Николай Цискаридзе о роли руководителя

Ректор Академии русского балета имени А. Я. Вагановой, премьер балета Большого театра на протяжении двух десятков лет (1992-2013), дипломированный юрист Николай Цискаридзе в начале года занял четвертое место в одном из рейтингов доверия исследовательской компании «Ромир». В подчинении у ректора Цискаридзе более 1 тыс. человек, в том числе те, чьими стараниями удалось сохранить академию в годы войны,— «мои питерские девочки», так с нежностью зовет их Николай. На выпускных экзаменах ректор строг, но справедлив. Когда-то его собственные педагоги — великие Пестов, Уланова, Семенова — не давали ему спуску, но благодаря их советам Цискаридзе вошел в плеяду звезд балета и в 27 лет получил звание народного артиста — моложе народных в стране не было. Николай не выступает больше девяти лет и признается, что не скучает по сцене. Чем он занимается сегодня, что думает о самообразовании, таланте, успехе и известности, Николай Цискаридзе рассказал «Коммерсантъ. Стиль».

Вы долго отказывались заводить страничку в Instagram и согласились, только когда оценили платформу как образовательную. Это действительно эффективный инструмент?

Я постоянно общаюсь с тинейджерами и вижу, как тяжело им даются большие тексты. Они и школьный минимум читают из-под палки. Современным детям должно быть интересно, а 45 минут — для них это много. Не все должно быть оцифровано, но над этим надо подумать очень серьезно. И когда Instagram в моей жизни появился, я понял, что, раз меня читают и мои ученики, я не имею права не делать образовательный контент. Изменить генетику и безвкусицу я не смогу, но какое-то зерно посеять — вполне.

Как с появлением соцсетей слава конвертируется во влияние и доверие?

В первую очередь Instagram — это вымысел. Я видел фотографии и видео детей, которые учатся у меня в школе, и думал: «Как я мог не заметить такую красавицу или такого способного мальчика?» Сразу шел в класс и, разумеется, никаких красот и талантов там не находил. Они фотошопят, выставляют лучшие дубли. Как в XII–XIII веках — оды прекрасной даме, которой не существовало. Ну а что касается известности, фраза Познера «Сила ТВ столь велика, что, если зрителям изо дня в день показывать один и тот же лошадиный зад, будут узнавать и его» применительно к Instagram тоже справедлива. Но конвертация славы во влияние и доверие без интеллекта невозможна.

Из-за информационного шума настоящему таланту сложнее пробиться?

Останется в веках только то, что имеет настоящую ценность. И очень многое из того, что нравится сегодня, не будет завтра востребовано. Влад Сташевский — это же Даня Милохин тех лет. Тогда слушали, а сейчас самим смешно. Единственное, что меня по-настоящему расстраивает, это отсутствие мелодии у молодого поколения. Все свелось к битам, которые есть и у Баха, и у Гайдна, но вместе с мелодией. Впрочем, мировая культура сейчас переживает огромную переделку, избавляется от пластмассы. Я вот как-то сказал Свете Захаровой: «На нас с тобой большой балет закончился». Ни после меня, ни после нее не выпустилось еще ни одного человека, на котором бы остановился глаз большого зрителя.

Для вас самообразование — это наслаждение или тяжелый труд?

Самообразование в моем случае было неизбежным. Окружение требовало. Например, семья гениального режиссера Тенгиза Абуладзе приходится нам родней. Младшая сестра Тенгиза, Дали, была маме не просто родственницей, а ближайшей подругой! Если бы, не дай бог, с мамой что-то случилось, Дали стала бы моим официальным опекуном. Я вырос в их доме. Кстати, я знал о фильме «Покаяние» еще до того, как Тенгиз его снял. При мне, шестилетнем, в 1979 году они читали первый сценарий. Читали, правда, тихо… И даже хотели снять меня в эпизоде. Чтобы изгнать акцент, отвезли в деревню и запретили всем разговаривать со мной на русском языке.

Для меня люди, бывавшие в семье Абуладзе, например Параджанов,— это не какие-то дяди в телевизоре, а часть моего окружения. Сами они мне как ребенку не были интересны. Много говорили о непонятных мне вещах — о кино, о литературе. Но «Леопарда» и «Ночи Кабирии» я посмотрел в четыре года. А когда приехал в Москву, не мог понять, почему мои одноклассники не знают, кто такой Висконти. Или не видели «Ромео и Джульетту» Дзеффирелли, а я цитировать мог.

Самообразование — это колоссальная работа над собой. Я к себе очень критичен. Стараюсь и учеников подтягивать. Летом, когда отдыхал с ними в Грузии, заставил посмотреть и мюзиклы, и итальянский неореализм, и шедевры Абуладзе, и те передачи, в которых объяснялось про них.

Как реагировали?

Ну, мои-то подготовленные. Я с ними хожу по музеям, заставляю читать книги, объясняю, что такое Пушкин...

В советское время из-за цензуры существовал культурный голод. Сейчас все на кончиках пальцев. «Нагугли» и смотри кино, даже запрещенное. Почему дети должны жаждать знаний?

Потому я и ратую за изменение системы образования. Тогда общество жило в парадигме запрета — а это лучшее условие для пробуждения интереса. Вспомнил исторический анекдот, как арестовали публицистку Марию Цебрикову. Когда императору принесли приказ о выборе наказания, его величество написал резолюцию: «Отпустите старую дуру». Она рассчитывала стать героиней, а он сделал из нее посмешище. Любая запрещенная вещь, особенно если она запрещается властью, становится интересной. К сожалению, так работает мировая реклама. Зная это, можно легко и быстро стать всемирно известным.

Это формула успеха?

Нет, я же сказал — это формула известности. А успех — это талант, трудолюбие и мозги.

А формула хорошего руководителя?

Первый момент — личный пример. Когда я пришел в академию, всем сказал: «Товарищи, я никого не увольняю, ни с кем не воюю. Хотите работать — пожалуйста, не хотите — до свидания. У меня нет времени выяснять отношения. Мне в принципе безразлично, кто вы и как вы. Я пришел работать!» Старшее поколение меня сразу приняло, потому что они поняли: теорию я знаю лучше, чем они, а практики в их жизни и вовсе не было.

Второй момент — правда. В этой гигантской стране человек с труднопроизносимой фамилией Цискаридзе из жанра, который не показывают по телевизору ежеминутно,— четвертый в рейтинге доверия. И поди завоюй это доверие. А потому что я никогда не врал.

Вы задумывались о себе как о действующем юристе, когда получили диплом Юридической академии им. Кутафина?

Нет, это не мое. Быть адвокатом или судьей интересно, но в нашей юридической системе я бы не смог. Наверное, английская юридическая система была бы комфортна или, может быть, французская. Юриспруденция — это же история нравов. Я вырос в аристократической части Тбилиси и там наблюдал особую систему нравов, которую иногда принимал, а иногда критиковал. Даже маме делал замечания. Она шутила: «Господи, я никогда не жила со свекровью, я ее родила». Это мой личный момент снобизма. Ведь и юриспруденция — снобизм, потому что писали-то законы люди просвещенные. Ну и помимо интеллекта и смекалки юрист должен обладать хладнокровием. Это точно не обо мне.

Вы ведете внутренние диалоги со своими учителями?

Нет. Я был очень послушным учеником, но было мало педагогов, к которым я испытывал пиетет. К тому же я смог примерить их роль и многое вижу иначе. В первую очередь столкнулся с вопросом: «Почему он, а не я?» К сожалению, ревность в творчестве непобедима. Как и бездарность.

Я на всю жизнь запомнил слова великой Максаковой: «Коля, мы детям можем дать только две вещи: любовь и образование — это навсегда. Остальное дала природа, и ты этого не переделаешь». Но ко всем своим ученикам перед выходом на сцену подхожу и говорю: «Я тебя люблю больше всех! Ты самый замечательный». Прямо перед выходом. Потому что он в состоянии эмоционального подъема должен выйти на сцену. К сожалению, ругать после бесполезно. Если неудачно, говорю: «Облажался? Сам понял почему?» Но нельзя унижать.

Где граница между требовательностью и унижением? Психологическим комфортом и высокими достижениями?

Если нужен комфорт — не приходите в балет. Я детям сказал: «Признаю только одну форму болезни — внезапная ампутация головы». Но это не про унижение, а про труд. Балет — это очень тяжело и трудно.

И все это на фоне интриг? Вы не устали от склок?

Я себя во всей этой истории сегодня вижу третейским судьей. Приходится иногда повышать голос, а иногда, наоборот, говорить очень тихо — это крайняя степень раздражения. Все знают, что если Цискаридзе зашептал — все, значит, пленных не берет.

Если человек начинает чем-то руководить в полном смысле слова, он уже проигрывает, потому что надо быть не начальником, а соавтором.

Да, я воспринимаю исключительно абсолютную монархию. Но абсолютная монархия должна быть с коллективом. Ты должен преследовать цель и призывать людей преследовать ее вместе.

Когда я пришел в Большой театр, с широко распахнутыми глазами и с надеждой, я попал в мир, который подчиняется только теории Дарвина. Джунгли. Я понял, если сейчас среди этих анаконд не стану самой главной анакондой, то никогда здесь не выживу, они меня просто сожрут.

Возможно ли однажды разогнать серпентарий?

Нет. Профессия, где есть конкуренция и отбор, порождает склоки. Другое дело, когда творческую институцию возглавляет человек достойный. В эпоху Юрия Николаевича Григоровича это были полномасштабные битвы титанов, не то, что сейчас — вши и тля.

Впрочем, я никогда не видел смысла бороться с системой и совершать революции. Гениально сказал Отто фон Бисмарк: революцию задумывают романтики, осуществляют ее фанатики, а плодами пользуются подонки. Во все времена. Посмотрите хотя бы на Французскую революцию. Те, кто ее задумывал, в итоге почти все потеряли на гильотине голову. Я не считаю, что надо что-либо рушить. Я пришел на производство и стал работать. Кто останется в истории, а кто канет в Лету, время покажет. Но ни один политик не достигал сверхзадачи без жертв.

Можно ли переступить через мораль ради сверхзадачи?

Мораль к вечеру «прищуривается», говорил режиссер Някрошюс. Но если речь о простых людях, то мы сами себе что-то запрещаем или разрешаем. Главное, чтобы в конце жизни не было мучительно обидно за упущенные возможности и неслучившиеся воспоминания.

Вы успеваете создавать себе воспоминания?

Я обожаю ничего не делать. Я классический лентяй.

Лентяй, который все делает с первого раза хорошо, чтобы не переделывать?

Да! Пока не сделаю хорошо, не могу идти дальше. Я отличник и в этом виню четверть французской крови.

Что вы сделаете в первую очередь, когда приедете в Париж?

Как и всегда — на моей любимой площади Пале-Рояль прямо напротив Comedie-Francaise находится мое любимое кафе Ruc. Иду туда, заказываю луковый суп и тартар. Потом выхожу на Риволи, иду до кафе Angelina, оно там с 1903 года. У них великолепные безе и крем. А я так люблю вкусно поесть…

Луковый суп и тартар — любимые блюда?

Нет, самые любимые — жареная картошка, хачапури, хлеб и сыр. Чем проще, тем лучше. Теона Контридзе, моя подруга, говорит, что Цискаридзе самый неприхотливый. Если есть хлеб, сыр и помидоры — жизнь удалась.

Простоту цените и в одежде?

Всегда. Мягкие ткани и вязаные вещи. И еще чтобы за окном дождь… И ничего не делать!

Беседовала Натела Поцхверия