Умер Дмитрий Борисович Зимин

На 89-м году жизни скончался Дмитрий Зимин — один из самых выдающихся общественных деятелей нашего времени.

О том, кем был Дмитрий Борисович Зимин, уже сегодня и в ближайшие дни будет написано много больше, чем любая книга. По самым строгим меркам любого общества это была выдающаяся жизнь, серьезно повлиявшая на то, что происходило с нами все последние десятилетия. Тем не менее сложно себе представить человека, в наибольшей степени стремившегося быть совершенно обыкновенным, нормальным, рядовым членом общества. Большая доля харизмы Дмитрия Борисовича, которую сложно было не заметить, связана с его принципиальной негромкостью и повседневным нежеланием оказаться в первом ряду на фотоснимке. Кажется, это главное в этой жизни, в которой было еще очень много важного.

Зачем? Ведь в мире, где идеи лидерства, а в последнее время и морального лидерства, на протяжении всей его жизни постепенно становились (и теперь, кажется, стали окончательно) главным востребованным инструментом любых социальных изменений, это выглядело как сознательный отказ от такого нужного всем, такого ценного ресурса. Почему Зимин, которого всегда по праву выталкивало, выносило в первый ряд, никогда не вел себя так, будто он — в первом ряду?

И менее всего Дмитрий Борисович, насколько можно об этом судить, готов был отказаться от чего-либо, что у него получилось. В последние годы Зимина представляли как «мецената» — его семейный фонд «Династия», с какой-то безрассудной глупостью объявленный государством «иностранным агентом», был одним из институциональных столпов российской гуманитарной и фундаментальной науки, просвещения в России в целом. Он точно это осознавал и от этого никогда не отказался бы. Во времена «Вымпелкома» Зимин был «предпринимателем», и в годы его работы в создававшейся им компании ему бы никогда не пришла в голову мысль говорить о будущем «Билайне» как о чем-то второстепенном. Мы говорили с ним о социальном значении сотовой связи для российского общества, и он без видимых эмоций принимал как в том числе свою заслугу то, что удалось. Ровно так же он относился к результатам своей научной работы в 1960–1980-х в ВПК, выдающимся конструктором систем противоракетной обороны — с удивительной трезвостью, но без малейшей попытки приуменьшить свою оценку результата и своего вклада в него, и советскими госпремиями гордился, как и заработанным, и вообще всем созданным, и собой как создателем.

Зимин отлично понимал, кто он. Тем не менее в его картине мира возможность быть важным, значимым человеком была совершенно обыденной опцией — его не удивляла ни в себе, ни в ком-либо другом возможность чего-то великого. Он, кажется, точно знал, что это — обыкновенное свойство человека, быть большим, и никогда не придавал этому избыточного значения. Ему это было нормально, поскольку он полагал, что это не должно менять в человеке его природы. Его мерки на моей памяти вообще никогда не искажались, что мало про кого можно сказать. Зимин не любил категоричных суждений, всегда оставляя возможность ошибки. Но то, что он считал добром, он всегда и без ненужных преувеличений называл добром, зло без избыточной экспрессии квалифицировал как зло, глупость — как глупость, заблуждение — как заблуждение.

И никогда не путал одно с другим. Только сейчас понятно, насколько важна была его способность точно отмеривать определения. Нам, думаю, еще предстоит увидеть, какие трагические последствия имеют преувеличения, неточности и безудержное воодушевление в борьбе за правое дело. В Зимине этого не было, его цели и средства были естественным образом соотнесены.

В чем же природа человека по Зимину? Выдающимся открытием Дмитрия Борисовича, кажется, нужно считать его осознание, практическое принятие и постоянное утверждение социального смысла существования человека. В какой-то мере это было его личное понимание смысла истории и человека в истории. Тот, кто поймет, что обычная для себя, рядовая деятельность по своим силам и безукоризненная честность по отношению к себе и к окружающим — это и есть то, что нужно делать, будет избавлен от всего того, что мы обычно причиняем себе сами. Тот, кто этого не поймет, испортит жизнь не только себе, но и другим: по возможности эти разрушения, причиненные другими, необходимо исправлять, самому — создавать то, что можешь. Зимин иногда лукаво называл это «гедонизмом», поскольку верил — это равновесие, описанное еще Эпикуром, и есть способ достойно жить свою жизнь. Но это был один из немногих эпикурейцев, которого стоики безоговорочно признавали своим.

В обычном, рядовом человеке это кажется просто нормальным. От него этого ожидаешь — и в мыслях противопоставляешь «нас», обычных, и «их», которым это не может быть свойственно, потому что в представлении обычного человека необычные — другие. Священным коровам несвойственно то, что делают люди, им втихую разрешается быть жестокими, ревнивыми, мелочными, порочными за то, что они могут нам и обществу в целом дать. И в этом часто нет большой несправедливости, во всяком случае, борьбу с такой несправедливостью слишком часто возглавляют и ведут пустые, никчемные люди. В случае с Зиминым в этой борьбе не было необходимости. Он был великим человеком — но отказывался пользоваться тем, что принято прощать великим. Вместо этого он предпочитал быть действительным членом общества и выполнял им самим возложенные на себя обязанности члена общества неукоснительно и без ропота на обременительность. Надо так надо.

Он мог не делать всего этого — фазовых решеток, систем ПРО, «Вымпелкома», системы научных грантов, сети поддержки литераторов, организации культурных проектов, поддержки всему, в чем он видел общественную пользу. Поддержки советом пожившего на свете человека: скольким он помог не деньгами, а просто успокоив и воодушевив — все они знают. Но он не считал возможным уклоняться — ни от суждения, ни от действия. Кажется, это и выносило его в первый ряд, в котором ему было много более неуютно, чем в дружеском и семейном кругу. Если потребуется делать что-то исторически значимое — иди и делай, что ж делать.

«Родина зовет» — и иронически, и без иронии одновременно. Уметь бы так — но секрет этого тончайшего и точнейшего совмещения легкой иронии и серьезности знал, я думаю, только сам Зимин. Он гордился и своими предками, купцами-старообрядцами: возможно, эту часть русской культуры действительно стоит вспоминать чаще.

И даже сейчас, в обществе, где главный способ напомнить о своем существовании — это первым рассказать окружающим, что «Зимин умер», о том, что Дмитрий Борисович, родившийся в 1933 году и проживший целых 88 лет, завершил свою жизнь, все сообщают кратко, неохотно, тихо, со смущением. Представьте же себе общество, в котором хотя бы пятая часть живет так, как Зимин. Разве нам не захотелось бы оказаться там прямо сейчас, немедленно, сию минуту? А ведь это возможно.

Дмитрий Бутрин