?

— Включение и выключение маршевого двигателя с импульсом на торможение,— пожал плечами господин Рогозин.— Корабль ушел с орбиты.

Вертолеты, я обратил внимание, шли теперь полукругом, и расстояние между ними заметно увеличилось. Они образовали радиус поиска.

— До разделения частей ракеты они сейчас потеряют в высоте за 23 минуты 30 километров,— продолжал бесстрастно информировать Дмитрий Рогозин.

И лучше бы я этого не знал.

К нам пробрался встревоженный кинооператор. Он только что говорил с пилотами, и выяснилась страшная подробность. Командир сказал, что мы можем не успеть к моменту посадки.

— Говорит, гравицапа может сесть без нас! — оператор был, без преувеличения, в отчаянии.

Это и правда была горькая весть. Ведь речь шла о сорванных съемках. Этого нельзя было допустить. Следовало, может, прибавить скорость.

Но по крайней мере Владимир Машков теперь сидел с объяснимо скорбным лицом.

— Ничего,— произнес Дмитрий Рогозин.— Это командир просто хочет порулить. Идем по графику.

— Видишь ботинки? — спросил меня Константин Эрнст.— Ничего не напоминают?

Честно говоря, они напоминали мне только ботинки.

— На открытие Олимпиады в Сочи последний раз надевал,— пояснил Константин Эрнст.— И сейчас. Специально.

Я изучил график спуска и увидел, что через семь минут, в 7:19 по местному времени, у космонавтов максимальная перегрузка. Но не катастрофическая, около 5 G. Однако тем не менее. Посадка была запланирована на 7:36.

— Должны уже войти в атмосферу…— говорил Дмитрий Рогозин.

— Огненный балет начнется…— добавил Константин Эрнст для ясности, вносившей элемент необходимой апокалиптичности в происходящее.

Наш вертолет тем временем стало трясти так, словно это мы входили в атмосферу. То есть начинался ветер.

Вертолетчики увидели купол парашюта в 7:24. Через минуту видел его и я: быстро увеличивающуюся оранжево-белую точку. И уже какой-то вертолет барражировал возле нее.

Приземление не забудешь. Это не только о тех, кто внутри гравицапы, как тут ее называли все спасатели. И правда же точь-в-точь гравицапа (а как ее назовешь еще, если это гравицапа) стояла, обожженная земным воздухом, в степи. Несколько тонн пыли, мне казалось, не улягутся и через час. Да нет, через пять минут воздух был, можно сказать, прозрачный. Земной потому что, черт возьми.

Мы сели метрах в ста всего от гравицапы. Я бежал к ней и понимал, что буду первый, ну, может, третий… А, нет, пятый… Но вот она была тут, можно потрогать… Я потрогал, металл был горячий, но не такой, как я думал. Теплый, живой какой-то. Не хотелось отдергивать руку.

Я заглядывал в иллюминаторы, надеясь увидеть космонавтов, они же были там, живые и здоровые. И вот честное слово, меня переполнял какой-то щенячий восторг перед тем, что тут было — и со мной, и, главное, с ними.

Я слышал, как им что-то уже кричат, и кричал сам, и оттуда тоже, мне казалось, что-то доносится. Они вернулись.

— Сейчас ребята конструкцию соберут и достанут их,— сказал мне подошедший генерал.— Не волнуйтесь, хорошо сели. Из-под днища радиация идет, а она упасть могла на бок, тогда было бы не очень хорошо. А так радиация в землю уходит…

Я посмотрел на днище, словно надеясь увидеть там радиацию, уходящую в землю. Да нет, вроде ее и правда не было.

Конструкция состояла из лесенок и трапециевидного основания сверху, которое накладывалось на верх гравицапы. Конструкцию собрали очень быстро, и вот уже Владимир Машков взлетел по одной из лесенок и кричал туда, вниз: «Привет, ребята!»

Из других вертолетов высыпали члены съемочной группы, тут были уже десятки людей, лихорадочно настраивающих свою технику.

— Видите,— сказал мне генерал,— человек стоит возле одной лесенки? Он тут главный. Он сертифицирован, чтобы извлекать космонавтов. Больше никому не дадут.

Я подошел к этому человеку и спросил, действительно ли он такой, как о нем говорят. Он подтвердил. Через минуту он уже предлагал переставить конструкцию, еще через пять готов был доставать космонавтов.

— А где герой-то? — вдруг спросил он.— Вы там снимаете или не снимаете?

— Где Машков? Машков где?! — послышалось сразу со всех сторон.

Я-то думал, что под героем понимается здесь Олег Новицкий, к примеру.

— Бежит! Бежит!..— успокаивали друг друга члены съемочной группы.

Но он не бежал. И даже еще не шел.

— Коль,— спросил кто-то наверху,— а щас кто будет?

— Клим…— пожал один плечами.— Или Олег…

Первым был Олег Новицкий.

— Головой не крутим…— предупреждали его.— Помощь нужна снизу? Я спущусь…

А помощь была не нужна. Олега Новицкого подхватили под руки и плавно и в то же время рывком подняли из гравицапы. Он сам перекинул ноги и съехал по металлическую желобу на родную землю. Вернее, Землю.

Наконец здесь оказался и Владимир Машков, куда-то было девшийся.

— «Пушка» в кадре! — кричал Константин Эрнст.— «Пушку» (микрофон на камере.— А. К.) уберите!

Так космонавтов еще не извлекали нигде и никогда.

— Пошел!

И Владимир Машков пошел. Он всматривался в глубину гравицапы и с облегчением находил там людей. Потом их находили другие люди.

Клим Шипенко оказался живее всех живых.

— У-а-а!..— воскликнул он.

— Вот ты и дома! — кричали ему.— Клим, как ты?

— Пока хорошо… Даже удивительно…— повторял он…

—Твоя задача,— говорили ему,— встать на ноги… Только очень плавно…

— Айл би бэк,— вдруг произнес он.

И он, по-моему, совсем не шутил.

— Умница,— не обращали внимания на все это те, кто спустил его.

Мало ли чего им говорят вернувшиеся… И не такое еще…

Юлия Пересильд перед выходом, по-моему, успела накраситься. Именно перед самым выходом, иначе стрелки под глазами и пудра потекли бы от пота во время перегрузок.

Да, только пальцы что-то почти не сгибались и были, наверное, вдвое толще, чем в обычной жизни.

Юлю Пересильд и Олега Новицкого положили рядом, их тоже теперь должны были снимать в кино, а Клима Шипенко отнесли в сторону, и он лежал, я не мог поверить глазам, ничем почти не замечаемый, за толпой, окружившей тех двоих.

— Оно того стоило? — спросил я его сразу обо всем.

Он посмотрел на меня, по-моему, с жалостью.

С Юлией Пересильд и Олегом Новицким тем временем сняли финал фильма, о котором, меня предупредили, ничего нельзя рассказывать. Вот и не буду. Но коротко все было, коротко.

Я понимал, что таких съемок в мире и правда никогда не было. Это все я как-то не мог осмыслить. Но натура была реальной и правда до умопомрачения.

— Юля, вы не производите впечатление человека, пережившего такую посадку,— сказал я космонавтке.

— А какое произвожу? — неожиданно переспросила она.

— Хорошо отдохнувшей где-то девушки,— я сказал правду, хоть и не до конца.

Не так и хорошо все же отдохнувшей. Издержки сервиса преследовали, что ли.

— А что, у нас командир был такой шикарный…— сказала она.

— Трясло сильно?

— Сильно, но не очень,— сообщила она.— Вообще не страшно.

— Действительно?

— Ну мы понимали, что происходит. Он рассказывал…Каждую секунду… Но я грущу…

— Как это? — совсем не понял я.

— Ну, потому,— замялась она,— что это было крутое приключение, к которому мы так долго готовились и которое так быстро закончилось… Хотелось еще…

— То есть не хотелось на Землю?..

— Да как сказать… Еще бы несколько дней…

Я вспомнил про 14-й день, когда без физкультуры наступает инфаркт.

А она ведь и правда грустила.

— Может, еще продолжится ваше приключение.

— Да нет, хорошего понемножку,— вздохнула она.

На лице все время была странная улыбка… Подмигнула вдруг…

Олегу Новицкому, я увидел, дали картонный пакетик с соком.

— Какой? — спросил я его.

— Обещанный,— кивнул он, а кивать ему было нельзя.— Я очень просил… А, вы в другом смысле… Березовый… Я просил березовый…

Он мгновенно вытянул из трубочки весь пакетик, так что тот сжался и высох.

— Нигде не долбанулся? — озабоченно спрашивали его.

— Да вроде нет…— начинал и он, кажется, думать об этом.

Потом он написал на гравицапе «Спасибо!» (видимо, именно ей.— А. К.), и для этого ему пришлось встать. И ведь встал.

Юлия Пересильд, уже сидя, под его «Спасибо!» написала «Всем любви!»

Я еще обратил внимание, что тут много посторонних людей, которые совсем близко не подходили, но и вдалеке не держались. Лидером у них был бородач Александр, как потом выяснилось, Лазаренко. Они приехали сюда почти одновременно с подлетевшими вертолетами.

— Я раньше работал в федеральном управлении поиска и спасения…— сказал он мне.— В 2006-м ушел, а забыть не могу… Понимаете, миллиарды людей следят сейчас за ними, а тут только мы…

— А как вы выяснили, что они именно здесь сядут?

— А чего тут сложного? — пожал он плечами.— Ясно, что шестой или седьмой район. Все последнее время здесь садятся. Мы все понимаем, навыки-то остались…

— Вас же тут человек 80…

— Ну мы дисциплинированные, на контакт не идем, правила обсервации соблюдаем…

Мне потом говорили, что это целый бизнес: такие люди, как он, набирают группы и гоняются за спускаемым аппаратом, потому что они такие почти одни из семи миллиардов… Видимо, так и есть, но способности этих людей производили впечатление.

Владимир Машков наконец отработал этот съемочный день.

— На «Оскар» надо претендовать,— сказал я ему.

— Да,— оживился он,— где еще будут такие спецэффекты?!

— Претендовать можно лучшему иностранному фильму. А за спецэффекты иностранным фильмам вроде не дают,— сомневался я.

— За этот придется дать,— убежденно сказал он.— Нелепо как-то не дать.

— Видите,— сказал мне Дмитрий Рогозин,— на спускаемом аппарате оператор работает, доснимает что-то? Это Алексей Дудин. Дублер Клима Шипенко. Мог и он там быть. Не полетел.

Этот человек тоже произвел на меня впечатление. Каждый дублер живет с трагедией. И работает тоже.

Через полчаса все трое были уже в вертолетах. Каждому был предназначен свой. А еще через два часа мы встречали эти вертолеты уже в Караганде.

Нет, ну она опять накрасилась! И была в гражданском. Юлия Пересильд выглядела теперь просто эффектно.

— Знаешь, что про тебя сказал один инструктор перед полетом? — сообщил ей Константин Эрнст.— Что такую лопатой не убьешь!

Она вышла из вертолета.

— Так-то ничего,— сказала,— только ноги не очень слушаются… Как будто подпила…

— Ну все,— сказал Дмитрий Рогозин,— снимаем «Вызов-2».

Эта тема возникала в разговорах что-то весь день.

— У меня там, на МКС, кстати, вещи остались,— кивнула она.— Косметичка…

Уже в автобусе, по пути в самолет «Юрий Гагарин» (их и с орбиты корабль «Юрий Гагарин» спустил), она обнимала знакомых и говорила:

— Ой, Аня!.. Олег, вы не знакомы? Это Аня Маркарян!

На вежливость у нее тоже были силы.

Да, и лопатой, конечно!..

Андрей Колесников