Каких жертв потребовала «бескровная» смена власти

105 лет назад, 5 марта 1917 года, в Петрограде была образована Комиссия по устройству похорон жертв Февральской революции. В ее задачи входил учет всех погибших и раненых, а также организация скорбного торжества в новом стиле. Но выбор Дворцовой площади в качестве места захоронения вызвал ожесточенные споры в обществе и трения между Петросоветом и Временным правительством. А многие последующие действия похоронной комиссии носили очень странный характер.

«Пристрелены на Неве своими конвоирами»

«Чистосердечное признание — верный срок». Эту мудрость из арсенала отечественных криминальных элементов многие годы применяли участники Февральской революции, утверждая, что революция эта была мирной и почти бескровной. Так, в десятую годовщину свержения императорской власти один из активнейших участников этих событий — В. И. Чарнолуский, входивший в 1917 году в ЦК Трудовой народно-социалистической партии,— вспоминал о событиях в Петрограде:

«По всему городу солдаты и граждане производили массовые аресты, начиная с министров, сановников и генералов, и кончая рядовыми жандармами и городовыми. Свозили их во дворец (Таврический, часть которого отдали под содержание таких арестованных.— "История") непрерывными вереницами, но не было ни грабежей, ни насилий. Мне известен лишь один единственный случай, когда доставленные во дворец семеро (если не ошибаюсь) полицейских, не принятые за полным неимением свободных тюремных помещений, были пристрелены на Неве своими конвоирами».

Не писать об этом расстреле Чарнолуский попросту не мог, ведь спущенные под лед тела не унесло в море, и они всплыли в мае 1917 года. Этот шокирующий эпизод и десять лет спустя был слишком памятен современникам, так что отрицать его не имело никакого смысла.

Скрыть истинные масштабы произошедших тогда убийств и ранений было гораздо проще.

Тела погибших в феврале–марте 1917 года доставляли в покойницкие больниц, церкви и часовни. А раненых привозили в многочисленные в Петрограде лечебные учреждения как частные, так и различных ведомств и воинских частей. Так что полной и сколько-нибудь точной статистики не существовало, и причастные к учету городские или общероссийские организации публиковали отличавшиеся в разы цифры. Что позволяло объявлять любые сведения об убитых, раненых и покалеченных приблизительными и преувеличенными.

Казалось бы, навести порядок в этом разнобое должна была комиссия по организации похорон жертв революции, созданная по решению Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов 5 марта 1917 года. В отчете об этом его заседании говорилось:

«Первым обсуждался вопрос о похоронах жертв революции. Ряд ораторов произнес прочувствованные речи, посвященные героям восстания против тирании. Решено устроить 10 марта похороны жертв революции. Местом погребения их избрана Дворцовая площадь, как то место, где пали жертвы 9 января 1905 г., как символ крушения того места, где сидела гидра дома Романовых. Решено ознаменовать эти гражданские похороны всеобщей забастовкой. Для устройства и планомерного проведения похорон конструирована похоронная комиссия».

Однако точный учет жертв революции сразу же отошел на второй план, поскольку немедленно возникли ожесточенные споры о правильности выбора места торжественного погребения, и комиссия оказалась в их эпицентре.

«Могут быть заложены взрывчатые вещества»

Инициаторами выбора Дворцовой площади в качестве места для братской могилы стала группа из четырех архитекторов и скульпторов, которые жаждали всемирной славы. Ведь монумент на главной площади столицы страны прославил бы их на века. Вечером того же дня, 5 марта 1917 года, еще до публикации решения Петросовета, эти представители Общества архитекторов-художников объявили о своей победе собравшимся для обсуждения текущей ситуации видным питерским деятелям искусств.

«Мне,— записал в дневнике художник А. Н. Бенуа,— с ясностью представились вообще те испытания, которые ожидают "обновляющуюся Россию". Отовсюду теперь вылезут такие же дилетанты-демагоги. Ведь успела та же четверка предложить где-то услуги по устройству торжественного погребения "жертв революции". Она даже выбрала и самое для того подходящее место: площадь перед Зимним дворцом!

Под видом борьбы за свободу, за "коллективное начало" и пуская в ход всякие новые для них же лозунги, они пролезут до нужных им вершин, и станут эти Репетиловы и Хлестаковы оттуда только мешать людям более компетентным делать настоящее дело».

Компетентные люди опасались, что новое сооружение разрушит целостность ансамбля Дворцовой площади. Не исключалось и то, что наэлектризованные во время торжественных похорон массы народа начнут громить главный символ прежней власти — Зимний дворец — и уничтожат бесценные произведения искусства. 6 марта 1917 года Бенуа писал:

«Является и опасность, как бы стотысячная толпа, которую привлечет погребальное шествие, под влиянием каких-либо шалых демагогов не ринулась бы на самый дворец и заодно на Эрмитаж! Экстренно мной вызванный Горький согласился сам съездить в Совет рабочих депутатов урезонивать "товарищей". Он предложит им площадь Казанского собора, которая была ознаменована столько раз революционными выступлениями и среди которой когда-то уже стоял памятник в виде обелиска. Нечто подобное можно было бы соорудить и теперь».

Опасность последствий похорон на Дворцовой площади осознавали не только деятели культуры, но и представители политических партий. В тот же день в Петросовет было передано по телефону сообщение уполномоченного этого органа, видного большевика В. Д. Бонч-Бруевича, в котором говорилось:

«Великосветская старушка предупреждает, что под Дворцовой площадью имеются погреба, в которых могут быть заложены взрывчатые вещества, а затем во время похорон может быть взорвана площадь вместе с народом».

Была ли на самом деле старушка и существовали ли погреба, особого значения не имело.

Руководители Петросовета, встретив сопротивление, что называется, закусили удила, и на Дворцовой площади началась подготовка к рытью братской могилы.

Однако вопросом озаботилось и Временное правительство, которое собиралось использовать Зимний дворец для собственных нужд. Его, в частности, рассматривали в качестве места проведения Учредительного собрания, которому предстояло решить судьбу государственного устройства России. И устраивать возле дворца место, где имели бы возможность собрать массовые митинги представители любых политических сил, якобы ввиду скорби по погибшим, было крайне непредусмотрительно.

Временное правительство объявило, что из-за большого количества коммуникаций, проложенных под Дворцовой площадью, устройство там захоронения нецелесообразно. Но Петросовет стоял на своем и приступил к тому, что его противники называли «уродливым копанием могил в центре города». Однако осуществлению этого замысла мешала еще и погода. Поэтесса и общественный деятель З. Н. Гиппиус 7 марта 1917 года констатировала:

«Дворцовую же площадь поковыряли, но, кажется, бросят: трудно ковырять мерзлую, замощенную землю; да еще под ней, всякие трубы... остроумно!».

В тот же день в Петрограде было распространено объявление:

«Комиссия по устройству похорон жертв революции извещает граждан, что, вследствие целого ряда технического характера осложнений, похороны, назначенные на 10-е марта, переносятся на другое число. О дне похорон будет объявлено особо».

«Там немало и городовых»

Помимо выбора места для братской могилы еще более важным осложнением «технического характера» стало обстоятельство, о котором Гиппиус писала в дневнике:

«Офицеров и вообще настоящих "жертв" (отсюда и оттуда) родственники давно схоронили».

Но формальным поводом для переноса даты похорон стало желание делегаций из многих городов России принять участие в траурных мероприятиях. Правда, возникли и новые осложнения. К примеру, внешний вид делегатов от киевского гарнизона — трех солдат — оказался таким, что членам похоронной комиссии пришлось срочно выискивать для них новые комплекты обмундирования и нижнего белья.

Ко всему прочему, в комиссию потоком пошли письма от семей, чьи родные пропали в дни революции без вести, с просьбами об установлении их судьбы. Приходили и прошения об увековечении памяти уже похороненных.

«Всепокорно прошу,— писала В. Ларионова,— Комиссию по организации похорон жертв революции не отказать в просьбе убитой горем матери внести в список жертв имя моей погибшей дочери Евгении Ларионовой, павшей от руки конного городового на Посадской ул. 24 февраля.

Ее кровь пролилась первой для освобождения родины.

Прошу покорно не отказать мне хоть в этом утешении».

Семьи погибших просили и о материальной помощи. Но с этим возникало еще больше проблем, чем с включением в список жертв, создание которого хотя бы намечалось. 7 марта 1917 года по инициативе гражданина Л. Гуревича был создан Фонд памяти борцов за свободу. Но жертвовали в него очень и очень немного.

За всеми этими делами комиссия не стала заниматься оценкой общего количества убитых и пострадавших во время революции. Она просто разослала в больницы, госпитали и лазареты запросы о том, кто поступал к ним в те дни, привозили ли их живыми или уже мертвыми, и запросила списки убитых, умерших и раненых. А главной задачей стал выбор кандидатов для почетного захоронения из тех, кого еще не успели похоронить.

«Там немало и городовых»,— иронизировала Гиппиус. Поэтому в первую очередь решили избавиться от тел, которые невозможно было опознать. 13 марта 1917 года похоронная комиссия от имени исполкома Петросовета распорядилась:

«Исполнительный Комитет Совета Рабочих и Солдатских Депутатов настоящим разрешает и поручает Николаевскому Военному Госпиталю похоронить за счет Временного Правительства неопознанные трупы, находящиеся в сарае Ник. Воен. Госпиталя».

Вслед за этим начался отбор тел тех, кого сочли достойным почетного захоронения. Позднее писали, что едва ли не каждую кандидатуру обсуждали на собраниях по месту прижизненной работы или службы. Но вряд ли это было так, ведь среди намеченных к почетному захоронению было немало тех, кого все же не опознали.

В списках, присланных лечебными учреждениями, числилось в общей сложности 624 убитых, раненых и умерших от ран. Но в итоге решили похоронить по 46 усопших в четырех братских могилах. Примечательно, что об остальных еще не упокоенных в документах комиссии никаких упоминаний не было.

«К 17-му числу Комиссия,— говорилось в ее отчете,— окончила свою подготовительную работу».

22 марта 1917 года газеты опубликовали церемониал Национальных похорон жертв революции:

«1. Место похорон и братской могилы — Марсово поле.

2. День похорон 23 марта».

В этот же день, 22 марта, члены похоронной комиссии лихорадочно пытались добыть нужное для обеспечения похорон количество гужевого транспорта — колясок и линеек. А вскоре их начали волновать совсем другие, вполне естественные для чиновников вопросы.

«Вызвать фирмы в Комиссию похорон»

«Море голов,— рассказывали "Известия" в репортаже с похорон.— Над толпой развеваются черные знамена траура и гордо реют красные знамена борьбы. Их много без конца. И какие надписи: "Вечная память борцам за свободу", "Гордитесь, братья, павшие за свободу. Свободная Россия не позабудет вас"».

На необычное прежде на траурных церемониях сочетание цветов обратил внимание и художник А. Н. Бенуа:

«Самым жутким моментом был тот, когда появились (на Кадетской линии) вслед за черными знаменами первые два гроба, обтянутые ярко-красным сукном. В этом сразу сказался, и с особенной отчетливостью, новый дух времени, разрыв с самым закоренелым обычаем (я не ожидал от соотечественников, что они так дерзко порвут со священными ритуалами смерти), сказалось и что-то злое, вызывающее. Гробы как-то потеряли свой смысл "ларцов успокоения", символ примиряющего конца. Алый цвет сообщал им особую живучесть или гальванизованность. Красивая такая лодочка, двигавшаяся над массой обступавших ее рабочих, казалась каким-то "ведущим обездоленных куда-то на бой".

Совершенный Брейгель! (особенно его "Триумф смерти"),— вот что напоминало зрелище на Марсовом поле».

После похорон деятельность организовывавшей их комиссии, казалось бы, должна была закончиться. В особенности после того, как 24 марта 1917 года был опубликован ее отчет о проделанной работе — о трудном приготовлении могил в мерзлой земле, изготовлении значительного количества цинковых гробов и прочих сложностях, которые удалось преодолеть.

Но Петросовет набирал все большую силу, и положения, которое давала работа в одном из его органов, никто из членов комиссии, судя по всему, терять не хотел. Первым делом они занялись поиском финансирования.

Уже на второй день после похорон, 25 марта 1917 года, был нащупан источник регулярных финансовых поступлений. Члены комиссии направили в исполком срочное предложение:

«Члены Комиссии по устройству похорон настаивают перед Исполн. Ком., чтобы он незамедлительно сделал предложение всем кинематографическим фирмам, делавшим съемку похорон жертв революции, об отчислении в пользу С. Р. и С. Д. не менее 25% дохода с ленты похорон.

Срочность предложения вызвана тем, что ленты уже демонстрируются сегодня.

Вызвать фирмы можно в Комиссию похорон».

Кроме того, сердобольные граждане и в день похорон, и позднее бросали на братские могилы деньги — комиссия решила, что может сама найти им наилучшее применение. И 3 апреля 1917 года в исполкоме Петросовета был получен необходимый мандат:

«Исполнительный Комитет Совета Рабочих и Солдатских Депутатов поручает предъявителю сего члену секретариата Александру ГОРИНУ получить и доставить в Исполнительный Комитет деньги, оставленные разными лицами на братской могиле (Марсово поле). Милицию и воинских чинов Исполнительный Комитет просит оказать товарищу ГОРИНУ полное содействие».

Но чем же решили заниматься члены комиссии? Они сочли важным делом создание музея венков и знамен с похорон. После траурной церемонии их складировали в одном из помещений Таврического дворца и начали требовать предоставления для нового музея обширного помещения. 10 апреля 1917 года они писали в исполком Петросовета:

«Обратив внимание на Цирк Модерн на Каменноостровском проспекте, мы нашли это здание весьма подходящим».

Еще одно задачей стало обустройство братских могил на Марсовом поле. Но, судя по документам комиссии, ее деятельность сводилась к подписанию требований на материалы, необходимые для этого. А в июне 1917 года председатель исполкома Петросовета Н. С. Чхеидзе получил сообщение, в котором говорилось:

«Дорогая могила жертв революции на Марсовом поле продолжает оставаться в безотрадном состоянии».

Помимо прочего, члены комиссии вроде бы взяли на себя заботу о живых жертвах революции — о раненых. 7 апреля 1917 года они переслали в исполком Петросовета письмо сестры милосердия О. М. Фрейденберг, просто и бесхитростно добавив к нему свои подписи:

«Позволяю себе,— писала она,— обратить внимание Совета Рабочих и Солдатских Депутатов на крайне тяжелое положение, в каком находятся жертвы Революции солдаты, раненые 27–28-го Февраля и в Марте сего года.

Они размещены во всех больницах и лазаретах, уходом пользуются очень плохим, обращение с ними иногда возмутительное, иногда только равнодушное».

Но добавлением подписей дело и кончилось. При всем том комиссия просуществовала до сентября 1917 года. Точное общее число жертв так и осталось неизвестным. По данным регистрационного бюро Всероссийского союза городов, опубликованным в марте 1917 года, в ходе революции 266 человек было убито, 995 ранено, 279 заболело, 64 пропали без вести.

Но много позже, когда Февральскую революцию перестали называть мирной и бескровной, эти цифры были поставлены под сомнение. Так, группа исследователей Санкт-Петербургского университета МВД России во главе с профессором В. П. Сидоренко выяснила, что в феврале–марте 1917 года пострадало значительно больше полицейских, чем считалось прежде. Не 19 убитых и 48 раненых, по данным регистрационного бюро, а от 30 до 40 убитых и около 100 раненых.

Опровергались и другие цифры, опубликованные Союзом городов. К примеру, профессор А. Б. Николаев установил, что только по одному Таврическому району Петрограда в те дни было зарегистрировано раненых и больных 2421, что значительно превышает цифры по всему городу.

Но были и люди, считавшие, что жертвы Февральской революции были не только в Петрограде и не только в феврале и марте 1917 года. Мудрейший отечественный писатель М. М. Пришвин считал долгую и кровавую Первую мировую войну прологом Февральской революции и 5 марта 1917 года записал в дневнике:

«Война вся эта была, как революция, и жертвы ее — жертвы революции. Не будь войны, не было бы и революции...».

Евгений Жирнов