Как разрушали единство противников России

100 лет назад, в феврале 1922 года, в Москве завершалась подготовка к очень сложной и крайне важной для страны общеевропейской конференции в Генуе. Советское руководство хотело добиться на ней прежде всего прорыва дипломатической блокады и признания де-юре. А европейские государства, выступая сплоченным фронтом, собирались принудить Кремль к изменению политики, принятию тяжелейших экономических обязательств и открытию свободного доступа к российскому сырью для иностранцев. Считалось, что на конференции РСФСР ничего не добилась. Но ее представителям, несмотря на их мизерный дипломатический опыт, удалось сделать главное — разрушить единство оппонентов. Причем используя свой же недавний грубейший просчет.

«Не одно золото было отправлено»

Одно из самых, если не самое неприятное для власти событие, случившееся в результате подписания «похабного договора» и выставляющее ее в крайне неприглядном свете, в советское время никогда не упоминалось. О том, что, согласно условиям заключенного 3 марта 1918 года в Бресте мирного договора с Германией и добавочному соглашению от 27 августа 1918 года, РСФСР обязалась выплатить огромную контрибуцию — 6 млрд марок, говорилось невнятно и скороговоркой. Вслед за чем обязательно следовала фраза, объяснявшая, что Брестский мир был аннулирован Советской Россией в одностороннем порядке 13 ноября 1918 года «в связи с Ноябрьской революцией 1918 года в Германии». Подобный способ изложения этой истории нередко использовался и позднее.

У сограждан должно было складываться впечатление, что германская революция, о неизбежности которой говорил В. И. Ленин, освободила советское правительство от необходимости выплачивать колоссальную сумму. Но в действительности все было иначе. К моменту подписания дополнительного соглашения к Брестскому договору Германия терпела на Западном фронте поражение за поражением, и 2 сентября 1918 года кайзер Вильгельм II был вынужден констатировать:

«Битва проиграна. Наши войска отступают без остановки, начиная с 18 июля...»

Однако руководство страны, несмотря на наличие советского полномочного представительства в Берлине, не имело сколько-нибудь точной информации о положении на фронтах и решило незамедлительно начать выплату контрибуции. 8 и 29 сентября 1918 года в Германию двумя партиями было отправлено 93 526 килограммов золота.

Но одним золотом дело не ограничилось. 18 декабря 1918 года один из очень информированных и компетентных людей в стране противников советской власти, в дореволюционное время входивший в число самых состоятельных предпринимателей России коммерции советник Б. А. Каменка писал:

«Не одно золото было отправлено большевиками в Германию в исполнение так называемых финансово-экономических соглашений: оно составляло лишь одну треть вывезенных ценностей. Вторая состояла из 320 миллионов кредитных билетов старых купюр, так называемых Романовских, рассчитанных по 110 марок за 100 рублей и составлявших следовательно 352 миллиона германских марок».

Каменка утверждал, что при правильном подсчете цены переданных Германии николаевских рублей, которые на тот момент продолжали продавать и покупать на Стокгольмской бирже, это составляло 320 млн руб. золотом.

«Третья часть отправленных в Германию ценностей,— констатировал Каменка,— состояла из мануфактурных товаров и хлопка, которые под видом реквизиции и конфискации были отобраны большевистскими правителями у русских, главным образом Московских коммерсантов и фабрикантов. Стоимость этих товаров, по имеющимся сведениям, значительно превышает стоимость каждой из двух других предыдущих статей…

Большевики отдали немцам товар по произвольно-дружеской расценке, и во всяком случае, ниже существовавших на русских рынках цен».

Все эти выкладки можно было бы счесть голословными выдумками врага советской власти. Но в справке, подготовленной в Народном комиссариате финансов РСФСР 11 февраля 1922 года, говорилось, что 8 сентября 1918 года германскому правительству кроме золота было передано 90 млн руб. «романовскими» и «думскими», а 29 сентября — еще 113 635 000 руб. такими же купюрами.

Упомянутые в справке цифры отличались от тех, что приводил Каменка, но оба документа подтверждали одно важное обстоятельство.

«Все золото, полученное Германией по Брестскому миру,— говорилось в документе Наркомфина,— было затребовано от нее союзниками сейчас же после заключения перемирия и отослано из Берлина в Париж в середине ноября 1918 года».

И вспомнили об этом в начале 1922 года отнюдь не случайно.

«Воздерживаться от всякой пропаганды»

«В течение 1919, 1920 и 1921 г.,— писал в 1922 году премьер-министр Великобритании Дэвид Ллойд Джордж,— "тарантелла была еще в крови у народов". Безумный военный танец еще трепетал в их членах, и они не могли успокоиться. Трескотня ружейных выстрелов не прекращалась и делала невозможным отдых, такой необходимый для всех. Не было страны в Европе и в Азии, войска который не обменивались бы гневными выстрелами с каким-нибудь внешним или внутренним врагом… Но 1922 год являет много ярких симптомов того, что здоровье возвращается больным частям света».

6 января 1922 года во французском Канне по инициативе Ллойд Джорджа началось совещание Верховного совета стран Согласия (Антанты), но без участия Соединенных Штатов, отказавшихся присоединиться.

«Постановлено было,— писал британский премьер,— созвать все давно воевавшие народы на большую конференцию в Генуе и там обсудить вопросы о восстановлении нормального порядка вещей. Туда же приглашены были нейтральные нации Европы».

На следующий день, 7 января 1922 года, приглашение было отправлено и в Москву. В телеграмме Ленину говорилось:

«В Италии в марте месяце созывается экономическо-финансовая конференция, в которой примут участие все европейские государства.

Итальянское правительство, в согласии с великобританским правительством, считает, что личное участие в этой конференции Ленина значительно облегчило бы разрешение вопроса об экономическом равновесии Европы».

Однако состояние здоровья главы советского правительства оставляло желать много лучшего, и, принимая приглашение на конференцию, Наркомат по иностранным делам РСФСР сообщил организаторам:

«Даже в том случае, если бы председатель C.H.K. Ленин, вследствие перегруженности работой, в особенности в связи с голодом, был лишен возможности покинуть Россию, тем не менее, состав делегации, равно как и размеры предоставленных ей полномочий, придадут ей такой же авторитет, какой она имела бы если бы в ней участвовал гражданин Ленин».

Но отсутствие советского вождя оказалось не единственным препятствием для начала конференции. Политики во многих странах, включая советскую Россию, подозревали, что за миролюбивыми речами британского премьера кроется желание его страны взять в свои руки управление всеми европейскими делами. Не согласны с проведением конференции были и французы, считавшие, что победители в Первой мировой войне без всяких совещаний и встреч должны диктовать свою волю побежденным и нейтральным странам.

Ллойд Джорджу удалось найти компромиссное решение, которое, как он считал, умиротворяет французов и устраивает остальные страны: разработать общие принципы, которые должны разделять все участвующие в конференции страны. Их назвали Каннской резолюцией.

На первый взгляд она вполне устраивала и РСФСР, ведь в ее первом пункте утверждалось:

«Нации не могут присваивать себе права диктовать другим принципы, на основе которых они хотят организовать свою внутреннюю экономическую жизнь и свой образ правления; каждая страна имеет право избрать для себя ту систему, которую она предпочитает».

То есть за страной с системой, отличной от капиталистической, признавалось право на существование. Мало того, ее ограждали, как следовало из пункта шестого резолюции, от внешней агрессии:

«Все государства должны сообща принять обязательство воздерживаться от каких бы то ни было враждебных действий против своих соседей».

Но все получаемые преимущества перечеркивались положением, совершенно неприемлемым для советского правительства, отказавшегося платить дореволюционные долги и ликвидировавшего частную собственность:

«Нации (или правительства наций), которые желают получить иностранные кредиты, добровольно обязуются признать все публичные долги и обязательства, которые были или будут заключены или гарантированы государством, муниципалитетами или другими общественными учреждениями, а также признать за собою обязательство вернуть, восстановить или, в случае невозможности этого, возместить все потери или убытки, причиненные иностранным интересам конфискацией или секвестром имущества».

Голодающей и разрушенной Гражданской войной стране, по общему признанию руководителей партии и правительства, кредиты были нужны как воздух. И возникла опасность того, что, пользуясь тяжелейшим положением и действуя сплоченным фронтом, остальные участники конференции могут принудить РСФСР к выплатам бывшим собственникам, держателям русских облигаций и странам-кредиторам.

При этом большевиков пытались лишить их главного и сильнейшего средства воздействия на политику иностранных государств — антиправительственной пропаганды, которая имела значительное влияние на трудящихся и их организации:

«Все нации должны принять на себя обязательство воздерживаться от всякой пропаганды, направленной к ниспровержению порядка и политической системы, установленных в других странах».

Нужно было срочно найти хитроумный выход из ситуации.

«Получить орудие для компрометации»

В Москве незамедлительно была создана комиссия по подготовке к конференции, местом проведения которой на совещании в Канне была избрана Генуя. 12 января 1922 года назначенный в тот же день главой делегации РСФСР нарком по иностранным делам Г. В. Чичерин писал Ленину о первой и самой необходимой мере:

«Излишней откровенностью касательно нашей разрухи мы ухудшаем наше международное положение… Статья Ломова в сегодняшней "Экономической Жизни" говорит откровенно о закрытии 50% предприятий, о невозможности выполнить государственный план снабжения, о чрезвычайном сужении емкости нашего внутреннего рынка и критическом характере предстоящей весны. Появление таких статей чрезвычайно усилит требовательность и наглость наших западных контрагентов на предстоящих переговорах».

В дополнение к этому 14 января 1922 года Чичерин предложил Ленину снизить на время активность деятелей Коммунистического интернационала, включая накал коминтерновской пропаганды на зарубежные страны, чтобы снять остроту этой проблемы на конференции.

В последующие дни и недели члены комиссии начали предлагать Политбюро ЦК РКП(б) свои варианты действий на Генуэзской конференции. Принципиальное расхождение наблюдалось главным образом в вопросе о долгах. Нарком внешней торговли РСФСР Л. Б. Красин считал, что их следует признать.

Но выплаты отсрочить как можно дольше, «на будущие поколения».

Однако некоторые будущие делегаты полагали, что ничего признавать не стоит. Среднюю позицию — признать, если будут признаны советские контрпретензии, за ущерб, нанесенный мировой войной, иностранной интервенцией и антибольшевистскими силами, поддерживавшимися Европой,— занимал, к примеру, включенный в делегацию председатель Совета народных комиссаров Украинской ССР Х. Г. Раковский.

Нужно сказать, что и остальные предложения Раковского отличались взвешенностью и продуманностью. Так, он считал, что в Генуе не удастся получить «ни нашего огульного признания, ни все те займы и кредиты, о которых мы мечтаем». А по поводу главных условий успеха на переговорах он в феврале 1922 года писал:

«Положительных результатов можно надеятся добиться, если мы сумеем усугубить те разные отношения к нам среди государств… Должны тщательно избегать того, что могли бы опять сколотить на время общий фронт против нас. Тогда лучше совсем не ехать на конференцию».

О необходимости ликвидировать единство оппонентов писал Ленину Чичерин, извиняясь, что беспокоит главу правительства «во время нездоровья и отдыха»:

«В буржуазном мире идет в большом масштабе борьба между Европой и Америкой за гегемонию над всем миром и в малом масштабе, но более актуально для настоящего момента, борьба между Англией и Францией за гегемонию в Европе.

В этих условиях мы попадаем в положение разборчивой невесты, к которой все сватаются.

И одним из важнейших является вопрос будем ли мы в Генуе выходить замуж или останемся такой невестой».

Противоречия между Британией и Францией действительно существовали, и прежде всего в методах принуждения Германии к выплате репараций победителям. И британский премьер в 1922 году этого не скрывал:

«Я никогда не сомневался,— писал Ллойд Джордж,— что Франция может навязать Германии какие угодно условия. Было ясно, что для Франции легко заставить немцев подчиниться всякому приговору, который будет им продиктован… Я лишь указывал, что подобные условия никогда не дадут в смысле репараций того, что могла бы дать более примирительная линия поведения; я утверждал, что применение этих условий на практике явится источником постоянных трений, и что методы, пускаемые в ход с целью поработить Германию, должны пробудить в ней патриотическое бешенство, которое, в конце концов, приведет к гибели нынешнего победителя».

В Кремле решили, что настал момент вбить клин между англичанами и французами. Благо, друзья советской России во Франции сообщили, что есть признаки желания их правительства до Генуи провести сепаратные переговоры, чтобы договориться о взаимовыгодных условиях по долгам и прочему. Контакты в Берлине, где должна была состояться конфиденциальная встреча, поручили члену ЦК РКП(б) и секретарю исполкома Коминтерна К. Б. Радеку. Однако к нему приехал корреспондент Le Matin Зауэрвейн, и в результате в этой газете появилось интервью Радека, о котором Чичерин 16 февраля 1922 года сообщал Ленину:

«Не само ли французское правительство подсовывало нам сведения о своей мнимой готовности идти с нами на переговоры, чтобы вызвать нас на неосторожные шаги и поссорить нас с Англией? Так и случилось. У меня нет полного текста интервью Радека с Зауэрвейном в "Матене", но имеющиеся намеки показывают, что Радек говорил там о необходимости освободиться от английского засилья… Зауэрвейн проделал это для того, чтобы получить орудие для компрометации нас перед Англией. Действительно за последние дни замечен резкий поворот в позиции Ллойд Джорджа».

Выпутываться из непростой ситуации стало во много раз сложнее.

«Оплюем их "по-доброму"»

Самым неприятным оказалось то, что британский премьер согласился на требование французов созвать до начала Генуэзской конференции комиссию экспертов, о чем 25 февраля 1922 года было объявлено официально. Целью комиссии стало уточнение будущих требований к России.

Совещание экспертов проходило 20–28 марта 1922 года в Лондоне и его результатом стал доклад, очень походивший на условия безоговорочной капитуляции. В нем России безапелляционно предписывалось признать все долги и ущерб, нанесенный любым иностранцам и их собственности деятельностью любых правительств и властей. Кроме того, предлагалась обязательная организация Комиссии русского долга, которая в числе прочих полномочий имела и такое:

«Определять, в случае надобности, те доходные статьи России, которые должны быть специально предназначены для обеспечения уплаты долга, как, напр., отчисления из некоторых налогов или из сборов и обложений, падающих на предприятия в России».

Для иностранных граждан, прибывающих в Россию, требовалось установить и особые преимущества, среди которых было и такое:

«Если иностранец привлекается к русскому суду по уголовному делу, приговор над ним приводится в исполнение только с согласия консула».

А в число общеевропейских требований включались, по сути, отмена существовавшей в РСФСР монополии внешней торговли и установление свободного доступа к российскому сырью:

«Система запрещений и ограничений ввоза и вывоза, временно введенная некоторыми государствами для охраны своих финансов, или в виде средства контроля над своими рынками, в принципе вредна с точки зрения экономического восстановления Европы… О такого рода запрещениях должно быть объявлено публично, и они должны распространяться на самый ограниченный круг предметов».

Собственно, после этого никто в Москве не ждал от конференции каких-либо положительных результатов. При этом, правда, отмечалось, что часть требований справедлива и даже полезна. К примеру, о наведении порядка в финансовой системе страны, об упорядочивании судопроизводства. После анализа западных требований последовали указания об ускорении работы над Гражданским и Уголовным кодексами, поскольку без этого явно не удастся привлечь в страну иностранцев и иностранные капиталы.

Все руководители страны и будущие члены делегации были согласны с тем, что необходимо признание де-юре советского правительства ведущими державами. Ведь только в банках этих стран можно было под залог ценностей получить остро необходимую валюту. А без официального признания банки отказывались даже начинать серьезные разговоры о займах. Польша и прибалтийские страны, с которыми были заключены мирные договоры и которые, следовательно, признали РСФСР, в счет не шли, поскольку не имели возможности предоставлять кредиты.

Постепенно вырабатывалась общая линия действий на конференции: ехать, пытаться что-либо выгадать, показать себя серьезным партнером на переговорах, с которым можно иметь дело, и ждать, когда конференция сорвется по вине французов или немцев. Предлагалось также использовать трибуну Генуэзской конференции для пропаганды. Самую оригинальную, широчайшую программу предложил, а после детальной проработки одобрил Ленин.

Предлагалось, к примеру, создать общий фонд золота и распределить его для использования между всеми странами по числу жителей.

В результате принятия такого решения Россия теоретически могла получить гораздо больше золота для своих нужд, чем внесла. Подобный метод перераспределения задумывался и для продовольствия. Численность армий предлагалось сократить, установив пределом для каждой страны равное для всех количество солдат на километр внешних границ. Кто в итоге законно получал самую большую по размерам армию — нетрудно было догадаться.

Было совершенно очевидным, что все эти и другие подобные предложения, включая полный отказ от выплаты прежних военных долгов всеми странами, будут отвергнуты. Но Ленин предлагал:

«Опрос всех государств и попытка уговорить несогласные на них. И добро, и неприемлемо для буржуев. Оплюем их "по-доброму"».

Забегая вперед, нужно заметить, что, когда Чичерин в Генуе попытался огласить эту программу в несколько смягченном и подкорректированном виде, ему вежливо, но твердо не дали говорить.

Тем временем сплочение европейских стран против России продолжало укрепляться. И было остро необходимо найти в цепи противостоящих государств слабое звено.

«Держал себя как настоящий лакей Англии»

«Все наши враги,— докладывал 3 марта 1922 года в Политбюро назначенный членом делегации А. А. Иоффе,— созывают конференции для того, чтобы согласиться между собой и, конечно, согласиться против нас».

Иоффе приводил в качестве примера конференцию прибалтийских стран в Варшаве и, спрашивая, не нужно ли провести аналогичные мероприятия, сам же предлагал:

«Гораздо целесообразнее для нас разговаривать с каждым государством в отдельности, нежели со всеми вместе, и Генуя для нас важна постольку, поскольку она даст нам возможность сепаратных переговоров».

Он настаивал, что нужно сделать все для использования противоречий крупных государств «до самой конференции, чтобы там не натолкнуться на объединенный фронт». И настоятельно просил не останавливаться из-за ошибок:

«Попытка использовать в нашу пользу англо-французские и франко-германские противоречия, по-видимому, отвергнута потому, что благодаря некоторым, слишком неудачно-резким выпадам против Англии, она испортила наши отношения с последней. Но, во-первых, если первый блин вышел комом, из-за этого никто никогда не отказывается от блинов вообще, а, во-вторых, та же попытка заставила (как это следует из последней германской прессы) сильно насторожиться Германию».

О необходимости использовать Германию в качестве «опорного пункта» 19 марта 1922 года писал в Политбюро и заместитель наркома по иностранным делам М. М. Литвинов. К тому моменту закончился сбор материалов для подготовки к конференции, и среди них была и справка Наркомфина о вывезенных в Германию в 1918 году ценностях, где говорилось:

«В силу ст. 259 п. 6 Версальского договора и ст. 15 договора о перемирии, Россия имеет право предъявить к Антанте требование о возврате 93 526 килограммов золота, уплаченных Россией Германии и переданных ею Антанте».

Так что предъявление такого требования могло значительно ухудшить положение Германии, рассматривавшей это золото в качестве платы победителям по репарациям. Не менее интересной оказалась и ситуация с «николаевскими» и «думскими» деньгами. Их Россия могла потребовать назад так же, как и золото. Но большая их часть — 150 млн руб.— была выплачена германским держателям российских ценных бумаг. И возвращение их России превращалось не только в экономическую, но и политическую проблему. Ведь их как-то нужно было истребовать у немецких получателей или пытаться как-то решать проблему с крайне несговорчивым французским правительством.

Поэтому Литвинов считал, что Германии следует предложить:

«1. Отказ на основе взаимности от всех денежных и имущественных претензий…

3. Немедленное восстановление дипломатических сношений…»

Но, к крайнему удивлению членов Политбюро, 16 марта 1922 года утвердивших предложение Литвинова, немецкое правительство наотрез отказалось обсуждать это соглашение. 26 марта 1922 года в Москву сообщили о реакции германского министра иностранных дел Вальтера Ратенау:

«Ратенау был очень нагл и совершенно недвусмысленно дал понять, что ни о каком соглашении с Германией до Генуи не может быть и речи, вообще держал себя как настоящий лакей Англии».

Советской делегации запретили остановиться в Берлине даже на один день.

Но нарком Чичерин умудрился задержаться в германской столице и все-таки провести предварительные переговоры. И, как только немецкая делегация в Генуе поняла, что Британия не защитит Германию от французской алчности, 16 апреля 1922 года в итальянском Рапалло был подписан советско-германский договор.

Бывший лидер российской Конституционно-демократической партии, член Государственной думы и министр иностранных дел в первом составе Временного правительства П. Н. Милюков, выступавший в эмиграции за дипломатическую блокаду советского правительства, не без горечи констатировал:

«Этот вопрос был разрешен Германией в самый разгар Генуэзской конференции — заключением договора в Рапалло».

Вслед за чем британцы поспешили извлечь выгоду из создавшегося положения.

«Ллойд Джордж,— писал Милюков,— заключил с Красиным соглашение о передаче всего производства и вывоза нефти из России могучему нефтяному тресту Шелль — Ройяль — Детч, находившемуся под покровительством Англии… Раз дело зашло о нефти, вмешалась Америка, до сих пор молчавшая. Американский "наблюдатель" Чайльд заявил Ллойд Джорджу, что Америка ни в каком случае не потерпит, монополии Шелль — Ройяль — Детч и потребует, по отношению к русской нефти политики "открытых дверей"».

Единство противостоящих большевикам государств начало рушиться.

Евгений Жирнов