Фотофакт — как разгорался пожар революции

105 лет назад, 26 февраля 1917 года, в ходе мирной, как считалось, революции в столице Российской Империи начались поджоги. Однако впечатляли не только их масштабы и последствия, но и то, как и по чьей инициативе начались эти без преувеличения горячо поддержанные петроградским уголовным элементом акции.

Из воспоминаний петроградского градоначальника генерал-майора А. П. Балка.

К Волынцам (солдатам запасного батальона Лейб-гвардии Волынского полка, отказавшимся подчиняться приказам.— «История») присоединились соседи по казармам: Литовцы, Преображенцы и 2-ой саперный батальон. Все высыпали на улицы: стреляли в воздух, в числе выкриков были также слышны: «Не хотим чечевицы». Вся эта вооруженная орда слушалась каждого проходимца и, из боязни ответственности, жаждала только руководителя, за спиной которого можно было бы укрыться. Скоро таковой нашелся в лице унтер-офицера Волынского полка Кирпичникова, а затем с Выборгской стороны примчались на автомобилях товарищи-рабочие. Тогда крики и стрельба прекратились, перешли к грабежам по квартирам и поджогам.

Из дневника командира роты лейб-гвардии 2-го стрелкового Царскосельского полка капитана Н. А. Артабалевского, 26 февраля 1917 года.

В Петрограде, по слухам, восстание в полном разгаре и начались пожары…

Из воспоминаний члена IV Государственной Думы П. Н. Милюкова.

Смешанные толпы отправились к арсеналу, заняли его и, захватив оружие, бросились к тюрьмам освобождать арестованных — не только политических, но и уголовных…

«Мешают тушить Окружной Суд»

Из дневника поэтессы и общественного деятеля З. Н. Гиппиус, 27 февраля 1917 года.

Взята Петропавловская крепость. Революционные войска сделали ее своей базой. Когда оттуда выпустили Хрусталева-Носаря (председатель сов. рабочих депутатов в 1905 г.), рабочие и солдаты встретили его восторженно. По рассказу Вани Пугачева на кухне (Ваня — старинный знакомый, молодой матрос):

«Он столько лет страдал за народ, так вот, недаром». (Мое примечание: Носарь эти десять лет провел в Париже, где вел себя сомнительно, вернулся только с полгода; по всем сведениям — сумасшедший...) «Сейчас это его взяли и повезли в Думу. А он по дороге: постойте, говорит, товарищи, сначала идите в Окружной Суд, сожгите их гадкие дела, там и мое есть. Они пошли, подожгли, и сейчас горит»…

Из воспоминаний генерал-майора А. И. Спиридовича «Великая Война и Февральская Революция 1914–1917 гг.».

…Поджигают здание Окружного Суда на Литейном. Строят на всякий случай баррикаду на Литейном. Мешают прискакавшей пожарной команде тушить Окружной Суд…

Благодаря бездействию правительства, к вечеру 27 февраля почти весь Петроград был во власти революционной толпы… Над городом стояло зарево. В Литейной части горело Жандармское Управление, Александро-Невская (полицейская.— «История») часть, догорал Окружной суд. Что-то пылало на Выборгской, горела тюрьма Литовский Замок.

«Литовский замок весь разорен и сожжен»

Из дневника художника А. Н. Бенуа, 28 февраля 1917 года.

С Благовещенской площади видно было, как вдалеке языки пламени, прорвавшись из зияющих окон Литовской тюрьмы, лижут ее стены — я собрался было идти смотреть туда, но в эту минуту из-за церкви грянул резкий залп. Я предпочел повернуть в другую сторону. Поразило меня, что никакой сенсации эта стрельба в «беседовавших» на площади людей не вызвала…

Пройдя несколько шагов по бульвару, я издали поглядел, как пожарные тушат пылающий особняк министра Двора гр. Фредерикса (его-то за что?)…

К этому моменту (было около 5 ч.) вечером солнце уже совсем померкло из-за дыма пожаров, и все приняло сразу какой-то угрюмый и даже угрожающий вид. Из наших окон видна почти вся панорама. Столб черного дыма третий день как возвышается над тем участком панорамы, где находится Окружной суд, другие и более близкие очаги: дом Фредерикса и Литовский замок…

Из дневника художника А. Н. Бенуа, 2 марта 1917 года.

Стены Литовской тюрьмы («замка») представляют самое печальное зрелище. Белая штукатурка над каждым окном запачкана следами черного дыма и почему-то точно помазана пестрыми мазками — желтыми и рыжеватыми… Удивительно было, как во время того, что горело все внутри, оттуда с чрезвычайной поспешностью выносились большие запасы провианта, грузились на грузовики и увозились.

Из дневника генерала от инфантерии Ф. Я. Ростковского, 6 марта 1917 года.

Литовский замок (женская тюрьма) весь разорен и сожжен. Это огромное здание, выходящее на Офицерскую улицу, Тюремный переулок, Крюков канал и р. Мойку, занимающее весь этот большой четырехугольник, было разорено и сожжено. Все потолки, крыши провалились, ни окон, ни дверей — все это, видимо, было объято сильным пламенем — всюду огромные полосы, закопченные от дыма. Когда проходил мимо — это уже несколько дней спустя после разгрома,— многие части внутри здания тлели и дымились. Даже домовая там церковь не пощажена, сожжена.

«Против дома выгоревшего Полицейского архива»

Из воспоминаний присяжного поверенного Н. П. Карабчевского.

Понеслись по городу автомобили, наполненные бандами вооруженных солдат… Сжигались судебный и прокурорский архивы.

Из дневника художника А. Н. Бенуа, 2 марта 1917 года.

На Екатерининском канале у Львиного пешеходного мостика против дома выгоревшего Полицейского архива (охранки?) целая гора всяких бумаг, видимо выброшенных три дня назад из окон и так с тех пор так и лежащих. Среди них кучи (ненавистных) паспортных книжек, частью погоревших или истлевших, частью новехоньких и лишь помоченных (так в тексте.— «История») снегом. Прохожие эти документы подбирают и читают, потом снова бросают. Приставленный часовой никак не реагирует. И я поднял несколько «дел». Оказалось, что это все прошения, обращенные к градоначальнику, или какие-то распоряжения по постройкам…

«Здание Полицейской части разорено и сожжено»

Из воспоминаний члена IV Государственной Думы князя С. П. Мансырева о феврале 1917 года.

Поминутно слышны были новости: громят полицейские участки… сжигают все дела… там-то и там-то убили того или другого полицейского…

Из дневника чиновника Архива Морского министерства Г. А. Князева, 28 февраля 1917 года.

По двору летели клочки обгорелой бумаги. Это, как оказалось потом, в течение всего утра жгли дела (полицейского.— «История») участка. Они были свалены в кучу за углом и жглись толпою. Клочья этой обгорелой бумаги и совсем обуглившейся покрыли черными пятнами весь двор. Когда я вышел, то прежде увидел кота, который дико гонялся за этими обуглившимися бумажками, разносимыми ветром…

Из дневника генерала от инфантерии Ф. Я. Ростковского, 9 марта 1917 года.

Проходя по Морской улице, видел полицейское управление на углу Конногвардейского переулка разоренным, но никакого сравнения не может быть с тем, в каком виде были другие подобные полицейские участки. Эти последние были буквально разорены (потолки, крыши, полы провалившиеся) и сожжены.

Публикация Евгения Жирнова