Как «Касабланка» воспринимается весной 2022 года

В пятидесяти городах России выходит в прокат «Касабланка» Майкла Кёртиса — великий антивоенный фильм, которому в этом году исполняется 80 лет, ничуть не утративший актуальности. Рассказывает Юлия Шагельман.

«Касабланка» из тех фильмов, которые, возможно, не все видели, зато почти каждый — не обязательно синефил, увлекающийся черно-белой голливудской классикой,— может процитировать. Ну кто не слышал и не говорил когда-нибудь фразу «Я думаю, это начало прекрасной дружбы»? Или «У нас всегда будет Париж»? Или, возможно, чуть менее известные рядовому русскоязычному зрителю «Соберите обычных подозреваемых», «Из всех питейных заведений всех городов всего мира она вошла именно в мое», «Я помню этот день в деталях: немцы были в сером, а ты в голубом» и, конечно, «Сыграй это снова, Сэм» — эти слова даже стали заголовком другого фильма, поставленного в 1972 году Хербертом Россом по сценарию Вуди Аллена и с ним же в главной роли. Хотя на самом деле в «Касабланке» этой фразы не было: за тридцать лет картина настолько прочно вошла в массовую культуру, что зажила в головах кинозрителей собственной жизнью.

Началось все с других ставших знаменитыми слов: «Все приходят к Рику». Так называлась пьеса Мюррэя Барнетта и Джоан Эллисон, написанная в 1940 году под впечатлением от поездки Барнетта в Европу: он видел Вену после аншлюса и юг Франции, наводненный беженцами, военными из разных армий, полицейскими, шпионами и просто проходимцами, пытающимися нагреть руки на всеобщей тревоге, страхе и неопределенности. Один из ночных клубов с подобной пестрой клиентурой, который ему довелось посетить, и стал прообразом «Американского кафе Рика» в Касабланке — центра притяжения для всех персонажей будущего фильма. Когда авторам не удалось найти для пьесы бродвейского продюсера, они продали ее кинокомпании Warner Bros. для переделки в сценарий, над которым работали четыре человека: братья Джулиус и Филип Эпштейн отвечали за общую структуру и диалоги, Ховард Кох — за политику, Кэйси Робинсон — за романтику.

Как это часто бывает с шедеврами, никто из причастных к работе над картиной не думал, что результат выйдет именно таким — это должен был быть просто один из пятидесяти фильмов, которые «Уорнеры» выпускали каждый год. На главные роли сначала планировались исполнители второго ряда — Рональд Рейган и Энн Шеридан, но в последний момент продюсер Хэл Б. Уоллис заменил их на Хэмфри Богарта, которого никто тогда не воспринимал как романтического героя, и малоизвестную шведку Ингрид Бергман, создав таким образом одну из самых магнетических любовных пар в истории кино. Сценарий дописывался прямо по ходу съемок, которые шли — что редкость и тогда, и сейчас — в хронологическом порядке. И до самого конца ни его авторы, ни актеры не знали, кого же выберет героиня Бергман Ильза — богартовского Рика, циничного американца, в начале картины декларировавшего, что «нет такого человека, ради которого он будет лезть из шкуры», а в финале жертвовавшего собой и уходившего в Сопротивление, или своего мужа Виктора Ласло (Пол Хенрейд), воплощение незыблемой героической принципиальности.

Возможно, поэтому, даже когда смотришь фильм в десятый или сотый раз, ощущение моральной дилеммы, которую вынужден решать для себя буквально каждый из персонажей, даже самый незначительный, кажется таким непритворным. Как и общая атмосфера Касабланки — маленького Вавилона, зависшего на нейтральной территории и усиленно делающего вид, что нормальная жизнь продолжается, хотя она прекратилась уже несколько лет назад (действие фильма разворачивается в декабре 1941 года). Большинство актеров, игравших на втором плане, в эпизодах и в массовке беженцев из Европы, были беженцами из Европы — и их память об испытаниях, которые пришлось пережить, прорывается через голливудский гламур с его отточенными остротами, белыми смокингами, идеальным кроем дамских нарядов, стразами, заменяющими бриллианты, и льющимся рекой шампанским. Знаменитая сцена, в которой международный хор беглецов и изгнанников, позабыв на минутку об осторожности, поет гимн свободы — «Марсельезу», заглушая «Стражу на Рейне» в исполнении офицеров гестапо, воодушевляла не только персонажей, но и актеров, а за ними и зрителей в самые темные дни 1942 года. И не утратила своей силы и сегодня.