Фёдор Бондарчук с Piaget

Фёдора Бондарчука не надо учить стилю. Он у него в крови. Не надо и объяснять, какие часы носить. Швейцарская марка Piaget поняла это раньше других, сделав режиссера, актера, продюсера, сына, мужа и отца своим российским посланником. Ему к лицу и тонкость Altiplano, и мужественная спортивность Polo.

Давным-давно один царь, чьи дни на троне были сочтены, любопытствовал, чем так увлечен его сын: а царевич чертил карту земли Московской. Дело было на экране («Борис Годунов», 1986), батюшку-царя звали Борисом Годуновым, а по жизни — режиссером Сергеем Бондарчуком. Царевич был Фёдором: по фильму — Борисовичем, по жизни — Сергеевичем.

Как любой советский царевич, он пошел было на государеву службу, но срезался на экзамене в МГИМО. Жаль, что мы так и не лицезрели его в мундире чрезвычайного и полномочного посла, впрочем, послов много, а Фёдор Бондарчук такой один.

Никто из кинематографистов не узнаваем так, как этот — вылитый янычар. Ханская бородка, бильярдный шар головы, вкрадчивый силуэт степняка, упакованного по велению протокола в смокинг. Победитель, магнат, счастливчик. Но такой Фёдор не интриговал бы и не очаровывал, не будь он прежде всего актером и режиссером и в буквальном, и в метафорическом смысле слова.

По странной нумерологии Фёдор, уже известный актер, дебютировал в режиссуре «Девятой ротой» в 38 лет. В том же возрасте Сергей дебютировал «Судьбой человека». Его метафорическое царство и статус российского «человека и Голливуда» унаследовал Фёдор Сергеевич.

Отцовский «Оскар» за «Войну и мир» олицетворял прочность советской киносистемы, скопированной с Голливуда, но пережившей рухнувший в 1960-х прототип. Фёдор Бондарчук на руинах уже «советского Голливуда» задался целью возродить русское зрелище, стать «нашим Джорджем Лукасом».

Съемки «Сталинграда» (2013) в ленинградской промзоне стали праздником для профессионалов «Ленфильма», помнящих вкус настоящего производства. «После "Девятой роты", после "Сталинграда", после 222 съемочных дней "Обитаемого острова", когда мы в пустыне на ровном месте построили планету Саракш, меня мало чем можно испугать»,— говорил Бондарчук.

Блокбастеры его не только успешны (исключение лишь «Обитаемый остров», который вверг его в семилетнюю долговую кабалу), но еще и умны. Среди отечественных зрелищ только они провоцируют споры о чем-то большем, чем уровень спецэффектов. Похождения Максима Каммерера на планете Саракш («Обитаемый остров», 2008–2009) — об аватарах тоталитаризма. Падение НЛО на Северное Чертаново («Притяжение», 2017; «Вторжение», 2020) — об этнической нетерпимости.

В интервью Бондарчук тоже нащупывает сюжеты большие, чем его собственная работа. Травма поколения 55-летних, изрядно выкошенного эпохой. Вдогонку — травма тех, кто не сгинул в эпоху огнестрела и «грибного нашествия» на найт-клубы, поймав время за хвост: «Время уже стремительно вперед убежало к чертовой матери. Прежнего мира уже давно нет, а мы его все имитируем и имитируем».

Вопреки видимой однозначности амплуа он всегда сильный игрок в заданных обстоятельствах. Жандармский полковник («Статский советник», 2005) или старший майор НКВД («Шпион», 2012). Замминистра, пленившийся задолбанной бытом провинциальной интеллигенткой («Два дня», 2011), или «сам» Парвус («Демон революции», 2017). Шарлатан а-ля Кашпировский («Чудотворцы», 2014) или осатаневший клон Березовского («ПираМММида», 2011). Бандосы-близняшки Федя и Степа («Восемь с половиной долларов», 1999), заходящие в кинобизнес с грацией бетономешалок, или невменяемый продюсер, бредящий «добрым кино» («Кино про кино», 2002).

Его стильность в жизни — продукт умения чувствовать и изображать время. А время он застал разное. Время носить кожанки или смокинги. Расчленять компаньонов или навзрыд читать про «парус одинокий». Он остраняет время, иронизирует над ним и — оберегая, что ли, социальную карму — над собой. Так, в фарсе «Мифы» (2017) он иронизирует над «режиссером Федей». «Лицо и последнюю надежду русского кино» навещает из прошлого бандит Кока, некогда одолживший Феде «лимон» на съемки клипа.

Ирония обнажает, иначе не скажешь, всю хрупкость бытия. Но он не только победитель, его «терпилы» не менее выразительны, чем хозяева жизни. От затравленного самим собой наркобарона Вернера (лучшая роль в «Тисках», 2007) и затравленного «дедами» солдатика (в дебюте Тиграна Кеосаяна «Солнечный берег», 1988) до самого что ни на есть неотмирного русского героя — князя Мышкина в охальном, но почему-то трогательном «Даун Хаусе» (2001). Это тоже очень по-русски, в этом тоже его стиль. Ведь и Отелло с Пьером Безуховым, которых некогда сыграл его великий отец, тоже казались прагматикам идиотами своего времени.

Михаил Трофименков