Зачем нужны священники и волонтеры в больницах

Минздрав РФ направил в регионы рекомендации, регулирующие посещение больниц священниками. По поручению вице-премьера Татьяны Голиковой эти рекомендации лягут в основу региональных нормативных актов. Руководитель синодального отдела по благотворительности епископ Верейский Пантелеимон, организовавший в разгар пандемии в Москве волонтерские дежурства в ковидных госпиталях, рассказал спецкору “Ъ” Ольге Алленовой, как и почему власти разрешили добровольцам посещать московские больницы, что делать, если региональные чиновники не пускают волонтеров в медицинские и социальные учреждения, и зачем в России институт больничных священников.

«Добровольцы замечают то, к чему медики привыкли и уже не видят»

— Весной 2021 года волонтеры православной службы помощи «Милосердие» стали посещать ковидные больницы, чтобы ухаживать за пациентами. С тех пор в Москве они это делают постоянно. Это было вашей идеей. Как в разгар пандемии, когда было еще не совсем понятно, с чем человечество имеет дело, вы организовали такую работу в больницах?

— Помощь в больницах — очень естественный процесс. Раньше болеющий человек, нуждавшийся в помощи, находился внутри своей семьи, и ему помогали его близкие. Если не было близких, то общество как-то организовывалось. Со временем наша цивилизация изменилась, были созданы специальные институты поддержки больных, сирот, стариков. Появились разные формы соцобеспечения нуждающихся людей, но забота в них уже не семейная и часто становится формальной. В такой заботе не хватает теплоты, ведь люди в этих институциях работают за деньги, а в семье за человеком ухаживают из сострадания, сочувствия. Деньги — это опасная вещь, они легко берут людей в рабство.

Работать в этой сфере, не имея душевного расположения или родственных связей с пациентом, очень трудно. В таком случае работа нередко приводит к выгоранию, и человек иногда становится безжалостным.

Всякое может быть, ведь это очень непросто — ухаживать за больными, полностью зависящими от тебя людьми. В Америке был известный эксперимент: студентов разделили на две группы, одни стали «тюремщиками», а другие — «заключенными», и эти люди, у которых раньше были другие отношения, разделились на два лагеря — «тюремщики» стали издеваться над «заключенными» и применять к ним силу, а заключенные стали устраивать бунты.

Когда человек зависит от тебя полностью, очень легко съехать в общении с ним на повелительный тон — больной, повернись направо, повернись налево, встань, сядь.

В такой системе человек значит меньше, чем соблюдение правил или отчетность. Начальство тоже не может следить за тем, чтобы к каждому больному персонал относился по-доброму. Поэтому те самые социальные и медицинские учреждения, которые когда-то создавались, чтобы облегчить боль и страдания, становятся порой безжалостными к людям.

И там, конечно, не хватает добровольцев, не хватает священников. В XIX веке в России в каждой больнице был храм, священники приходили к больным. В Европе и в Северной Америке и сегодня есть должность больничного капеллана — это священник, который входит во врачебную команду и работает и с врачами, и с больными.

При этом у многих хороших, добрых людей есть потребность помогать — они не хотят жить ради удовольствия, не хотят функционировать как какая-то гайка в большом механизме.

К сожалению, мы живем в обществе, которое все больше коммерциализируется. В таком обществе главным становится удовольствие от материальных вещей, многие люди живут для этого. Но нельзя ставить науку, искусство, политику, прогресс выше жизни других людей. Христианская религия говорит о том, что твоя любовь к Богу определяется твоей любовью к другому человеку. И когда человек помогает другому, для него это становится потребностью, радостью, смыслом его жизни.

Главный видимый объект этого мира — солнце, которое отдает свой свет другим.

Этот свет дает жизнь растениям, растения дают кислород, все живые существа на планете что-то дают другим жителям Земли, все выполняют какую-то задачу. И человек не может отсоединиться от других, не может жить только для себя. Иначе человечество деградирует. И многие люди это понимают. Поэтому, когда у них появляется возможность послужить другим, они отзываются на призыв.

И врачи это понимают. Например, в 52-й больнице есть замечательный главный врач Марьяна Анатольевна (Лысенко.— “Ъ”), которая многих людей спасла и удостоена множества наград. Она очень рада добровольцам и считает, что у них есть важное качество: они замечают то, к чему медики привыкли и уже не видят. Например, некоторым пациентам в реанимации давали пищу, которую надо разжевывать, и добровольцы заметили, что люди не могут ее съесть, потому что им трудно жевать, и остаются голодными. Они сказали об этом врачам, пищу поменяли. Другой мой знакомый, заведующий реанимацией, говорит, что в реанимации очень нужны родственники пациентов. Потому что для врачей больной — это просто больной, у него нет прошлого, мы про него ничего не знаем, есть только его болезнь — и все. А родственник, который знает больного, знает, как он раньше ходил, говорил, улыбался, относится к нему не как к лежачему телу, которому надо колоть уколы и делать всякие процедуры, резать его, зашивать и так далее. Поэтому работа добровольцев, священников в больницах очень важна — и для персонала, и для больных, и для самих добровольцев.

Служение добровольцев в «красных зонах» поддерживают не только представители власти в России, но и Всемирная организация здравоохранения. Директор Европейского бюро ВОЗ участвовал в нашей международной конференции о служении больничных священников, и там он поблагодарил наших священников и добровольцев за их труд. Недавно он приезжал в Москву, мы с ним встречались — он был под большим впечатлением от этого служения.

— Сколько волонтеров ходит в московские ковидные больницы?

— Сегодня у нас больше 370 человек. Всего на наши курсы записались чуть больше тысячи добровольцев. Мы объявляли призыв дважды, первый раз — летом 2021 года, и тогда к нам пришло более 1 тыс. человек. За год кто-то устал, у кого-то изменились обстоятельства, часть людей ушла. В январе этого года мы объявили второй призыв, тогда откликнулось 337 человек. Из них около 120 записались, но не пришли — вероятно, сначала был порыв, а потом передумали. Собеседование прошли 202 человека. Для Москвы — это капля в море. А ведь мы использовали и социальные сети, и наш сайт, и на «России-1», и в других федеральных СМИ об этом говорили.

— Наверное, людям просто страшно идти работать в «красную зону», ведь можно заразиться.

— Врачи говорят, что в «красной зоне» заразиться труднее, чем в метро или в магазине. В больнице доброволец надевает специальный костюм, он должен соблюдать все правила, за этим строго следят. Доброволец приходит туда на четыре часа в неделю, а врачи там находятся постоянно. Но в «красной зоне» есть другая трудность — находиться в этой атмосфере боли, страданий трудно психологически. Правда, люди, которые туда ходят, становятся другими: столкнувшись со смертью, они иначе смотрят на жизнь. Древние говорили, что надо помнить о смерти. Современный мир, в котором мы живем, хочет о смерти забыть, исключить ее из человеческого обсуждения. Это страшная тенденция. Вот я видел в больнице женщину — бизнесвумен, работа, деньги, машина, престиж, отдых на Багамах, красивые разноцветные ногти, комфортная жизнь. И вдруг она оказалась в реанимации с «дельтой», раздетая, задыхающаяся, на грани жизни и смерти, вокруг ходят какие-то одинаковые люди в белых костюмах, у которых на нее нет времени, и есть она не может, и пить не может, и видит, как выносят из палаты покойников. Она только сейчас поняла, что жизнь может оборваться в любой момент, и для нее это трагедия. Потому что не успела многое сделать, подумать о своей душе, сказать какие-то важные слова, кому-то помочь. Это тяжелое испытание — пережив его, многие люди приходят к Богу.

Наши добровольцы в «красной зоне» тоже проходят это испытание. Они переступают через себя, через страх, дискомфорт, где-то и через лень и нежелание, но выходят они из зоны другими людьми, понимая, что в мире есть и смерть, и любовь. В каждой душе есть зло, которое противится добру, но, когда преодолеваешь это зло, жизнь становится более полной, более качественной, расширяется сердце, ты впускаешь в свою жизнь других людей. Это удивительная возможность для человека — несмотря на трудности испытаний, приобщиться к радости.

— Кто ваши добровольцы? Студенты?

— Студентов у нас очень мало. Студент как раз не очень стабилен как доброволец: он учится, у него нет определенности в жизни, нет работы, он обычно находится в поиске своей второй половины. У нас очень много людей, которые уже имеют высшее образование, работают.

Есть полицейские, машинист метро, адвокат, менеджер, юрист, игуменья, бухгалтер, сторож, монахиня, профессор МГУ, руководитель предприятия.

Есть одинокие люди, есть разведенные, есть семейные. В основном это люди среднего возраста, до 50 лет. Для меня прошедший год озарен радостью знакомства с этими людьми. Это такое утешение — встретиться с такими хорошими людьми, красивыми, добрыми, контактными. Однажды мы общались, и каждый рассказывал свою историю жизни. Мне это особенно запомнилось: нас было человек 20, и эти истории были каким-то удивительным откровением, вся мировая литература отдыхала.

У нас за эти годы появилось много хороших православных людей, они есть во всех слоях общества. Я помню, как 20 лет назад в нашу службу «Милосердие» приходили первые добровольцы — большинство из них были люди не церковные, потому что тогда в церковь вообще людей мало ходило. А сейчас это совсем другие люди, они участвуют в церковных таинствах, у них есть духовники, они неравнодушны к чужой боли. То есть выросло новое поколение очень хороших людей. Не зря Церковь сеяла, не зря мы людей привлекали.

— Вы сказали, что многие добровольцы хотят жить для других, и поэтому приходят в «красные зоны». А если люди, живя для других, забывают о своей семье, родителях, близких? Как вы на это смотрите?

— Это неправильно, конечно. Мы обязательно говорим об этом с добровольцами. Близкие должны быть согласны с вашим служением. У нас среди добровольцев есть многодетные мамы. Я у них всегда спрашиваю: а кто будет с вашими детьми? Они говорят: муж, или няня, или бабушка. В таком случае один раз в неделю мама может на четыре часа уйти потрудиться для других, и детям полезно знать, что мама помогает людям, которым плохо. У нас есть один замечательный доброволец, который, видя, как переживают умирающие люди, не имея возможности пообщаться с близкими в своем страдании, перед смертью, стал особенно нежно относиться к жене. Она это заметила и приятно удивилась. Так что помощь чужим людям помогает больше любить близких.

«Они моют ее, расчесывают — сатурация поднимается у человека!»

— Вы сказали, что врачам тоже выгодно, чтобы в больницы ходили волонтеры. Но я помню, что в 2020 году ковидные больницы были полностью закрытыми, какое-то время туда даже передачи не принимали. Как и кого вы убеждали, чтобы волонтеров туда впустили?

— Конечно, это было непросто — когда началась пандемия, закрыли двери не только ковидные больницы, но и самые обычные, везде ввели карантин, попасть туда было невозможно даже священникам. Но со временем ситуация начала меняться, мы все стали понимать, что надо учиться жить в этой новой ситуации. В Москве во время пандемии организацией помощи в больницах занимался не только департамент здравоохранения, но и департамент труда и соцзащиты. Например, в новых госпиталях в Сокольниках и на ВДНХ ответственность за организацию работы, за клининг, за питание несет департамент соцзащиты. У нас с этим ведомством давние крепкие связи. И департамент здравоохранения Москвы нас поддержал, и федеральный Минздрав, и Татьяна Алексеевна Голикова, которая понимает, зачем в больницах нужны добровольцы и священники. Особое значение имела и встреча Святейшего патриарха Кирилла с Владимиром Путиным. Президент поддержал это служение и поблагодарил представителей Церкви за помощь пациентам.

— Волонтеры проходят какую-то подготовку?

— Конечно. А сначала мы с ними обязательно беседуем. Я лично беседовал почти с 1,5 тыс. наших добровольцев, и каждому смотрел в глаза. Мне уже 70 лет, и я немного понимаю, чего человек хочет. Я спрашиваю, какие у него мотивы, почему он пришел. И если у меня его состояние вызывает опасение, то, конечно, мы не даем ему допуск в «красную зону».

— Опасения в чем именно?

— В психическом состоянии, в настроении. Может быть, у человека есть психическая неустойчивость или отрицательное отношение к медицине. Кто-то говорит: «Я прививаться не буду, я вакцинироваться не буду, нас обманывают, это все неправда». И если он начнет все это рассказывать в больнице, то причинит вред, и, конечно, такого человека нельзя туда пускать. Мы в «Милосердии» проводим занятия с добровольцами, учим их, как не навредить больным. У нас есть свой порядок работы. Одно из правил — доброволец не может предпринимать какие-то действия, не спросив у врачей. Другое — добровольцы не навязывают свою веру, не занимаются миссионерством. Они только ухаживают и отвечают на вопросы.

— Вы сказали, что часть добровольцев за год ушла. Выгорели?

— Отчасти и это тоже. Мы во время обучения говорим с добровольцами о том, как избежать выгорания, как в тяжелой ситуации все-таки стараться сохранить и умножить радость в своей душе. Мы постоянно встречаемся, у нас есть школа милосердия, где мы проводим лекции, общаемся. Конечно, не все добровольцы остаются в этом служении. По нашим наблюдениям треть за год уходит, на их место приходят новые люди. Это такое свободное сообщество, и нужно, чтобы оно постоянно обновлялось.

— Волонтеры, которые ходят в «красные зоны», должны быть вакцинированы?

— Они отвечают всем тем требованиям, которые выдвигаются медработникам. В каждой больнице — свои условия для сотрудников. Где-то требуют обязательную вакцинацию. Где-то — либо вакцинацию, либо наличие антител, либо свежий ПЦР.

— Вы ведь тоже посещаете больных в больницах. Вы делали прививку?

— Я вакцинировался несколько раз и несколько раз переболел.

— Ваших добровольцев пускают во все московские больницы?

— Нет, не во все. В некоторых больницах до сих пор говорят: «Нам помощь не нужна, мы справляемся сами». Я не хочу подвергать сомнению эти слова — конечно, врачи делают все что можно. Но любви много не бывает. Раньше в больницах была такая должность — сиделка. И если рядом с каждым больным посадить по сиделке, плохо не будет. Особенно если это тяжелые больные, которым постоянно нужно внимание. Ведь врач не может сидеть с больным и следить за показателями его состояния. И медсестра не может. А пациент не всегда способен самостоятельно разговаривать, есть, дышать. У него может кислородная маска съехать, он захотел пить, а рядом никого.

Сиделка может наблюдать за состоянием, сообщать врачу об улучшениях или ухудшениях, и это важная помощь. Вот наши добровольцы работают как сиделки.

В ковидных госпиталях есть такие отделения — палаты интенсивного наблюдения (ПИН). И там лежат больные в тяжелом состоянии, они еще не в реанимации, но на пути туда. На них надеты кислородные маски, их надо очень осторожно кормить и поить: сдвинул маску, дал ложку, снова надел маску. Чтобы покормить человека в таком состоянии, нужно минут 30. Персоналу сложно найти столько времени на каждого пациента.

Пациента нужно помыть, причесать, постричь ему ногти, перестелить постель. Такой уход очень важен для душевного состояния больного. Добровольцы часто рассказывают: вот лежит женщина, спутанные волосы, отсутствующий взгляд, низкая сатурация. Они моют ее, расчесывают колтун в волосах, смазывают кремом локтевые сгибы,— сатурация поднимается у человека! На Западе есть исследования, которые говорят, что присутствие больничного капеллана в палатах ускоряет выздоровление пациента.

Когда наши сестры милосердия в 1990-е начали ухаживать за больными с травмами в Первой градской больнице, в этом отделении смертность снизилась в два раза.

Там больные после травм лежали долго в палатах, их некому было переворачивать, у них образовывались пролежни, появлялась инфекция, люди умирали. Наши сестры милосердия начали людей переворачивать, обрабатывать пролежни, ухаживать — и люди стали выживать.

— Наверное, когда в отделении есть волонтеры, там и нарушений меньше?

— Конечно. До сих пор есть закрытые реанимации, туда не пускают родственников, и никто не видит, что там происходит. Даже о приходе начальства сотрудников предупреждает сигнал. В закрытых помещениях могут быть разные нарушения. Это как в комнате, которую не проветривают,— там спертый воздух и плохая атмосфера. Вот у нас в Первой градской больнице реанимация была проходная, и там всегда была очень хорошая атмосфера. Сейчас ситуация в целом меняется, и родственников начинают пускать в реанимации. Но этого недостаточно, а добровольцы и священники помогают изменить атмосферу в этих закрытых отделениях.

— Многие волонтеры хотят ходить в больницы или интернаты, но их не пускают. Во многих регионах с марта 2020 года закрыты на карантин психоневрологические интернаты и детские дома-интернаты. Что им делать?

— Мне кажется, обо всех случаях, когда не пускают добровольцев, нужно обязательно писать. В Москве тоже есть больницы, где главный врач по каким-то своим причинам решил не пускать священников. Но, слава богу, уже есть четкая и понятная позиция Министерства здравоохранения: запрещать служение священников и добровольцев нельзя. И у нас есть возможность повлиять на ситуацию сверху — благодаря контактам с департаментами правительства Москвы, благодаря поддержке Минздрава. И в тех случаях, о которых вы говорите, тоже нужно влиять на руководство учреждений сверху, если не получается сделать это снизу. Писать в разные инстанции, жаловаться, стучаться во все двери.

«Иногда заходишь в палату, а врач спрашивает: "У нас кто-то умирает, что ли?"»

— В прошлом году на международной онлайн-конференции, посвященной институту больничных капелланов в Европе, вы сказали, что в России должен появиться такой институт. Российское правительство вас поддержало. Это значит, что скоро священники появятся во всех больницах в России?

— Я вхожу в Совет по вопросам попечительства в социальной сфере при правительстве РФ, это замечательное сообщество, в котором работают представители общественных организаций, традиционных религий, чиновники. На этом совете мы рассказали о том, что во время пандемии священникам нередко запрещают посещать больных, были случаи, когда больные умирали без исповеди и причастия, хотя очень просили допустить к ним батюшек. Мы об этом рассказали и предложили провести международную конференцию о служении священников в больницах — такой опыт есть во многих странах мира, и России он очень нужен. Татьяна Алексеевна (Голикова.— “Ъ”) горячо поддержала эту идею. С помощью нашего синодального отдела внешних церковных связей мы собрали очень представительную конференцию, в которой участвовали руководители Минздрава, наши ведущие врачи, а также врачи, больничные капелланы и чиновники из Франции, Англии, Германии, Ватикана, Соединенных Штатов Америки, Италии, Всемирной организации здравоохранения. Эту конференцию поддержали Святейший патриарх Кирилл, Валентина Матвиенко, Татьяна Голикова, министр здравоохранения Михаил Мурашко, глава Роспотребнадзора Анна Попова.

Институт больничных капелланов в западных странах очень развит. В Англии в середине XX века был принят закон, по которому в штате каждой больницы должен быть капеллан. Там этими капелланами становятся представители разных конфессий. У них есть определенные обязанности, они оканчивают специальные курсы капелланов, и они входят в команду врачей, обсуждают с ними состояние больного. В некоторых больницах пациенты как бы распределяются между врачами и другими сотрудниками больницы, то есть сотрудник отвечает за конкретного пациента. Пациент не остается «ничейным», за ним кто-то обязательно присматривает. И у больничного капеллана тоже есть такие подопечные.

Я спрашивал, чему учат капелланов. Мне объяснили, что их учат выслушивать человека, сочувствовать и сострадать.

После этой конференции Минздрав решил разработать порядок допуска священников в больницы. Мы тоже принимали участие в подготовке этого документа. И совсем недавно, в конце января, прошло совещание с представителями всех субъектов федерации, на котором присутствовали региональные руководители здравоохранения и которое проводил замминистра здравоохранения Олег Олегович Салагай. На этом совещании объявили, что порядок допуска священников разработан и разослан во все регионы. По поручению Татьяны Голиковой на основании этих рекомендаций во всех регионах примут собственные акты, которые будут регулировать порядок присутствия священников в стационарах. Теперь, я думаю, во всех регионах начнется спокойная работа по взаимодействию с больничными священниками.

Священнослужители станут ходить в больницы. Активный священник приводит с собой своих помощников, добровольцев, которые помогают ему совершать таинства, обходить больных, беседовать с ними. Мы стараемся, чтобы такими помощниками были люди, которые умеют ухаживать за больными. Все это поможет больницам стать более открытыми, а людям — получать помощь, которой не хватает.

— А если главврачи все равно не будут пускать священников?

— Я понимаю, что сразу будет сложно добиться, чтобы везде пускали. Есть врачи православные, есть такие, кто верит в Бога, но не успевает или боится в церковь пойти, а есть и такие, кто против присутствия священника. Раньше нашим больничным священникам врачи иногда говорили: «Я вас просто ненавижу, мракобесы мне тут не нужны». Такое тоже может быть, ничего страшного. У нас в отношении церкви очень много стереотипов. Врач иногда думает: «Вот придет священник, начнет тут проповедовать, в свою веру обращать, зачем мне это надо?» А потом видит, что больным помощь оказывается, и это важно, и понимает, что все не так, как он думал. Многие до сих пор считают, что, если священник пришел в больницу, значит, он пришел к умирающему. Иногда заходишь в палату, а врач спрашивает: «У нас кто-то умирает, что ли?»

Но мы же приходим не потому, что хотим похоронить человека поскорее, а чтобы помочь ему выжить.

Это главная наша задача. Конечно, умирать всем придется, тут уж ничего не поделаешь, но все-таки наша цель — поддержать человека, чтобы он пожил, успел покаяться, что-то доброе сделать. Надо этот стереотип как-то переломить. Но он уже понемногу ломается.

У нас был такой случай: в одной больнице недавно назначенный главный врач решил отказаться от помощи добровольцев, сестер милосердия. Так к нему пришла делегация из заведующих отделениями, где работали добровольцы, и упрашивала его, чтобы он отменил это распоряжение, потому что за больными трудно будет ухаживать без помощи добровольцев.

«Не допускается брать деньги у людей»

— Рекомендации Минздрава о допуске священников и добровольцев касаются ковидных госпиталей или любых больниц?

— Вообще всех больниц.

— То есть больничные священники могут теперь быть в любой больнице в России — в детской, взрослой, инфекционной.

— Да. Для этого в больнице должен быть назначен ответственный за взаимодействие с религиозной организацией. И взаимодействие с руководством и врачами будет осуществляться через него.

— Эти рекомендации Минздрава подразумевают допуск в больницы представителей всех конфессий?

— Разумеется. Но христианство отличается от других традиционных религий тем, что у нас есть таинства, то, что люди, далекие от церкви, обычно называют обрядами. Совершение этих таинств помогает человеку бороться с недугом, восстановить равновесие в душе, успокоиться, победить тревожное состояние. Для христианских священников очень важно не просто прийти и посидеть рядом с больным, а совершить все те таинства, о которых он просит. У нас в Москве есть паллиативные отделения, где большинство пациентов постоянно просят исповедовать их и причащать. Потому что там люди проходят грань, отделяющую земную жизнь от вечности, и им очень важно поговорить о своей жизни, о прожитом пути, подготовиться к переходу в иной мир.

Наши добровольцы несколько раз приглашали к пациентам армянского священника. Я сам, помню, приглашал католического священника в Первую градскую больницу к исповедовавшей католицизм женщине, которая хотела причаститься.

— То есть если пациенту понадобится поговорить с имамом или раввином — позовете их?

— Конечно. У нас есть связь со всеми религиозными общинами в России. И среди добровольцев у нас не только православные. Недавно я беседовал с одной замечательной девушкой, ей около 30 лет, выросла на Кавказе, училась в Москве, врач, работает в московской поликлинике, практикующая мусульманка. Она хочет ходить в «красную зону», помогать людям. Очень добрая девушка. Конечно, мы ее взяли, будет помогать. Так что мы принимаем всех хороших людей.

— Не всякий священнослужитель, наверное, сможет работать в больнице? Есть у вас какая-то специальная подготовка для больничных священников?

— Конечно, священников, как и добровольцев, мы для такого служения готовим. Не каждого священника допускаем в больницу. У нас есть сообщество больничных священников, мы собираемся, делимся опытом, находимся в процессе непрерывного обучения. Потому что каждый человек — это абсолютно особое существо, и к каждому нужен свой подход, с каждым надо учиться выстраивать отношения. У больничных священников тоже есть правила, как и у добровольцев. Все, что священники делают в больнице, они делают абсолютно бескорыстно. Не допускается брать деньги у людей, пожертвования на храм или еще на что-то, это категорически запрещено.

— А если люди настаивают и хотят пожертвовать?

— Они могут сделать это, придя в любой храм или попросив об этом родственников. Но больничный священник деньги даже брать в руки не имеет права. Таких случаев у нас, слава богу, не было. Мы за этим очень строго следим.

— Кто будет платить зарплату больничным священникам? Ведь если они постоянно находятся в больнице, в приходской церкви у них не будет зарплаты.

— Если они в своем приходе освобождаются от каких-то послушаний и теряют в жалованье, мы стараемся им это компенсировать, насколько возможно. Это получается пока только в Москве. Наверное, вопрос о зарплате надо как-то решать во всероссийском масштабе. Например, военные, тюремные капелланы получают зарплату от государства. Но для большинства священников это не так важно. Они очень рады самой возможности посещать больных в больницах

«Пандемия во многом оживила церковное социальное служение»

— У РПЦ есть много социальных проектов в разных регионах — помощь бездомным, женщинам в кризисной ситуации, трудным подросткам. Выросло ли за пандемию количество нуждающихся в помощи?

— Конечно! Очень выросло. В Москве в наш «Ангар спасения» для бездомных приходит много людей — просто поесть, получить одежду. И если раньше чаще приходили люди внешне опустившиеся, то сейчас очень много таких, кто чисто одет, трезв, но, видимо, не имеет денег на еду. И в регионах такая же картина. Увеличилось количество людей, которые нуждаются и в пище, и в одежде, и в ремонте.

Мы часто помогаем людям, которые зимой просто замерзают,— нет дров, или развалилась печка, или ужасное состояние окон, а на замену нет денег.

Мы открываем новые проекты помощи, у нас при синодальном отделе (синодальный отдел РПЦ по церковной благотворительности.— “Ъ”) теперь стала работать горячая линия, на которую может позвонить любой человек, мы запустили специальный сайт mirom.help, на котором собираем средства для помощи самым бедным людям. Нуждающихся стало больше, но и объемы социальной помощи церкви растут. У нас стало больше активности в этом сфере. Пандемия во многом оживила церковное социальное служение, сделала его более широким, более горячим, более действенным. Хотя мы долгое время были в изоляции, мы стали чаще встречаться с нашими епархиями онлайн, укрепились связи, появилось понимание, кто какую помощь оказывает, кто может делиться опытом.

— Церковь стала собирать больше денег на благотворительность?

— Да, и простые люди стали активнее жертвовать, и крупные благотворители. У нас есть спонсоры, которые содержат целые проекты помощи. Мы никогда не жируем, всегда на грани, но ни один проект мы не закрыли, Господь нас не оставляет.