Как пандемия повлияла на российских волонтеров

Из-за новой волны пандемии российские учреждения социальной защиты опять закрываются для посещений. Руководитель благотворительной организации «Даниловцы» Юрий Белановский рассказал спецкору «Ъ» Ольге Алленовой, как пандемия сказалась на волонтерстве в России и почему общественные организации должны добиваться, чтобы волонтеров пускали в интернаты, дома престарелых, детские сиротские учреждения.

«Как вообще можно держать людей взаперти 19 месяцев?»

— НКО из разных регионов сообщают, что их снова перестали пускать в учреждения соцзащиты из-за новой волны COVID-19. Ваша волонтерская организация тоже утратила возможность посещать своих подопечных?

— Мы в Москве продолжаем работать. Здесь учреждения закрылись, как и везде, в самом начале пандемии, в марте 2020 года, и для волонтеров, и для родственников. Но через год власти поняли, что ни к чему хорошему закрытость учреждений не ведет. И надо отдать им должное, учреждения стали открывать для волонтеров. Какое-то время решались организационные вопросы — на каких условиях пускать волонтеров — но к лету 2021 года мы вернулись в наши подшефные учреждения, и стало понятно, насколько люди, которые там живут, соскучились по живому общению. С тех пор в Москве наши волонтеры в интернатные учреждения ходить не прекращали.

Конечно, многое зависит от самих учреждений — где-то нам предложили очень строгий режим и разрешили встречаться с подопечными только во время прогулки, где-то было проще и мы заходили внутрь, где-то долго боялись, но в итоге правила были унифицированы.

Последние три месяца все учреждения в Москве открыты для волонтеров — как взрослые, так и детские.

И даже медицинские учреждения снова стали работать с волонтерами — правда, в каждом конкретном случае это решение главного врача, так что в Москве есть больницы, которые полностью открыты для волонтеров, а есть такие, которые закрыты уже полтора года. Но к больницам претензий быть не может, там лечат людей — порой с тяжелыми заболеваниями.

А вот в российских регионах ситуация совсем другая. Наши коллеги постоянно жалуются нам на то, что их не пускают ни в какие учреждения. Недавно я даже специально опросил коллег и составил список регионов, где волонтеров не пускают в учреждения соцзащиты. Это Московская, Тверская, Кемеровская, Омская, Ярославская, Смоленская, Тульская, Волгоградская области, Краснодарский, Красноярский края. Возможно, там есть учреждения, которые открыты, но у нас есть точные данные от партнерских организаций, которых не пускают в подшефные интернаты уже 19 месяцев. У меня в голове не укладывается: как вообще можно держать людей взаперти 19 месяцев?

— Они заперты внутри учреждений и даже не гуляют во дворе?

— Да, потому что внутри учреждений постоянно бывают какие-то вспышки сезонных болезней, и людей запирают на внутренний карантин, так что они не могут из своего отделения выходить, а часто — даже из своей комнаты. Если бы волонтеры могли приходить к ним хотя бы в те дни, когда в отделениях нет гриппа или других вспышек, то у них была бы хоть какая-то радость от общения, а так — люди находятся в отчаянном положении.

— Но как защитить их от COVID-19?

— Абсолютное большинство граждан в интернатах для взрослых вакцинировано от ковида. Все наши волонтеры вакцинированы. Я принципиальный сторонник вакцинации, и наше движение даже инициировало акцию — мы на специальном сайте собираем свидетельства волонтеров и сотрудников благотворительных организаций о важности вакцинации. Люди рассказывают о себе — почему они вакцинировались, что это дает волонтерам и подопечным.

Сейчас «Даниловцы» работают только с теми волонтерами, которые сделали прививку от ковида.

— Это общее правило по Москве для допуска в учреждения соцзащиты?

— В Москве от волонтеров с лета требуют либо сертификат о прививке, либо сертификат о перенесенной в течение полугода болезни, либо ПЦР-тест не старше трех дней.

Мы, чтобы избежать неприятностей, связанных с ПЦР-тестами (кто-то из волонтеров успел сделать, кто-то нет), приняли решение, что наши волонтеры заходят в учреждения только при наличии сертификата о прививке или справки о недавно перенесенном заболевании.

— Сейчас появляется информация о том, что вакцинированные люди тоже болеют и могут передавать вирус другим. И некоторые учреждения требуют еще и ПЦР-тесты.

— Если московские власти введут обязательный ПЦР-тест для входа в учреждения, то мы, конечно, не будем спорить. Вопрос только в том, что московская медицинская система перегружена, и, чтобы сделать бесплатный ПЦР-тест, нужно ждать минимум неделю. А если надо быстро, то это стоит от 1,5 тыс. до 3 тыс. руб., и для благотворительных организаций это большие расходы. Но я еще раз хочу отметить, что в Москве руководство соцзащиты ввело для волонтеров такие же требования, как и для сотрудников учреждений. И, если требование о необходимом ПЦР-тесте будет введено для всех, скорее всего, власти придумают, как сотрудникам и волонтерам делать эти тесты быстро и бесплатно.

И я не понимаю, почему в регионах власти не поступают так же, как в Москве. Во всех этих учреждениях работают сотрудники, которые каждый день приезжают на работу — на маршрутках, на троллейбусах, на автобусах, на них кто-то чихает, кашляет, они контактируют с другими людьми. Почему персоналу можно приходить в учреждение, а волонтерам нельзя?

— Вы считаете, что отсутствие допуска в учреждения соцзащиты негативно скажется на развитии волонтерства?

— И на волонтерстве в целом, и на состоянии людей в этих учреждениях.

Я точно знаю: если бы московские власти решили пустить нас в интернаты не весной 2021 года, а сейчас, нам уже некого было бы туда привести.

— Почему?

— Люди ждали год, многие занялись другими делами и перестали быть волонтерами. У нас в «Даниловцах» количество волонтеров сократилось втрое, и сейчас в учреждения ходят всего около 150 человек. Нам еще повезло, что детские учреждения соцзащиты в Москве даже в первый год пандемии периодически пускали нас, чтобы мы гуляли с детьми. А учреждения для взрослых были в полной изоляции целый год.

«У них там, в интернатах, есть горячая еда и чистое белье, а вот человеческого общения нет»

— Почему для человека, который живет в интернате или доме престарелых, важно, чтобы к нему приходили волонтеры?

— Даже до пандемии это было очень важно для тех людей, кто живет в интернате, потому что они внутри изолированы от внешнего мира, а волонтеры обеспечивают им связь с ним, людям нравится общение с людьми «оттуда», им интересно слушать про то, как устроен внешний мир, они привязываются к волонтерам, чувствуют, что они для волонтеров тоже важны.

У нас в Москве есть подшефная детская психиатрическая больница, нам туда доступ не закрывали даже в первый год пандемии, когда все было закрыто. Потому что главный врач этой больницы — очень умный человек. Она сказала: «Для детей, которые здесь лечатся, общение с позитивными людьми — часть терапии». И мы очень благодарны этому главврачу за то, что для нее судьба пациентов оказалась важнее, чем страх «как бы чего не вышло». Видели бы вы, с какой радостью дети каждый раз встречают наших волонтеров. Для них это очень значимо. В ПНИ (психоневрологических интернатах.— “Ъ”) есть отделения, которые называются «отделениями милосердия», там живут люди, которые не могут ходить, двигаться, обслуживать себя. Они не могут самостоятельно выйти на прогулку, но при этом гулять любят все.

Недавно наш координатор рассказал, что ему удалось погулять с одним из мужчин из отделения милосердия, его очень редко вывозили гулять, потому что персонала в интернате мало, и погулять со всеми жителями отделения милосердия они не могут. Обычно его вывозили гулять, закутанным в одеяло, как младенца, а тут — впервые — наш координатор одел его в настоящую одежду: куртку, шапку. И этот мужчина заплакал от счастья — он смог на прогулке двигать руками, он попросил подвезти его к забору, чтобы посмотреть, как там за этим забором город живет, он трогал какие-то листья, капли дождя. Нам с вами, обычным людям, трудно понять, какое это счастье — почувствовать капли дождя на руках. Для нас дождь — это помеха, мешающая добежать до автобуса или дома. А этот человек долго лежал в кровати и не видел дождя. Благодаря волонтерам такие люди могут оказаться на прогулке, на свежем воздухе.

На одном из семинаров наши коллеги из организации «Клуб волонтеров» рассказывали, как они организовали в ПНИ новогодний праздник — не концерт, когда все сидят, а несколько человек выступают, а творческую занятость для всех на одном из этажей. Все жители участвовали в подготовке праздника, мастерили хлопушки, украшали комнаты и залы, все были включены в процесс. На праздник привезли на каталках и жителей отделения милосердия.

Когда все закончилось и всех развезли по отделениям, у лифта остался один мужчина на каталке, и он попросил: «Можно я тут еще полежу немножко? Я никогда не был не на своем этаже, мне все интересно».

А что это значит? Там возле лифта — такая же серая плитка, как везде в интернате, такие же «слепые» окна. Что там может быть интересного? Но ему интересно, потому что это не его этаж, это какой-то новый для него мир. Нам это невозможно понять.

Пандемия повысила ценность человеческого общения, отношений. У людей есть волонтеры, которым они небезразличны, и это придает им желания жить.

— Почему в учреждении невозможны нормальные отношения между персоналом и жителями?

— Отношения с персоналом — вертикальные, персонала мало, а жителей в интернате много, и сотрудникам надо успеть сделать много работы, им не до дружбы и общения.

А с волонтерами можно строить горизонтальные связи, и человек в таком общении не чувствует себя подчиненным, оно позволяет ему сохранять достоинство.

Как-то наша координатор рассказала, что в интернате, куда она ходила, жила молодая женщина — она очень плохо говорила, ее никто не понимал. Психические заболевания часто сказываются на речи, и от того, как с таким человеком коммуницируют остальные, зависит его эмоциональное и физическое здоровье. Волонтеры проводили с жителями интерната мастер-классы, чему-то их учили, о чем-то болтали, и через пару месяцев все вдруг заметили, что эта женщина стала лучше говорить и ее все вокруг стали понимать. Она жила там много лет, персонал никогда с ней не общался, потому что она говорила непонятно, и ей самой не хотелось говорить понятнее. Но когда пришли люди, которым она сама по себе была интересна, то она стала стараться, и у нее получилось. Этот пример как раз свидетельствует о важности горизонтальных связей.

А еще мне кажется очень важным, что за последние годы все больше наших сограждан становятся волонтерами. Люди стали понимать, почему это важно — приходить в интернат хотя бы один раз в неделю, встречаться там с одинокими людьми, общаться с ними. Для меня это чудо — на фоне того, как часто современный мир называют потребительским, как много говорят о росте эгоизма в современных людях, появляется целое движение взрослых людей, которые хотят что-то делать для других.

Волонтерство — это улица с двусторонним движением. Оно нужно нашему миру, нашему обществу, чтобы мы понимали ценность человеческой жизни. И оно нужно людям, в какой-то степени отвергнутых нашим обществом.

У них там, в интернатах, есть горячая еда и чистое белье, а вот человеческого общения нет. Даже в Москве, где в таких учреждениях хорошие условия, ничто не может заменить ценность общения, и поэтому власти открыли их для волонтеров. А в регионах случился мощный откат назад, и люди опять оказались в этих замках Иф, где директора — полноправные хозяева и откуда выйти никуда нельзя.

«Властям проще заморозить любую активность в учреждениях, чем пытаться наладить там нормальную жизнь»

— Но в регионах волонтерство и не развито так, как в Москве или Петербурге. НКО там часто незаметны, так что властям проще не пускать их, чем пускать.

— Вы правы, в регионах волонтеров действительно меньше, чем в столицах. Но летом 2019 года, накануне пандемии, на всю Россию была запущена федеральная программа по развитию социальных волонтерских проектов и программ «Норма жизни». Она готовилась совместно с общественными организациями, это очень позитивный проект, в нем участвовало много пилотных регионов. Минздрав, Министерство труда и социальной защиты дали эффективные рекомендации по работе учреждений с волонтерами. Всем уже было понятно, что волонтеры необходимы практически во всех сферах жизни общества и особенно в здравоохранении и соцзащите. Мы все ждали развития этого проекта. Но пандемия его заморозила.

Приведу в пример одну историю из Кемерово, где мы сейчас в партнерстве с местными НКО пытаемся развивать социальное волонтерство. Наши партнеры по собственной инициативе решили работать именно в ПНИ и помогать одиноким взрослым с умственной отсталостью. Они перенимали наш опыт, всерьез готовились, а потом началась пандемия. То есть, у людей был интерес, они были готовы к такой работе — очень и очень сложной работе — но власти закрыли все возможности для волонтерства. И сейчас это регион, в котором закрыто все. Люди в интернатах и домах престарелых 19 месяцев закрыты, а волонтеры и НКО никак не могут им помочь.

И меня очень беспокоит отсутствие какой-то внятной реакции российского благотворительного сообщества на то, что волонтеров снова вытесняют из соцзащиты и здравоохранения.

Сообщество много лет билось за то, чтобы в учреждениях, где люди живут постоянно, открылись двери, чтобы там меньше стало унижений и издевательств, чтобы люди могли свободно общаться, — а сейчас двери снова закрыты, и мы это молча проглотили.

Думаю, что наши региональные коллеги могли бы проявлять больше настойчивости и упорства. Я помню, что в первый год пандемии, когда в Москве и Петербурге тоже были закрыты все социальные стационары, НКО постоянно обращались к городским властям, выступали в СМИ, поднимали вопросы допуска в учреждения родственников и волонтеров, — и эти проблемы были решены. Я не вижу такой активности от наших коллег в регионах.

— Региональные НКО не имеют такой общественной и медийной поддержки. Кто-то получает гранты или субсидии от местных властей и боится испортить отношения, ведь потом можно вообще остаться без финансовой поддержки.

— Конечно, многие боятся. Когда я опрашивал коллег в регионах, интересуясь, где учреждения закрыты для волонтеров, одна коллега мне написала: «А безопасно ли то, что я тебе рассказываю?» Как будто я ее о какой-то военной тайне спрашивал. Она боялась просто сказать, открыто или закрыто для волонтеров конкретное социальное учреждение. Потому что если руководство региона узнает, что она пожаловалась, ее НКО больше никуда не пустят. Вот такое положение дел в наших регионах. При этом за полтора года до пандемии появились рекомендации Минздрава о работе медучреждений с добровольцами, в конце 2018 года вышло постановление правительства, в котором учреждениям предписывалось работать с волонтерами, а летом 2020-го, уже в разгар пандемии, Минтруд выпустил рекомендации по взаимодействию учреждений соцзащиты с волонтерскими организациями.

В этих документах говорится, что учреждение не может без причины не пустить к себе НКО, оно должно мотивировать отказ, а НКО имеет право обжаловать в вышестоящие инстанции недопуск в это учреждение и добиться допуска. И все равно НКО в регионах каждый день боятся, что их волонтеров просто так не пустят к российским гражданам, которые имеют право на общение и этого права лишены.

Пандемия отменила для многих региональных властей и постановление правительства о сотрудничестве с волонтерами, и письма федеральных ведомств. Властям проще заморозить любую активность в учреждениях, превратив их в морозильники, чем пытаться наладить там нормальную жизнь. Когда мне говорят про пандемию, опасность вируса, я хочу возразить, что мы все, весь мир, живем в этой пандемии, и все боимся, но мы идем домой, шуршим опавшими листьями, пьем кофе в кафе, общаемся с друзьями, у нас продолжается обыденная жизнь, а эти люди ее лишены. У них есть только кровать в комнате на пять человек — и больше ничего.

Наши волонтеры навещали онлайн в далеком детском доме подростка, он инвалид-колясочник. Ему исполнилось 18 лет, и его куда-то перевели. Волонтеры спрашивали, где он, им не отвечали. Мы от организации запрос отправили в учреждение — никакого ответа. Был человек — и нет его. Удалось выяснить, что его перевели в дом престарелых, это такая чудовищная российская практика. Мы искали его телефон — не дали. Просили телефон учреждения, директора, хотя бы название дома престарелых. Мы говорили, что хотим общаться с ним, дружить. Нет, никакой информации не дали. Несколько недель мы писали письма в этот детский дом-интернат, звонили туда, как будто мы какую-то тайну выпытывали! А потом мне это надоело, я написал письмо губернатору, объяснил ситуацию, попросил связать нас с учреждением, куда перевели этого парня. В тот же день, как письмо дошло до губернатора, нам перезвонила директор того дома престарелых. А если бы волонтеры не стали искать этого парня? Если бы нас просто не было? Ведь человек может просто пропасть, умереть, сгинуть — и никому нет до него дела. Вот зачем нужны волонтеры. И у меня вопрос к моим коллегам из регионов: почему вы не бьетесь за право волонтеров навещать людей в интернатах? Ведь кроме вас у этих людей никого нет.

Беседовала Ольга Алленова