Связист Аркадий Виницкий смог выбраться из окружения немцев под Брянском и сохранить свои записи

Аркадий Саввич Виницкий (1914–1996) родился в Москве. Мать — Елена Петровна Виницкая (Червонская) была певицей, выступала с концертами в Москве и на фронтах в годы войны. В 1939 году Аркадий Виницкий окончил радиофакультет Московского электротехнического института связи (ныне — Московский технический университет связи и информатики). В июле 1941 года призван в РККА, служил начальником связи 831-го артполка 279-й стрелковой дивизии Западного фронта. Попал в окружение, оказался в глубоком тылу противника. 25 октября вступил в Бежицкий партизанский отряд А. И. Виноградова, затем воевал в составе 10-й армии.

После краткосрочного обучения был заброшен в тыл врага в качестве командира отдельной разведгруппы. Действовал в тылу противника с марта 1942 года до конца сентября 1943 года. Разведчики его группы «Аркадий» установили связь с партизанскими отрядами Клетнянских лесов, координировали действия местных партизан в районе Брянск—Рославль—Унеча, парализуя передвижения противника по железным и шоссейным дорогам. Аркадий Виницкий, как командир армейской разведки, руководил подпольной интернациональной группой А. А. Морозовой в поселке Сеща. Был редактором газеты «Партизанская правда».

С 1944 года работал в оборонной промышленности (радиолокация и космическое приборостроение), а позже преподавал. Имеет более 30 авторских свидетельств на изобретения. В 1971 году получил научную степень профессора. В 1993–1996 годах — профессор-консультант в Aerospace Electronics Corporation в США. Награжден орденами Красной Звезды, Отечественной Войны 2-й степени, медалью «Партизану Отечественной войны» 1-й степени.

С 10 по 26 октября 1941 года вел дневник, до соединения с партизанами. Письма адресованы жене Пане Моисеевне Виницкой в Москву. Копию дневника, письма, фотографии и оригинальные экземпляры газеты «Партизанская правда» передал в НПЦ «Холокост» зять Лев Малорацкий.

Дневник Аркадия Виницкого

10–11 октября 1941

На нас движутся цепи немецкой пехоты. Отходим в лес, забрав сухарей и концентратов — гречневая и пшенная каша. Нас человек 20. Ведет Сидоренко по карте. Отводит вглубь леса, затем посылает меня и Малышева в разведку. Идем обратно. Ждут нас лишь четверо, остальные отправились вперед — больше мы их не видели. Досада: у Портнова остались моя фланелевая ковбойка и пара теплых носков, как часто я о них позже жалел!

План ясный: фронт такой группой прорвать нельзя. Поэтому сначала идем на 20–25 км в тыл немцам, тылами идем на юг до брянских лесов, от Брянска идем строго на восток к нашим частям.

Итак, мы окружены. К нашим частям надежда пробраться не меньше, чем через месяц.

12 октября

Наконец лес кончился, надо переходить поле, конечно, ночью. До темноты еще часа 3.

13 октября

Продукты приходят к концу. Вводим режим экономии.

14 октября

Бесконечное поле, овраги, речки с мостами. Наконец, показывается лес, мы в безопасности. Теперь строго на юг.

15 октября

Обоз на дороге. Пулеметная очередь и крики. Немцы! Бросаемся на землю и отползаем от дороги.

Вошли в лес, но через 100–150 метров снова дорога и на ней движение. Сняв шинели, сели тесно вокруг сосны и закрылись всеми шинелями. Немцы включили приемник. Под звуки фокстрота засыпаю.

16 октября

Вдруг на одной из просек три фигуры в плащ-палатках. Один политрук и два бойца. Решаем идти вместе. Движемся ввосьмером.

17 октября

Погода против нас: снег, на котором следы, как открытая книга, все рассказывает. Дороги пересекаем, пятясь задом. Не успели углубиться в лес на 200 м, как сзади очередь из автоматов.

Мотоциклисты бьют по следу. Бежим — отстали. Идем дальше на юг. Сколько новенького вооружения попорчено и брошено!

Новые отстают, совещаются, затем объявляют, что мы как хотим, а они пойдут в деревню переодеваться. Они уходят, мы снова впятером. А хлеба осталось лишь полбуханки.

Внезапно впереди двое конных. Едут медленно, ищут чьи-то следы. Да это же тот самый старик, который увел наших спутников переодеваться. Все ясно: предатели.

Если не хотим умереть с голоду, надо заходить в деревни. Доходим до какой-то деревни, входим в избу. Просят нас спрятать оружие. Немцы всего час, как уехали в соседнюю деревню. Хозяйка поставила нам миску похлебки и отварной картошки с хлебом. Мы с молниеносной быстротой все это проглотили. Хозяева продолжают жалеть нас «сердечные, сколько ж вас тут прошло, да сколько в плен уже взято...»

Движемся дальше к дому лесника. Лесничиха даже не пустила обогреться. Располагаемся ночевать снова в лесу.

20 октября

На дальнейшем пути мы встретили еще несколько групп окруженцев, но уже не из нашей армии. Значит, фронта здесь уже нет, наши отошли на восток. Как далеко?

В большинстве деревень, попадавшихся нам по дороге, были немцы, а в тех, где немцев не было, вооруженных, в красноармейской форме не пускали даже обогреться — немец грозит за это расстрелом и сожжением хаты. Мы уже здорово ослабли. Да еще движемся все время чащей по болотам, обсушиваемся только вечером перед сном.

Доходим до рабочего поселка. В крайнем доме четверо беженцев. Одалживаем котелок и варим суп. Ложек не хватает, поэтому мы с Сидоренко едим во вторую очередь. За шею мне что-то ползет: первая вошь.

Засыпаю, как убитый.

21 октября

В темноте нас будят хозяева. 4 часа утра, скоро могут быть немцы. Заходим к леснику. Едим предложенную похлебку, разговорились. Лесник-коммунист, был связан с партизанами. Идем искать партизан. Наконец указанное место. Находим пустые землянки, обшарили весь лес вблизи этого места, никаких следов партизан. Движемся дальше строго на восток. Каким-то чудом попадаем к нужному поселку. Еле волоча ноги, заходим в крайнюю избу. Там скряга и крикуха.

Я с Малышевым наобум заходим в следующий дом. Молодая хозяйка очистила место у печи обсушиться, дала покушать. Я сел с сынишкой Насти «люсовать» домики и маму. Особой нежности к немцам нет: ведут себя культурно, иногда приезжают за продуктами, но много не берут, часто покупают за советские деньги. Настя пока стелет на пол соломы. Ужинаем и ложимся. Ноги сухие, животы набиты. Ох, Настя, спасибо.

23 октября

За завтраком входят трое окруженцев в гражданских одеждах. Пытались пробиться на Боталово—Тулу. Но пройти нельзя — немцы на каждом шагу. Теперь идут в тыл на Жуковку. Мы еще не делали попытки, попытаемся пройти. Идем через Карачев на Орел—Москву. Переодеваемся и запасаем продуктов на несколько дней пути. Обходим все избы, где меняем военную одежду на старье. Обидно, но только в таком виде можно выйти на дорогу. Хохочем друг над другом, особенно над моими брюками в полоску с рыжей заплатой на кошмаре и ж. д. фуражкой. Наконец, меняем шинель Сидоренко и мою плащ-палатку на хлеб, сало и картошку. Рвем все документы. Сидоренко заставляет сжечь все (неразборчиво.— «Ъ») письма. Долго спорю, сдаюсь. Но оставляю карточку и первую записку. Все.

Как отблагодарить Настю? Меня осеняет мысль. Спрашиваю, когда окончится война, будет ли она в Москве? Да, наверное, там у нее брат. Пишу письмо домой, прошу сделать все для Насти — спасительницы. Настя благодарит, плачет, прячет письмо. Удачно пересекаем большак, ж. д., обходим Журиничи, Малое Полпино, входим в лес. Нервное настроение спадает. В лес немец не идет. Теперь на лесничество. «Меньшикова контора». Лесничий при виде нас выходит и садится на крыльцо — значит, не хочет пускать обогреться. Советует идти по разобранной одноколейке по шпалам. Отщелкиваем километры, как орехи, движемся строго на восток.

21 октября

Доходим до полустанка, от которого ведет дорога к поселку. На улицах поселка ясно видно, как ходят немцы. Через несколько километров второй полустанок и за рощицей метрах в 200 поселок. Оказывается, в поселке полно немцев. Решаем пересечь дорогу и болотом в лес. Вдруг из-за поворота выезжает конный немец. Мы бежим. Он кричит по-русски: «Стой, стой!», затем стреляет нам вслед. Бежим по болоту, пересеченному канавами, которые перепрыгиваем, ноги вязнут, до леса еще километр. У меня за спиной увесистый мешок с продуктами, я уже сильно отстал. Пуля пробивает рант сапога. Передо мной широкая канава — не перепрыгнешь. Видел, как другие спускались в нее и снова выкарабкивались. Делаю то же, но не рассчитал одного: мешок тянет меня назад, крутой берег скользкий, не за что уцепиться. Выбиваюсь из сил, но без результата.

Остальные, наверное, уже в лесу. Немец палит в след. Пытаюсь снять мешок, но лямки слишком тугие. Выбиваюсь из сил. Наконец, ложусь в воду и тогда уже кое-как снимаю мешок. Пытаюсь выкинуть его наверх — силенок не хватает. Кое-как выкарабкиваюсь сам.

Возвращаюсь, волоча мешок по земле. Заходим еще на 2–3 км в лес. Болотам не было конца и края. Крестьяне показали дорогу к Карачеву — дальше на восток. Все чаще стали попадаться то брошенный противогаз, то оружие, то трупы наших бойцов. Встретили группу окруженцев в 10 человек. До этого я подобрал на дороге новые армейские сапоги, променять позже на еду. Но здесь отдал их одному парню с разбитыми ботинками. Наконец, выходим на горку. За склоном открывается незабываемая картина — мертвое поле боя, орудия, винтовки, машины и повозки и трупы, трупы в самых невероятных позах, людские и конские. Среди них ходят крестьяне и с хозяйским видом выбирают кто хомутик, кто пилу, кто раздевает мертвых. Сволочи, хоть бы догадались кого-нибудь закопать или просто присыпать землей!

Недавно из Брянска бежало много военнопленных, которые, переодевшись, хлынули в этом направлении. Немцы об этом пронюхали и теперь захватывают и расстреливают всех гражданских, идущих через мост. Итак, наше переодевание ничего не дало. Принимаем единственное возможное решение: вернуться к Насте, набраться сил и пойти по новому направлению на Тулу.

К полуночи нашли деревню, не занятую немцами. Но ни в одну избу не пускали. Доведенные до отчаяния, форменным образом вломились в одну избу. Не слушая причитаний хозяев, не прося еды, положили обувь сушиться на печку, бросились на пол и заснули.

24 октября

Проснулись от галдежа. Это кроют нас, которые объедают и жить не дают. Потребовали от хозяйки еды — иначе не уйдем. Получили картохи и объедки хлеба.

Стали скорее собираться, и тут у меня снова катастрофа: я вечером положил ботинки в отдушину печи, где они совсем ссохлись — на нос не налезут. Размочил их в ведре с водой и кое-как мокрыми натянул. Вскоре достигли железной дороги и пошли прямо по шпалам на Брянск. Встретили много беглых военнопленных. Им давали в день 3 капустных листа на человека, а командирам — по полкартошки. Согнали на открытом воздухе за забором и колючей проволокой. Ежедневно мрут десятки, сотни. Благополучно дошли по шпалам до Журиничей. Наконец подошли к Настиным огородам. Захожу в избу. О, боже! Изба полна красноармейцами: и на печке, и на скамьях, и на полатях. Оказались хозяйственники нашей армии. Не растерялись и решили пристать кто в «зятья», кто в работники, кто в портные.

Настя дает есть всей ораве, причем с охотой, весело и как бы извиняясь, что мало. Удивительный человек! Моет пол, стелет солому — ложитесь, отдыхайте! Нам тем временем рассказали: вчера были немцы, поймали одного еврея, мучили, били, потом привязали к повозке и поволокли по земле, пока не вступились жители. Тогда положили в повозку и увезли. Я подумал, что по сравнению с двумя другими у меня есть еще одна причина не попадаться к немцам живым.

25 октября

...Прощаемся с Настей — теперь все всерьез. Я ей напоминаю про письмо. Через шагов 300 останавливаемся в кустах. Вдруг Сидоренко: «Немцы». Бежим кустами к лесу. Нас не заметили. 14–15 всадников поскакали мимо нас к деревне и сразу подняли стрельбу. Что-то будет с Настей? Мы чащей идем на северо-восток. Вдруг слышим бабий истошный вой. Мимо нас, метрах в 300 проходит молодка. Убили детей, изнасиловали, сожгли дом? Неизвестно. Вскоре показывается деревня. Немцев нет. Но обогреться не пускают. Собираем на огороде картохи. Дождь. Промокли до нитки.

Еще немного и сил не хватит. Падаем уже на ровном месте. Вскоре забор и ж. д. полотно, ж. д. поселок. Увидел женщину, прошу зайти обогреться. Нет, милый, не могу, немцы вывесили приказ — за это нас расстреливают. Соседка приоткрывает дверь, я сразу вламываюсь. Вода с нас льет ручьями. Раздеваемся тут же почти догола. Слегка просушив белье, валимся на пол и спим.

26 октября

Разбудили нас до света — боятся немца. Предлагаю за еду свою нижнюю рубашку. Мы поели картохи и хлеба и снова в путь. Подходим к Стеклянной Радице — там немцы. Идем по просекам и малым дорогам.

Встречаем группу окруженцев в 14 человек. Вид страшный — опухли от голода, курят крапиву, едят желуди. Собираем желуди, пробуем есть — тошнит. Прощаемся, идем дальше. Вдруг на одной из просек нас окликают. Подвода, за ней трое с винтовками. Партизаны! Посовещавшись, просимся в отряд. «Только помните: убить, зарезать, все надо делать».

Подходим к землянке — базе. Дают нам по банке консервов — макароны со свининой, сухари, здоровый кусок сала. В доме лесника подходят 4 партизана и предложили идти в отряд. Не было ни гроша, да вдруг алтын!

Все четверо улеглись на лежанке. Спали впервые с легкой душой, скитания наши кончились. Наутро мы уже были партизанами.

---

Письма Аркадия Виницкого жене

9 ноября 1941 года

Женушка родная!

Я здоров и невредим. Наша часть попала в окружение. Я до последнего момента находился на батарее, прикрывавшей отход пехоты в лес. Когда все отошли, мы испортили орудия, взорвали боеприпасы и удачно скрылись в лес. Так как линию фронта уже перейти мы не могли, мы, 6 человек, пошли в более глубокий тыл врага, а оттуда лесами на юг к Брянску. От Брянска мы дважды пробирались к фронту, потеряли трех людей, но без успеха вернулись втроем к Орджоникидзеграду (ныне Бежица.— «Ъ»). Остались я, Малышев (помнишь, у вас осталась его посылка жене) и наш командир полка, капитан Сидоренко. Мы посовещались и решили до подхода наших войск вступить в один из партизанских отрядов в тылу врага.

Вскоре мы встретились с одним из отрядов и были приняты — Малышев в один отряд, а мы с Сидоренко — в другой. Теперь меня перевели работать в штаб, так что мы все трое теперь в разных местах и встречаемся лишь изредка. Но я уже сдружился с новыми товарищами, оправился после 17-дневных голодных скитаний по лесу и успел уже сыграть роль немецкого офицера в одной удачной операции — помогло знание языка. Вообще же я стараюсь сделать здесь максимум возможного по своей специальности — по радио. Вот коротко все обо мне. Как только подойдут наши части, сможем регулярно переписываться.

Пока будь крепкой, как до сих пор, и жди — это для нас последнее испытание, которое мы выдержим, как и все прежние.

Теперь о деле. Я здесь написал заявку, которую посылаю с этим письмом. Пошли ее по адресу «Красная площадь, 2-й дом НКО, отдел изобретений» и затем веди всю переписку, пока я оторван от советской стороны. Запроси там заодно про две заявки, которые я послал из армии, и сообщи о замене армейского адреса твоим московским. Вот пока и все. Целуй маму, деда, Юза, всех, кто с тобой.

Целую родную крепко, твой Ара.

14 марта 1942 года

Девуронька моя, родная любимая!

Сегодня ночью ухожу в далекую, долгую операцию, а от тебя никаких вестей. Что с тобой, где ты? Что бы я дал за простых два слова — «здорова, жду». Но ничего, война — это испытание, и как мне ни тяжело жить в неизвестности, я твердо верю, что мы все эти испытания пройдем и снова будем вместе, как раньше. В смерть свою не верю. Не потому что я фаталист, а потому, что много раз уже ее встречал и убедился, что у меня силы воли и упорства больше, чем у многих тренированных кадровиков, терявших жизнь не потому, что это было неизбежно, а потому, что в нужный момент безвольно опускали руки. Кроме того, у меня уже большой опыт работы в тылу врага. В общем, не боись, дочка, все будет очень здорово. Я крепко верю в тебя и верю тебе и в этом нахожу силы переносить разлуку, сколько нужно будет. Ты, может, сердишься, что я все больше философствую и не пишу о себе ничего конкретного. Но, родная, при теперешней моей работе почти ничего нельзя писать.

Все же кое-что можно сказать. Я иду в глубокий тыл врага. Задание самостоятельное и очень ответственное. Срок 1–1,5 месяца. В награду за успешное выполнение обещана поездка к тебе. Насколько быстро это будет — зависит от качества моей работы. Да и не только наше свидание от этого зависит, а события значительно более крупные. Отсюда ты поймешь, что работать буду так, чтоб всем чертям (или что то же — немцам) тошно стало. Жизнь предстоит отшельническая, в стиле папанинцев на льдине. Я отчасти этому рад, так по тебе тоскую, что в последнее время чувствую себя в коллективе не по себе. О твоих письмах мне будут сразу сообщать. Тебе обо мне тоже регулярно будет писать мой ближайший товарищ по работе, который остается в советском тылу,— Володя Панфилов. Он, возможно, скоро будет в Москве и тогда обязательно зайдет к тебе. Вот и все. До нескорого, но тем более желанного свидания. Целую родную крепко, крепко, целуй всех наших, твой Ара.