Умер Ханс Нойенфельс

На 81-м году жизни умер Ханс Нойенфельс — один из столпов европейской оперной режиссуры ХХ века и основоположник режиссерского театра в опере, каждым своим спектаклем утверждавший право режиссера называться полноценным соавтором композитора и либреттиста. Один из тех, чье имя было залогом если не успеха, то уж точно скандала, общественного резонанса, повышенного интереса к происходящему в опере — а значит обещало как минимум размыкание элитарного гетто.

В оперу Нойенфельс пришел с десятилетним опытом работы в драматическом театре. В драме же его интересовали прежде всего актуальные эксперименты по размыканию формы: его путеводной звездой стали хэппенинги американского Living Theater, происходившие где угодно и вне всяких правил.

Нойенфельс был, возможно, самым великим гистрионом в чопорном оперном царстве. Немецкая критика, начиная с дебютного «Трубадура» в 1974-м в Нюрнберге, присвоила ему ярлык enfant terrible, который он с гордостью носил всю жизнь, даже автобиографию назвал «Книгой ублюдка». Вышутить святое, нарушить правила, населить оперную сцену крысами, пингвинами, пчелами; поставить на авансцену отрубленные головы духовных лидеров; заставить зрителей в зале ощущать себя частью представления и яриться, вместо того чтобы сонно и благосклонно наслаждаться,— возможно, Нойенфельс ни в чем не был первооткрывателем, но по мастерству обращения как с партитурами, так и с публикой точно был первым. Репутация эпатажного режиссера иногда мешала увидеть глубину и серьезность им сделанного. Одна из легенд гласит, что немецкий режиссерский театр получил прозвище «евротрэш» (Eurotrash) благодаря его работам, в частности, «Аиде» (1981, Франкфурт): в самом деле, может ли эфиопская рабыня-принцесса быть уборщицей? Недовольные критики скривили ротики, окрестив происходящее на сцене словом trash, и ярлычок этот на пестром наряде нойенфельсовых работ нашел свое место рядом с другими определениями — режиссера-интеллектуала, внимательно читающего партитуру, писателя (и часть его книг — о музыке и об оперном театре, а публиковаться он начал даже раньше, чем ставить) и кинорежиссера, занятого писателями-поэтами, которых при жизни считали прежде всего скандалистами — Робертом Музилем, Жаном Жене. «Смешная птичка из Крефельда», как звал его Макс Эрнст, у которого Нойенфельс работал секретарем и которого называл своим духовным отцом, за свою карьеру научился превращать смешное в страшное, не теряя способности смеяться над ним.

В 2001 году на летнем фестивале в Зальцбурге Нойенфельс выпустил, возможно, свой величайший спектакль: «Летучую мышь» по оперетте Штрауса. Для публики в смокингах и брильянтах, желающей опереточных развлечений, он приготовил универсальное оскорбление, посмеявшись решительно надо всем — от политики до балета. Меткие стрелы летели в зал, но были они вымочены не в яде, а в лекарстве; сегодня оперетта снова стала важным и серьезным репертуарным элементом в самых жестких театрах, да и от оперы все привыкли ждать решительно чего угодно.

Говорят, что с годами Нойенфельс успокоился, вышел из роли провокатора, terrible ушло вместе с enfant. Может быть; но скорее он просто наконец-то понял, что докричался, и смог позволить себе поэзию ради поэзии. Берясь в 2014 году за «Манон Леско» Пуччини, где либретто дает множество поводов для социальных комментариев, Нойенфельс упивается чистым звучанием, музыкальной и драматической (включая ремарки) формой, беспримесным аффектом. Оглянемся и увидим, что тем же он был занят и в кощунственном «Лоэнгрине» (в святых стенах Байройта, 2011 год), когда телесное напряжение Лоэнгрина на протяжении всего форшпиля словно транслирует вагнеровскую музыку. Но тогда было не до упоения — и режиссеру, и зрителям.

Мы можем позволить себе упоение сейчас: остались видеозаписи, где спектакли можно буквально слушать глазами, любоваться сценическим ритмом, неотделимым от музыкального, слушать движения рук, следить за дыханием — собственным, оркестровым, театральным. Ханс Нойенфельс ушел в историю твердым шагом революционера; поэта в нем нам еще предстоит узнать.

Татьяна Белова, Ая Макарова