Чем прославился самый антисоветский советский нарком

95 лет назад, 24 ноября 1926 года, скончался полномочный представитель СССР в Великобритании Л. Б. Красин. Вся его жизнь была сочетанием несочетаемого. В годы Первой русской революции этот известный инженер одновременно был тайным руководителем революционных террористов-грабителей. Возражая против многих методов большевиков, он стал реальным организатором в стране жесточайшего военного коммунизма. Затем руководил наркоматом в голодной Москве из благополучного Лондона. А в конце жизни чувствовал себя «каким-то вампиром».

«Хотя я не имел диплома»

Среди всех чудес советского времени эта правительственная аномалия выделялась особо. Глава всей советской внешней торговли Леонид Борисович Красин руководил подчиненным ему наркоматом, находясь за 2,5 тыс. километров от холодной и голодной Москвы, из вполне благополучного Лондона.

Причем связь между столицами России и Великобритании, как признавал сам нарком, оставляла желать много лучшего. А находившиеся в Москве сотрудники Наркомвнешторга и заместители наркома, не говоря уже о высших руководителях страны, далеко не всегда достаточно полно и регулярно информировали Красина о происходящем в наркомате, правительстве и Политбюро ЦК ВКП(б).

Однако Красин, несмотря ни на что, продолжал оказывать серьезное, а иногда и определяющее влияние на выработку решений, не только касающихся внешней торговли, но и всей экономики страны. И в этом не было ничего удивительного. К преодолению самых разнообразных трудностей ему было не привыкать. А пребывание в аномальном состоянии, по сути, было для него нормой.

Взять хотя бы то, что сын сибирского чиновника, опоры престола и строя, приехав учиться в столицу империи, стал членом революционного кружка.

«В 1887 г.,— вспоминал Красин,— я поступил в Петербургский технологический институт и первые два года усиленно занимался науками… Участие сначала в сибирском землячестве, в кружке самообразования для изучения "Политической экономии" Джона Стюарта Милля, с примечаниями Чернышевского, а затем и основательное штудирование первого тома "Капитала" Маркса в конце концов сделало из прилежного и отлично учившегося студента участника пропагандистского кружка, начавшего работать среди петербургских рабочих».

Участие в антиправительственной деятельности не осталось незамеченным властями, и Красина исключили из института и выслали из столицы. Потом были арест в 1892 году по делу членов все того же кружка, к которому он уже не имел никакого отношения, служба в армии вольноопределяющимся, новый арест в 1895 году, опять из-за прежней причастности к кружку, и высылка на три года в Вологодскую губернию, замененная по просьбе отца отправкой в Иркутск, где жила тогда его семья.

Аномалии не прекращались и в этот период. Так, после армейской службы он не без труда устроился рабочим на строительство Харьково-Балашовской железной дороги. Вскоре он понял, что начальник участка за мзду выбрал место для станции Калач так, чтобы она оказалась как можно ближе к амбарам местного крупного хлеботорговца и тот мог значительно сократить расходы на перевалку и транспортировку зерна. И Красин попытался вывести взяточника на чистую воду. Хотя было очевидным, чем закончится спор между солидным инженером и подозреваемым в противоправительственной деятельности бывшим студентом.

А находясь после второго ареста три месяца в тюрьме, Красин поразил всех знавших его людей:

«Приятели достали мне книжку проф. Шульце-Геверница "Крупное производство", и я перевел ее на русский язык.

Она появилась в печати с предисловием Петра Струве, который тогда был еще марксистом».

Во время ссылки он много трудился:

«Работал я,— писал Красин,— в качестве техника на Средне-Сибирской, Забайкальской и Кругобайкальской железных дорогах. И хотя я не имел диплома, в последние годы уже исполнял инженерную работу».

В 1897 году ему разрешили вернуться в европейскую часть России и продолжить обучение. Но учился он, как и обычно, нетривиальным способом, появляясь в институте в основном для сдачи экзаменов:

«Учение мое в харьковском институте было довольно оригинальным. В действительности я почти все время проводил на различных ж.-д. работах».

Не прекращались и постоянные придирки жандармских чинов. В итоге Красин получил диплом только через 14 лет после начала учебы, в 1901 году. К тому времени он уже был знающим, имеющим значительный опыт и востребованным работодателями инженером. А, кроме того, ярым противником существующего строя. Причем таковым, как это чаще всего и случалось, его собственноручно сделала власть.

«Опускавшейся в подполье дверью-западней»

В Баку, где Красину поручили руководить строительством электростанции, это единство противоположностей в одном лице проявилось в полную силу. Возведение объекта, как не без гордости вспоминал он сам, велось «с американской быстротой». Но при этом Красин-революционер использовал все имевшиеся в его распоряжении возможности для конфиденциального устройства дел социал-демократов.

«В скором времени,— вспоминал он,— чуть ли не все наличное ядро бакинской с.-д. организации очутилось на моей электрической станции в тех или иных служебных ролях».

Тогда же товарищи оценили его талант конспиратора, в особенности по части устройства тайников:

«Электрическая станция, да еще строящаяся, была чрезвычайно удобной базой для помещения в ней всякого рода людей, вплоть до нелегальных, для использования паспортных возможностей, а также хранения литературы, шрифта и т. п., причем наиболее ответственные потайные склады были устроены даже так, что в случае обыска можно было зажечь одну-две нефтяных форсунки — и соответственный тайник становился абсолютно недоступным.

Два-три раза жандармы пробовали производить обыски на электрической станции, но, безнадежно махнув рукой, должны были оставить в покое эту техническую цитадель, ввиду полной невозможности там что-либо сделать».

Но подлинным шедевром стало устройство в Баку подпольной типографии с новой германской печатной машиной, о чем сам Красин в 1924 году писал:

«Помещение, где была установлена и работала эта машина, было отделено от дома, в котором жили наборщики и печатники, особым подземным ходом, закрывавшимся массивной бетонной, опускавшейся в подполье дверью-западней, которую никоим образом нельзя было найти, не зная секрета. Само печатное помещение освещалось спирто-калильной лампой и со всех сторон было закрыто, помещаясь внутри довольно обширной постройки, заключавшей в себе на соседнем владении экипажные сараи, конюшни и амбары для овса, ячменя и фуража. Только произведя самый точный наружный обмер стоявшего на чужом владении соседнего здания и измерив все внутренние камеры и помещения, можно было бы, нанеся все это на план, увидеть, что в средине остается какое-то пустое место, к которому нет доступа из других частей помещения. В этом-то месте и помещалось печатное отделение нашей типографии, связанное потайным ходом с другим домом на соседнем участке, в котором жили А. С. Енукидзе и другие товарищи.

Интеллигентность бакинской полиции и жандармов была, разумеется, недостаточна, чтобы открыть такую типографию».

Но эта деятельность, как и вся работа по созданию и поддержке социал-демократических организаций по всему Кавказу, а немногим позднее, когда Красину из-за перенесенной малярии пришлось сменить климат и уехать в Москву, и во всероссийском масштабе, требовала значительных расходов. И революционер Красин (он же Никитич), пользуясь тем, что известный и всегда щегольски одетый инженер Красин был вхож в лучшие дома, взялся за наполнение партийной кассы.

«Одним из главных источников,— писал он в воспоминаниях,— было обложение всех других оппозиционных элементов русского общества, и в этом деле мы достигли значительной виртуозности, соперничая с меньшевиками и с партией эс-эров… Считалось признаком хорошего тона в более или менее радикальных или либеральных кругах давать деньги на революционные партии, и в числе лиц, довольно исправно выплачивавших ежемесячные сборы от 5 до 25 р., бывали не только крупные адвокаты, инженеры, врачи, но и директора банков, и чиновники государственных учреждений».

«Оставил страховой полис»

Постепенно сбор средств все более и более расширялся. А. М. Горький после революции вспоминал, что в 1904 году познакомил Красина с промышленником С. Т. Морозовым и был немало удивлен тому, как ловко и быстро Никитич смог убедить собеседника делать крупные пожертвования на нужды Российской социал-демократической рабочей партии (РСДРП):

«— В какой же сумме нуждаетесь? — спросил Савва.

— Давайте больше.

Савва быстро заговорил, о деньгах он всегда говорил быстро, не скрывая желания скорее кончить разговор:

— Личный мой доход ежегодно, в среднем, шестьдесят тысяч; бывает, конечно, и больше, до ста. Но треть обыкновенно идет на разные мелочи, стипендии и прочее такое. Двадцать тысяч в год довольно-с?

— Двадцать четыре лучше! — сказал Красин.

— По две в месяц? Хорошо.

Леонид усмехнулся, взглянув на меня, и спросил:

— Нельзя ли получить сразу за несколько месяцев?»

Горький и сам выделял часть гонораров на нужды РСДРП и убеждал делать то же самое своих знакомых.

«Через посредство А. М. Горького,— вспоминал Красин,— была установлена впервые связь между нашей бакинской техникой (технической организацией.— "История"), нуждавшейся в средствах, и А. Д. Цюрупой, управлявшим тогда в Уфимской губернии имениями Кугушева и поддерживавшим нас с этого момента систематической присылкой денег. Довольно много денег собиралось также всякого рода предприятиями, вплоть до спектаклей, вечеров и концертов. Наша кавказская техническая организация довольно успешно использовала приезды на Кавказ В. Ф. Комиссаржевской, дававшей часть сборов на нужды партии».

Однако подготовка революции требовала гораздо больших затрат. И Красин взялся за поиск новых способов пополнения партийной кассы:

«Удавалось организовывать ряд коммерческих предприятий, дававших значительные поступления. Следует упомянуть о довольно крупном наследстве, полученном нашей партией от замученного царским правительством в московских тюрьмах студента Шмидта, завещавшего партии свою долю участия в товариществе Викулы Морозова».

Череда получения наследств, как вспоминал Красин, вскоре продолжилась:

«Бывали и весьма трогательные случаи. Так, однажды к нам в Питер явилась молодая девушка и заявила о сочувствии партии и желании передать в собственность партии доставшееся ей по наследству небольшое имение где-то на юге России. В виду несовершеннолетия жертвовательницы, пришлось прибегнуть к несколько сложной комбинации, а именно — предварительной выдаче ее замуж и продаже имущества уже с разрешения мужа».

Правда, оба случая вызвали нарекания даже в революционной среде, где подобные методы сочли аморальными. Но настоящую бурю негодования вызвало получение РСДРП наследства после странной кончины главного спонсора партии.

«С. Т. Морозов,— писал Красин,— оставил после своей смерти страховой полис, большая часть суммы которого душеприказчиками С. Т. по его указаниям, сделанным задолго до смерти, была передана также в распоряжение нашего ЦК».

Позднее появилась версия, что промышленник был застрелен Красиным. Сам он не отрицал, что за два дня до смерти Морозова получил очередной взнос в партийную кассу. Однако фактически настаивал на том, что на день ухода из жизни Саввы Тимофеевича у него было стопроцентное алиби:

«Он застрелился в Каннах,— писал Красин.— Я заехал к С. Т. в Виши, возвращаясь с Лондонского третьего съезда (РСДРП.— "История") в 1905 году, застал его в очень подавленном состоянии в момент отъезда на Ривьеру, а через два дня, возвращаясь нелегально из Берна в Россию, в поезде прочел известие о его самоубийстве».

Все это выглядело как очередная аномалия. Зачем убивать того, кто мог и дальше снабжать партию деньгами? Но если даже предположить, что Морозов не захотел больше платить и революционеры сочли более выгодным получить деньги по страховому полису, никакой необходимости личного участия Красина в ликвидации не было. Ведь у ЦК РСДРП была боевая техническая группа — настоящие революционные террористы.

«А кассу там же бросили»

«В 1905 г.,— вспоминала супруга В. И. Ленина Н. К. Крупская о Красине,— Л. Б. нес большую ответственную работу по подготовке вооруженного восстания. Он организовывал доставку оружия, динамита и пр. Леонид Борисович как никто умел вести работу с боевиками, инструктировать их, организовывать всю эту опасную, ответственную работу».

Правда, на первых порах результаты деятельности революционных террористов приносили партии скорее вред, чем пользу. Боевики совершали налеты на почтовые отделения, транспорт и питейные заведения. Но их довольно часто ловили, и им грозило самое суровое наказание — вплоть до смертной казни. Но главное, экспроприации приносили в лучшем случае несколько тысяч рублей, что было невыгодно ни с политической, ни с экономической точки зрения. А народные массы начинали верить в правительственную пропаганду, твердившую, что все революционеры — преступники. Мало того, затраты на подготовку экспроприаций — закупку оружия, взрывчатки, изготовление фальшивых документов и экипировку боевиков — оказывались сравнимыми с суммами, полученными в результате акций.

Типичной акцией такого типа было ограбление ломбарда кавказской группой боевиков во главе со знаменитым Камо (С. А. Тер-Петросяном), который описала в воспоминаниях революционерка Т. Вулих:

«Елисо, Ваничка и Котэ пришли в ломбард к его открытию и сели в приемной со всеми клиентами. Как только сторож вошел с ручной кассой, они подняли револьверы с криком "Руки вверх!". Елисо выхватил у сторожа кассу, разбил ею огромное стекло — тут-то он и порезался,— выпрыгнул на площадь, за ним последовали двое других, и все трое бросились бежать... Благополучно скрывшись, они где-то в глухом месте разбили кассу, деньги взяли, а кассу там же бросили. К их сожалению и досаде, в кассе оказалось всего не то 5, не то 10 тысяч».

Красин в тот момент фактически отвечал за всю организационно-хозяйственную деятельность партии — конспиративные квартиры, поддельные документы, маршруты для поездок и перевозки нелегальной литературы и грузов.

На все это «столпу ЦК» и «министру финансов партии», как его называли, нужны были деньги.

И он попытался найти цель, где можно было бы сразу получить значительную сумму. Красин выбрал банк в Великом княжестве Финляндском, где русскую власть недолюбливали, а имперской полиции, по существу, не давали действовать. Чтобы не портить отношения с финнами, в качестве цели выбрали отделение Государственного банка в Гельсингфорсе (Хельсинки), а не какой-либо финский частный банк. С той же точностью Красин выбрал и исполнителей. Он передал подряд на ограбление латышским боевикам, которые уже участвовали в столкновениях с армией и полицией на родине и имели боевой опыт.

Успеху ограбления, происшедшего 13 февраля 1906 года, способствовало отсутствие какой-либо сигнализации в банке и помощь финских социал-демократов, участвовавших в налете и блокировавших подступы к банку. Боевики смогли взять 175 тыс. руб. Однако при этом латышские товарищи с особой жестокостью убили сторожа банка. А на следующий день, когда кассир на железнодорожной станции увидел у одного из них слишком толстый бумажник и дал знать финским властям, убили при попытке задержания жандарма и ранили полицейского. Все это возмутило финнов, боевики лишились поддержки и их вскоре арестовали.

Хотя финский «экс», за вычетом отобранного полицией и затрат на подготовку, принес 100 тыс. рублей, Красину запретили впредь проводить экспроприации, чтобы развернувшаяся шумиха в прессе не наносила урона престижу партии. Но при этом не сняли с него обязанности по добыванию денег. В итоге Никитич, как и обычно, нашел выход из положения. Он снабдил деньгами эсеров и, судя по всему, сам спланировал ограбление эсеровскими боевиками Московского общества взаимного кредита, в ходе которого 7 марта 1906 года было взято 875 тыс. руб. А вслед за тем получил оговоренную долю.

Продолжились экспроприации и собственными силами. 23 июня 1907 года кавказские боевики совершили нападение на кассира Государственного банка, перевозившего под охраной 250 тыс. руб. Однако один из главных успехов большевистских боевиков оказался их главной неудачей. Большую часть похищенных денег составляли пятисотрублевые купюры, номера которых были переписаны. И при попытке их сбыта разными способами было арестовано немало видных большевиков.

Но Никитич остался Никитичем и устроил для хранения нереализованных пятисоток тайники, находившиеся у всех на глазах — в трансформаторных будках городского освещения Санкт-Петербурга, которые строились под присмотром инженера Красина. Расчет, как и всегда, оказался точным. Ни один полицейский или жандарм не решался войти в эти, как считалось тогда, смертельно опасные сооружения.

Вот только у охранки мало-помалу собиралось все больше данных, позволявших подозревать лощеного инженера в террористической деятельности. 1 мая 1907 года его арестовали в Москве.

«Головотяпы!»

Однако явных доказательств его вины так и не нашлось, и Красина отпустили. Но охранка не сдавалась.

«Работа в Петербурге после этого ареста,— писал Красин,— стала для меня вдвое труднее, и пришлось удесятерить конспирацию. Два-три обыска, сделанных в моей квартире и в моем служебном кабинете, не дали жандармам никаких доказательств, но показывали, что, вероятно, работать на свободе остается уже недолго».

Партия решила, что ему нужно перебраться в Великое княжество Финляндское. Но это не помогло.

«В марте 1908 года жандармы нагрянули в Куоккале в дом, где жила моя жена с детьми и куда я приезжал по воскресеньям, и арестовали меня».

Красина отправили в Выборгскую тюрьму, и узнавшие об этом боевики, без чьего-либо согласия и одобрения решили организовать его побег. Они сумели связаться с Никитичем и передать ему инструмент для подпиливания решетки на окне. Но охрана заметила световые сигналы с холма в выборгском парке и перевела арестованного в камеру, из которой бежать было невозможно. А Красину помогло иное:

«По существовавшему закону,— вспоминал он,— российская прокуратура имела право в течение месяца предъявить обвинительный материал и потребовать от финляндских властей моей выдачи… К большому нашему удивлению, жандармы и питерская прокуратура не смогли в месячный срок приготовить сколько-нибудь доказательного материала, а выборгский губернатор оказался достаточно законником, чтобы, не получив по прошествии этого срока мотивированного требования о моей выдаче, выпустить меня из тюрьмы. Не желая далее искушать гражданскую и служебную доблесть финских чиновников, я безотлагательно и не совсем прямыми путями удалился в Гельсингфорс, а через несколько дней уже плыл на пароходе из Або по дороге в Берлин и Париж».

В написанных после революции воспоминаниях Красин довольно многословно объяснял, почему отказался от предложения Ленина присоединиться к нему в эмиграции. Но суть заключалась в одной-единственной фразе:

«Вести из России не оставляли никакого сомнения в победе реакции».

И тут в его жизни случилась новая аномалия. Подозреваемого в руководстве террористами инженера приняли на работу в солидную германскую фирму — «Сименс».

«Я,— писал Красин,— решил использовать невольное пребывание за границей для практической работы и пошел на выучку к немцам, взяв место младшего инженера в крупном берлинском электротехническом предприятии. Потянулись годы упорного труда, взапуски с немецкими докторантами и докторами».

Необычайным было и продолжение этой истории. Руководство фирмы смогло добиться от России, где чиновники мечтали повесить Красина, разрешения на его возвращение для работы на русских предприятиях «Сименс». При этом Красин дал и не нарушал обещание не участвовать впредь в антиправительственных делах:

«Вернулся я в Россию в начале 1912 года и вплоть до конца 1917 года стоял в стороне от какой-либо общественной деятельности».

В 1917 году Ленин неоднократно пытался привлечь бывшего члена ЦК РСДРП обратно в ряды партии, но получал отказ. 8 декабря 1917 года Красин писал жене:

«Опасения твои, милый мой друг, что я так с бухты-барахты присоединяюсь к большевикам, совершенно неосновательны. Я с самого начала заявил им, что во многом не разделяю их принципиальной точки зрения, тактику считаю самоубийственной».

Но вновь произошло, казалось бы, совмещение несовместимого. Именно из-за беспомощности большевистских лидеров в экономических и дипломатических вопросах во время переговоров о Брестском мире Красин сам пришел к большевистскому руководству в Смольный. Его старый приятель по подпольным делам, возглавлявший в то время советскую делегацию в Бресте А. А. Иоффе вспоминал, что говорил ему Красин:

«— Головотяпы! — ругался Л. Б. — Вы такого наворотите с вашими "идеями", что потом за 100 лет не расхлебают».

Не меньше Красин критиковал идею, что может быть подписан любой договор, ведь после скорой мировой революции он превратиться в фикцию.

«Красин,— писал Иоффе,— более всего требовал "реализма". В нашу "ставку на мировую революцию" он и тогда не верил и с самого начала хотел договариваться с немцами "всерьез". Немцы (и их союзники) относились к Л. Б. с большим уважением, сразу заметив, что у него "деловой подход", а не наши "речи для улицы" — как говорили и писали немцы».

«Ленин ляпнет что-нибудь»

Даже придя на помощь большевистскому руководству, Красин не прекращал его критиковать. Иоффе упоминал, что он нередко называл членов Совета народных комиссаров РСФСР «головотяпами». Причем его даже официально просили прекратить использовать это определение. А 31 мая 1918 года Красин писал жене:

«У нас дома не мир и не война, а надвигается что-то еще более ужасное с этой разрухой, расстройством всех сторон хозяйственной жизни, с этой нелепой усобицей и головотяпским изживанием революции… Ленин то высказывает здравые мысли, то ляпнет что-нибудь вроде нелепого проекта замены старых денег новыми, проекта, из которого практически, кроме падения курса и предоставления немцам дешевых рублей, ничего не выйдет».

Из боязни, что «головотяпы» опять что-то развалят, в 1918 года он согласился войти в правительство:

«В августе, по приезде в Москву, был назначен председателем чрезвычайной комиссии по снабжению Красной армии, а вскоре также членом только что образованного тогда Совета Обороны. В ноябре того же года назначен народным комиссаром торговли и промышленности (впоследствии наркомвнешторгом). С февраля 1919 года мне пришлось взять на себя еще и управление Народным Комиссариатом Путей Сообщения».

И здесь вновь проявилась аномалия. Будучи категорическим противником повальной национализации и конфискаций, он стал одним из организаторов продотрядов, отбиравших у крестьян зерно и прочие результаты их труда. Ему же, справедливо или нет, приписывают все самые жестокие инициативы, чье применение на практике стало именоваться военным коммунизмом.

А в начале 1920 года главной его задачей стал прорыв экономической и финансовой блокады РСФСР. Во главе делегации, формально представлявшей кооперативный союз, он отправился в европейские столицы.

Недруги обвиняли его в том, что он создал систему, прогнившую с самого начала, где процветает коррупция, кража казенных средств и т. д.

Отчасти это соответствовало действительности. И в представительстве РСФСР в Ревеле (Таллине) в части закупок и сохранности валюты и ценностей наблюдался невообразимый хаос (см. «Конспиративные расходы переплетены с его остальными расходами» https://www.kommersant.ru/doc/3985032). Но Красин открыто объяснял, что подобные неурядицы — прямое следствие сложившейся ситуации:

«В начале 1920 года Советская Россия заключила мир с Эстонией, и наши представители получили возможность обосноваться в Ревеле. Ревель являлся, таким образом, если не окном, то все-таки некоторою щелью в Европу, и через Ревель были сделаны первые попытки пополнить наше снабжение за счет европейских товаров. Конечно, Ревель не мог быть сколько-нибудь здоровым источником снабжения».

Красин объяснял, что в таких условиях закупки по сверхвысоким ценам у спекулянтов были неизбежны, поскольку солидные компании опасались гнева британцев и французов. А хранение денег и ценностей в представительстве — столь же неизбежное зло ввиду постоянной угрозы конфискации советского имущества какой-либо из стран-победительниц в Первой мировой войне или по искам бывших владельцев национализированной в РСФСР собственности. Отсутствие же учета стало обычным следствием головотяпства.

То, что он в качестве главы советской торговой делегации надолго задержался в Лондоне, время от времени возвращаясь в Москву, вначале вызывалось реальной необходимостью. Великобритания в тот момент была самой влиятельной европейской державой и центром мировой торговли. И добиться заключения торгового договора с ней было принципиально важно.

«При настоящих условиях невероятного обеднения»

Но после подписания 16 марта 1921 года долгожданного документа Красин не спешил отказываться от поста главы торговой делегации. Конечно же, его семье гораздо лучше жилось в Лондоне, чем в холодной и начинавшей голодать Москве. Но семьи элиты снабжались особо, так что главной причиной задержки Красина в британской столице, судя по всему, было нежелание ежедневно контактировать с «головотяпами».

В письмах в Наркомвнешторг он постоянно жаловался на задержки информации о делах в наркомате и в Кремле. А также дистанционно пытался влиять на действия своего и других ведомств. Так, он бурно возмущался из-за того, что, несмотря на все его увещевания, за границу с грузами отправляли отобранные у частных и иностранных владельцев суда. Ведь даже перекрашенные и переименованные пароходы легко опознавались по размерам и многим деталям, а потом арестовывались и конфисковывались. Но эта скандальная ситуация повторялась вновь и вновь.

Какие-то его ходы с заброской писем тем членам Политбюро ЦК РКП(б), кто мог поддержать его начинания, срабатывали, какие-то нет. Он, к примеру, требовал, чтобы каждый потраченный заграницей на закупки золотой рубль приносил кроме купленных товаров еще и прибыль. И яростно возражал против траты валюты на вещи, которые можно и нужно делать внутри страны.

«При малейших усилиях,— писал он заместителю наркома А. М. Лежаве,— пользуясь оборудованиями, оставшимися от большой войны, можно было бы создать даже полукустарными способами мастерские для выделки громадного количества галантерейного товара, пуговиц, крючков, простого инструмента и других мелочей, страшно необходимых в крестьянском хозяйстве. Пользуясь бывшими гранатными заводами, можно было бы выбросить в деревню громадные количества железной и жестяной посуды и всякого рода утвари. Не надо много материала и топлива, чтобы на текстильных фабриках изготовить для деревни ленты, шнурки, веревки, тесьму и т. п.

Конечно, для этого нужна инициатива и технические знания, которых нет у руководителей нашей промышленности, растрачивающих все свое остроумие и энергию на такие вещи, как национализация мелких мастерских, которым наоборот надо дать свободу работать».

Но при всем его желании сохранить в стране частную инициативу и частные производства, включая иностранные, Красин совершенно ожесточенно бился с высокопоставленными чиновниками за создание и сохранение государственной монополии внешней торговли. Это можно было счесть очередной аномалией, но Красин доказывал, почему монополия крайне необходима:

«Когда по заключении перемирия в 1918 году Германия была вынуждена открыть для свободного ввоза и вывоза часть своей западной границы, то через эту так называемую "дыру на западе" немедленно начался поток товаров из Германии за границу. Заграничные купцы, являвшиеся в Германию с высоко стоившей валютой — долларами, фунтами, франками и т. д.,— благодаря разорению Германии и низкому уровню германской марки, скупали за бесценок громадное количество германских товаров, оборудования фабрик и заводов и пр. и вывозили все это за границу. Мало того, благодаря той же свободе внешней торговли, Германия в короткий срок была наводнена различными французскими товарами, и германская буржуазия тратила большие суммы на приобретение всякого рода предметов роскоши и комфорта, в сущности не нужных для страны. Потери Германии настолько велики, что в конце концов по протесту различных общественных слоев эта свободная граница была закрыта».

Красин приводил и еще один пример:

«Еще хуже положение Австрии. Здесь, благодаря еще более тяжелому экономическому положению страны, был еще более низкий курс валюты, и пришлый заграничный капитал скупал и завладевал решительно всем, что было ценного в стране. Большая часть австрийских рудников, копей, промышленных предприятий, фабрик и заводов, домов и другого имущества скупалась за бесценок иностранным капиталом. Даже картины австрийских музеев, даже мебель дворцов не уцелела при этой всеобщей продаже, и Австрия оказалась распроданной до нитки».

Перспективы России в случае отказа от введения госмонополии, как считал Красин, были не лучше:

«Если бы мы на минуту вообразили себе так-называемую "свободную" внешнюю торговлю в России при настоящих условиях невероятного обеднения нашей страны в результате многолетней войны, интервенций, блокады, то, конечно, результаты такой "свободной" торговли были бы вполне аналогичны и, вероятно, даже превзошли бы те бедствия, которые испытали и испытывают Германия и Австрия».

Эти и другие его доводы подействовали на руководство страны. Но буквально каждое его предложение вызывало сопротивление или уходило в песок. Причем нередко просто из-за нерадивости большевистских чиновников. Красин жаловался в письме другому своему заместителю в Наркомвнешторге — А. Л. Шейнману:

«Небрежность и неаккуратность в работе — свойства всероссийские, а коммунистам они присущи еще в увеличенной степени».

В 1923 году его вернули в Москву, но терпели недолго и уже в следующем году главу Наркомвнешторга СССР отправили полпредом во Францию. А в 1925 году изрядно утомившего высокопоставленных товарищей Красина освободили от должности наркома путем объединения наркоматов внешней и внутренней торговли СССР. В новом ведомстве его назначили замом наркома и вернули на должность полномочного представителя СССР в Лондоне.

Предвидя новые перемещения вниз по служебной лестнице, он, по сути, решил не возвращаться в Советский Союз. В начале 1926 года он писал родным:

«На случай, если бы в официальном моем положении произошла перемена (в Лондоне), я постарался бы, конечно, минимум до лета оставить вас там, а после либо перейти на более приватное положение и жить в Англии же, или переселиться куда-либо, где дети смогли бы учиться, например, в Швейцарию или во Францию, и где жизнь не столь дорога».

Бесконечное напряжение отражалось и на без того подорванном здоровье Красина. Перенесенная на Кавказе малярия вызвала то, что тогда называлось белокровием. Его друг А. А. Иоффе писал:

«Тяжелая и непонятная болезнь.

Болезнь крови, при которой он жил только тем, что ему переливали время от времени чужую кровь здоровых людей. Это угнетало Красина морально. В одном из последних писем он писал мне: "Тяжело. Чувствуешь себя каким-то вампиром..." В последние месяцы он поправлялся, состав крови после переливания удерживался довольно хороший. И вдруг умер. Неожиданно».

О покойном в первые дни после его кончины много писала советская пресса. Публиковались некрологи и воспоминания о нем соратников. Но площадь, отданная возданию должного члену ЦК ВКП(б) Красину в органе ЦК «Правде», была намного меньше, чем в «Известиях». И на эту аномалию поневоле обращали внимание.

Евгений Жирнов