«Вестсайдская история»: Стивен Спилберг и его Шекспир, Бернстайн и Нью-Йорк

На экраны выходит один из главных фильмов года — «Вестсайдская история» Стивена Спилберга по сценарию Тони Кушнера с Энселом Элгортом и Рейчел Зеглер в главных ролях. Одноименный мюзикл Леонарда Бернстайна, где действие «Ромео и Джульетты» перенесено в Нью-Йорк 1957 года, уже был экранизирован 60 лет назад и принес создателям 10 премий «Оскар». И, кажется, у Спилберга есть все шансы повторить успех предшественников.

Текст: Зинаида Пронченко

Когда в 1961 году Роберт Уайз и Джером Роббинс перенесли «Вестсайдскую историю» с театральных подмостков на большой экран, чуть ли не единственным зрителем, которому эта феерия модернистской цветомузыки категорически не понравилась, конечно же, была Полин Кейл. В своей блистательной разгромной рецензии — произведении искусства per se — Кейл пеняла создателям за кухонную философию, за мискаст (Натали Вуд она попросту сравнила с роботом из «Метрополиса»), за карнавальный мультикультурализм (изображающие членов пуэрториканской банды актеры, правда, переборщили с бронзатором), наконец, за эстетическую претенциозность, уничтожившую живую эмоцию. Стивен Спилберг, отважившийся на ремейк «Вестсайд стори», в интервью специально подчеркивает, что экранизирует бродвейский оригинал без оглядки на культовый киномюзикл. И Полин Кейл, будь она сегодня жива, версию Спилберга точно бы одобрила. Режиссер, чье имя является синонимом кино по крайней мере последние 50 лет (не обижайся, Федерико), словно бы учел все пожелания великой критикессы. Кейл, кстати, недолюбливала и сочинение Бернстайна — в своем тексте она посвятила композитору немало сатирических пассажей, уделив особое внимание беззастенчивой наглости, с которой Бернстайн и Артур Лорентс, автор пьесы «История западной окраины», вольной трактовки «Ромео и Джульетты», взялись за Вильяма нашего Шекспира.

Однако Ромео и Джульетта, переселенные воображением Лорентса из средневековой Вероны в Нью-Йорк 1957 года, у Спилберга именно что дышат Шекспиром. Режиссер сознательно отказался от формального «новаторства» предшественников, сделав ставку на старый добрый реализм. И не прогадал. Психологическая нюансировка характеров, богатейшая городская фактура, удивительной точности диалоги Тони Кушнера — все это позволяет классическому сюжету звучать не только актуально, но larger than life. Перед нами не музыкальный блокбастер, а большая литература. Помимо Шекспира, у Спилберга в союзниках мастера прозы XIX века — Генри Джеймс и, например, Бальзак. А то, что вытворяет с камерой многолетний соавтор Спилберга Януш Каминский, желая, наверное, воссоздать в кадре живопись Нормана Рокуэлла, Эдварда Хоппера или Джорджа Беллоуза, временами относит нас еще дальше — в Париж импрессионистов. Так биение столичной жизни на сломе эпох в кино показывал Ренуар или его подмастерье Жак Беккер, недавно — Роман Полански в «Офицере и шпионе», а теперь вот Спилберг. Персонажи тоже люди, а ретро необязательно умильно, или пыльно, или тонет в тумане сформировавшихся за прошедшие годы клише, как бы настаивает Спилберг. Жизнь — в деталях, часто отталкивающих, смерть — в их отрицании, в недоверии к оным. Ведь если бы Тони вгляделся внимательно в глаза Риффа или Бернардо, он бы понял, что современный человек состоит из гнева и страха, хоть увещевай его, хоть нет.

В 1957 году в Нью-Йорке стартовала реновация — операция на сердце Манхэттена,— мэрия принялась облагораживать прилегающие с запада к Бродвею кварталы, чтобы возвести Линкольн-центр. Планами грязных развалин, безжалостно раскачивающейся шар-бабы, уничтожающей прошлое, к которому и принадлежат уличные банды «Акул» и «Джетов», встречают нас события фильма. Спилберг явно полемизирует здесь с Уайзом, выбравшим противоположную оптику: картина 1961 года открывалась монументальной панорамой из стекла и бетона, метафорой светлого будущего и рая на земле, разрушенного, как обычно, красивой женщиной.

Увертюра к самой печальной истории на свете у Спилберга длится добрых минут семь практически в полной тишине — знаток мюзиклов Жан-Пьер Мельвиль тоже был бы Стивеном доволен. Только легендарный пересвист слышен вдалеке, когда, пожалуй, укравший у Энсела Элгорта и Рейчел Зеглер главную роль Майк Файст (Рифф) вылезает на белый свет из заброшенной лачуги, где занимался любовью с подружкой. Файст, новая звезда Бродвея, у Спилберга дает и Билли Бадда, и «Злые улицы», и Суэйзи из «На гребне волны», и даже местами Джека Картера. Это идеальный предводитель головорезов. Элгорту (Тони) понадобится как минимум час, чтобы угнаться за своим лучшим другом, прежде чем зритель почувствует в нем романтика, а затем, как и полагается в романтизме, убийцу. Давид Альварес (Бернардо) и Ариана Дебозе (Анита) чрезвычайно убедительны в ролях горячих любовников, которым первая волна феминизма мешает пожениться. Аниту не прельщает перспектива вернуться однажды в Пуэрто-Рико, забросив карьеру модельера ради детей и мужа. В 1961 году Аниту играла Рита Морено — с таким же задором, но большим очарованием. Все же эмансипация, как отдельный сюжет, для Уайза был менее важен, чем братство эмигрировавших в Америку народов. Морено в нынешней версии досталась роль Дока-аптекаря, вернее, его вдовы. В кульминационной сцене — визита Аниты в стан к врагу — Морено, что Роуз с «Титаника», смотрит на свою реинкарнацию как на призрак, у которого опять на роду написано предательство.

Спилберг действительно вернул «Вестсайдской истории» изначальную хронологию, подарил Тони и Марии чуть больше драгоценных свиданий, вернул в кадр переполох в местном отделении полиции — один из самых ярких музыкальных номеров фильма. Но главное достоинство тут все же не в следовании первоисточнику. Картина Уайза толковала о «brotherhood of man», и не случайно в финале Натали Вуд играла «mother of all men». Спилберга же впервые за долгие годы не интересует универсальное. Он обращается не к аудитории, а к каждому поименно. Перед нами не групповое фото давно минувших дней, в которых можно усмотреть эхо дня сегодняшнего, а портретная галерея. Поэтому его Мария в конце звучит не назидательно, а вопросительно. Не доколе, а что дальше? Не об этом ли сейчас думаем мучительно все мы, и нам всем так же больно и одиноко?

Рецензия Полин Кейл заканчивалась пожеланием: «Мне не нужно чувство локтя, полагаю, что я прекрасно обойдусь в этой жизни без братства и братьев». Шестьдесят лет спустя искомого Шекспиром, Бернстайном и Уайзом братства так и нет, разобщенность и страх царят на любых улицах, и Кейл была бы снова довольна. У Спилберга — иное мнение. Огромная благодарность от лица всего человечества ему за это.

В прокате с 9 декабря