“Ъ” поговорил со священником, оштрафованным за «дискредитацию» армии

На этой неделе костромской священник отец Иоанн Бурдин был оштрафован за «дискредитацию Вооруженных Сил РФ» и «призывы к воспрепятствованию использования» армии. Поводом для применения новой ст. 20.3.3 КоАП стала его речь перед прихожанами, в которой он осудил «братоубийство» на территории Украины. Корреспондент «Коммерсанта» Александр Черных съездил на первое судебное заседание по этому делу и обсудил с отцом Иоанном ответственность пастыря перед верующими.

Новость о претензиях полиции к отцу Иоанну появилась в ночь на 7 марта. Правозащитный проект «Сетевые свободы» рассказал, что в отношении священника был составлен протокол о «дискредитации вооруженных сил» во время проповеди. Еще одно нарушение — публикация «информации с агитационными изображениями» на сайте прихода. Сообщалось, что заседание суда состоится уже утром в маленьком поселке Красное-на-Волге.

Минут десять уходит на то, чтобы найти контакты отца Иоанна. Потом мы с фотографом Дмитрием Лебедевым выезжаем в Костромскую область. Коллега всю ночь за рулем, а я слежу, чтобы он не заснул. Священник отвечает на смс рано утром; договариваемся встретиться на площади возле администрации поселка: «Там рядом и ОВД, и суд».

Отец Иоанн выходит из подержанного Renault — сухопарый человек лет пятидесяти в подряснике, рабочей спецовке и «гражданской» шапке. Неловко здороваемся-знакомимся и вместе идем в отделение полиции. Там так удивлены приезду журналистов, что даже не мешают фотографировать. А священник мирно беседует с полицейским, который должен представлять протокол о «дискредитации».

Здание суда действительно рядом, но оно закрыто — судья еще не приехал. Отец Иоанн приглашает подождать-погреться в его машине.

— Скажите, так что конкретно не понравилось полиции? Заявление на сайте прихода или ваша речь на службе?

— Изначально меня вызвали по поводу публикации: «Вот, вы тут такое написали…» Два часа шел разговор про сайт, а потом вдруг вытаскивают протокол, где написано: «Публичное выступление во время службы». Такая у них хитрая стратегия была. Уж не знаю, чего они ждали? Что я упаду на колени и раскаюсь? (смеется) Ну большой неожиданности для меня в этом не было.

— А проповедь эту вы когда произнесли?

— Называть мои слова проповедью не совсем правильно. Просто я перед службой предупредил своих прихожан об очень важных вещах.

Я сказал, что литургия для меня — не просто какое-то ритуальное действие, а момент, когда человек действительно предстоит перед Богом. Здесь никак нельзя лгать или притворяться.

Поэтому я сейчас должен их предупредить, о чем намерен молиться.

Я рассказал, что на сайте прихода было опубликовано наше с отцом Георгием обращение. Это слова о том, что мы думаем про вооруженный конфликт, какую боль чувствуем. Исходя из этого, я во время литургии произнесу два прошения — о прекращении войны на Украине и о том, чтобы Господь спас жителей Украины.

Еще я напомнил, что Церковь — это христианская община. Люди в ней — при всех возможных разногласиях — объединены евангельскими принципами. И Евангелие для нас — единственная точка опоры, а там прямо сказано: «Не убий». У Церкви очень четкое отношение к пролитию человеческой крови. Проклятие за это ложится на всех. Не только на тех, кто отдавал приказ, но и на всех, кто одобрил или промолчал.

В машине холодно. Отец Иоанн говорит тихо и очень серьезно:

— В Библии есть два таких примера. В Ветхом Завете Каин пролил кровь Авеля, и проклятие этой крови легло на всех его потомков. Второй момент уже в Новом Завете, когда евреи предали Христа на распятье. Это не осуждение евреев ни в коем случае, просто констатация отношения Церкви к пролитию крови одного, но очень значительного для нас человека. Сколько там могло поместиться людей на площади? Пусть триста, пусть тысяча.

Всего тысяча человек кричали: «Распни! Распни!» — а проклятие легло на всех.

Даже в светском законодательстве есть понятие соучастия, когда человек стоял, смотрел и ничего не сделал. Но и по уголовному закону он все равно будет виновен. Вот, собственно, о чем я и сказал людям. Я не призывал их выходить на митинги, не раздавал никаких листовок… Я просто напомнил о человеческой душе и не считаю, что нарушил какие-то законы.

И я подчеркнул перед прихожанами, что не собираюсь молиться ни о поражении российской армии, ни о победе украинской армии. Для меня не важно, чья там кровь проливается. Гибнут украинцы, гибнут русские солдаты… брат убивает брата, христианин — христианина. Понимаете, 24 февраля у меня было ощущение, что мир рухнул. Когда христиане подняли руку друг на друга, то рухнуло все, на чем я стоял, все жизненные основы.

Я сам родился в Украине и знаю, что это очень верующая страна, гораздо более религиозная, чем Россия.

И получается, что с обеих сторон есть люди, которые считают себя христианами нашего Московского патриархата. Они сейчас берут в руки оружие и сражаются друг с другом, хотя признают одного и того же патриарха. Это просто безумие, вот что я сказал прихожанам. Планировал на этом закончить, но потом, видно, сам Господь надоумил добавить очень важные слова: «Самое главное сейчас — хранить свое сердце от зла».

В вашем сердце не должно быть ненависти к украинцам, русским, американцам, китайцам, вообще ни к кому. Весь этот конфликт в своей глубинной сути — то, чего добивается Зло. Я имею в виду Сатану, который ведет борьбу с этим миром. Это он добивается разделения, конфликта. Хочет, чтобы в нашем сердце поселилось зло. Ненависть — это то последствие, которое мы будем искупать десятилетиями…

Отец Иоанн не успевает договорить: нас зовут в суд.

«Есть выбор между злом большим и злом меньшим»

В отличие от высокомерных московских судов в Красносельском районном всех встречают приветливо. Молодая женщина на проходной спокойно принимает документы, вежливо объясняет, где оставить одежду, напоминает про маски. И даже извиняется, что нужно еще немного подождать: пришлось специально вызвать приставов, без них посетителей пропустить нельзя, таков порядок.

«Но вы не волнуйтесь, я без вас не начну»,— обещает она, уводя священника.

Оказывается, это была судья.

Девушка-пристав тщательно досматривает нас, потом заводит в зал. Отец Иоанн сидит за отдельным столом, подперев голову рукой. Фотограф наводит камеру; священник приглаживает венчик всклокоченных седеющих волос вокруг обширной лысины.

— Меня жена хотела утром постричь, не успела. Переживала: «Ну что ты будешь в суде как чучело…» Хотя я, наверное, и должен выглядеть немного сумасшедшим. Чтобы полностью соответствовать ситуации.

Дожидаясь начала заседания, говорю отцу Иоанну, что пристава вызвали только ради нас: «Не дали девушке отдохнуть перед Восьмым марта…»

— Не могу разделить ваши переживания,— сухо отвечает тот.— Не признаю этот праздник. Жена негативно относится, конечно, но тут ничего не поделаешь. Я стараюсь подарить ей что-то в этот день, чтобы не расстраивалась. Но поздравлять с Восьмым марта я ее не буду.

Заседание начинается стандартно: судья устанавливает личность.

— Фамилия, имя, отчество?

— Бурдин Виктор Валерьевич.

— Родились?

— Город Одесса.

Уточняются год рождения, место проживания, регистрации...

— Работаете?

— Служу.

— Служите…— немного растерянно повторяет судья.— А это трудовые отношения?

Тут теряется уже отец Иоанн.

— Я затрудняюсь ответить…

— Но доход вы с этого имеете?

— Ну доход условный,— с усмешкой отвечает священник.— Можно ли сказать, что нищий имеет доход? Что подали, то и…

— Хорошо, но ежемесячный доход ваш в каком размере?

— Это зависит…

— Ну в среднем?

— Вот вообще не могу вам сказать. У нас кружка стоит на приходе, сколько в нее бросили — это и есть доход. Из этого надо заплатить за электричество, газ, свет…

— Все понятно,— сдается судья.— Семейное положение?

Анкетные вопросы заканчиваются, стороны переходят к сути дела. Отец Иоанн указывает на нарушения, которые, по его мнению, были допущены полицейскими при составлении протокола. Он заявляет ходатайства, среди которых есть и просьба о переносе рассмотрения по месту жительства — в Костромской районный суд. Судья внимательно слушает, вежливо задает уточняющие вопросы, а затем удаляется в совещательную комнату.

— Судья такая доброжелательная. Может, лучше было бы здесь дело рассматривать?

— Да какая разница! — Священник отмахивается.— Суд должен быть одинаковым везде. К тому же мне сюда ездить далеко из дома — 30 километров в одну сторону. Это и по деньгам на бензин накладно вообще-то…

Пока судья думает о ходатайствах, мы продолжаем беседу.

— Скажите, а вы знаете людей, которые про вас полиции сообщили?

— Так это мои прихожане,— Отец Иоанн улыбается.

— А много у вас их?

— Костяк небольшой, но вообще ко мне из разных сел люди приезжают. Бывало, что 50–70 человек причащались, для сельского храма это много. Сейчас меньше, может, из-за пандемии, может, потому, что отец Георгий по состоянию здоровья изолировался. Он давно тут служит, его знают, любят. В общем, не могу сказать, сколько. В тот день было человек двенадцать.

— Получается, это люди, которые вас давно знают. И они, тем не менее, пошли в полицию...

— Ну я не думаю, что прямо все пошли. Может, кто-то один позвонил. Да и какая разница, кто именно это был.

Есть в истории такие моменты, когда ты просто проявляешь свою сущность: в чем твое сердце, где оно, с кем оно.

Это и в обычной жизни достаточно распространено, мы с похожими вызовами сталкиваемся каждый день. Но знаете, в институте есть лекции, семинары, коллоквиумы, а есть экзамен. И все, что сейчас происходит, в определенной степени экзамен для нас.

— И вы считаете, что эти прихожане не сдали экзамен?

— Я совершенно ничего о них не считаю. Вот нисколько не лукавя это говорю. Я их не сужу — в смысле никак не оцениваю их поступок. Это их отношения с Богом, не мои.

— Вам разве не горько от этой ситуации?

— А чего в этом горького? Даже среди двенадцати апостолов был Иуда. Но и это неверное сравнение: ведь человек позвонил в полицию не для того, чтобы какие-то блага получить. Он просто сделал то, что казалось ему правильным. И осуждать его за такую искренность нельзя. Я же не могу заставить его быть другим, если даже Бог не может никого заставить (смеется).

Опять же, я в принципе не рассматриваю христианство через вопрос осуждения и наказания.

Для меня Страшный суд не в том, что тебя Бог осудит, а в том, что ты перед Богом увидишь себя таким, какой есть на самом деле.

Как бы ты ни оправдывал свои поступки, однажды ты увидишь их с истинной точки зрения. А истина только там, у Бога.

Поэтому христианство и говорит о важности покаяния: ты должен в любое время видеть, какой ты. И тогда для тебя Страшный суд будет не таким потрясением, как для человека, который всю жизнь был уверен в собственной правоте.

Бог любит всех, но эта любовь как огонь. Бывает, что с родителями поругался, сказал что-нибудь в горячке, а потом тебе всю жизнь стыдно. Прошло время, они умерли, а в тебе это чувство живет и жжет тебя. Вот это и есть огонь любви. Не какое-то там адское пламя, а пламя твоей совести.

Поэтому бессмысленно осуждать человека за что-то. Если он поступил искренне, то, может, ему Бог скажет: «Видишь, какой ты? Ты раскаиваешься?» Я не думаю, что люди, которые совершали ошибки в жизни, непременно будут осуждены на адские мучения. Думаю, здесь все намного сложнее и благоприятнее для нас.

Священник не повышает голоса, но его слова заполняют зал суда. Его внимательно слушают и приставы у двери, и полицейский с задних рядов.

— Когда я вам говорил про ненависть в сердце… Это ведь справедливо для обеих сторон. И от этого очень больно. Мне сегодня попалось на глаза выступления одного иерарха Православной церкви Украины. Там он говорит: мол, если захватчик пришел в твой дом, то ты не только имеешь право его убить, но даже каяться в этом не должен. С богословской точки зрения это просто откровенная безграмотность! Ну украинская Церковь никогда не отличалась глубоким богословским образованием (усмехается). Но чтобы такая степень безграмотности в устах иерарха…

Была такая христианская страна — Византия. Там по церковным канонам любой воин, который убивал, отлучался от причастия на пятнадцать лет. Даже если он сражался за свою страну. Грех остается грехом всегда, какие бы причины ни стояли за его поступком.

— Но как тогда защищать родину?

— Об этом хорошо писал Семен Франк в книге «Свет во тьме». Представьте, что вы видите здорового бугая, который душит ребенка. Просто так с ним не справиться, значит, придется взять камень и ударить по голове. Но тогда ты нарушишь заповедь «не убий» и душу свою погубишь. В Евангелии смягчающие обстоятельства не учитываются, убил — значит, убил.

Так что же делать? И Семен Франк говорит: в мире, который изначально заражен грехом, в таких ситуациях чаще всего нет выбора между добром и злом.

Есть выбор между злом большим и злом меньшим. Но человек в любом случае должен понимать и помнить, что есть грех. Если убийство произошло, то не надо оправдывать себя. Даже если есть обстоятельства, которые тебя к этому подтолкнули.

Покаяние в этом случае — нужно. Без него просто нельзя.

Наш мир охвачен тьмой и злом. И зло пытается погасить все огоньки любви и добра. Поэтому задача христианина — просто не дать этому пламени погаснуть. Каждый человек должен делать что-то, что отсрочит наступление этой тьмы. Но каждый должен решать этот вопрос для себя сам.

Судья возвращается и объявляет, что рассмотрение дела переносится в Костромской районный суд.

«Я апеллирую не к политике, а к Евангелию»

Отцу Иоанну надо возвращаться в Кострому, в епархию — там с ним хочет побеседовать митрополит Ферапонт. Мобильник постоянно проигрывает первые такты песни People are strange — это звонят журналисты и другие священники. Первых он просит набрать попозже, вторых успокаивает: «Еще не осудили».

— Хорошо, с украинским иерархом вы не согласны. А что думаете про позицию Русской православной церкви? Даже нам, неверующим, в такие моменты хочется надеяться на Церковь…

— Понимаете, я не считаю, что Церковь принадлежит какому-нибудь патриарху или митрополиту. Глава Церкви — Христос. А другие иерархические построения для меня носят скорее административный характер. Тем более что в православии патриарх — это совсем не как папа римский у католиков. Никто не считает, что ex cathedra патриарх вещает то, что говорит сам Бог. Нет, это его личное мнение.

Я вам снова повторю, что не могу осуждать никакого человека — и патриарха тоже. Да, я его позицию не разделяю. Его слова, на мой взгляд, не соответствуют происходящей с нами ситуации. И он говорит о чем-то, что видит только он. Но каждый из нас за свои слова ответит перед Господом, ответит и патриарх Кирилл. А наша личная оценка его слов не абсолютна.

В конце концов, почему патриарх не имеет права на свою точку зрения? Ну видит он ситуацию так — пусть видит. К счастью, я в его словах не увидел призыва к пролитию крови.

— А как быть с тем, что среди христианских святых немало воинов и военачальников?

— Есть и такие мученики-воины, которых канонизировали из-за отказа выполнять приказы командования. Но вообще надо смотреть каждый конкретный пример.

— Вот, например, святой Федор Ушаков — он был адмиралом и много воевал.

— И его канонизировали не за воинские подвиги, а за христианскую жизнь, за деятельность социального характера. Уж точно не за то, что он кого-то убивал. Ну и потом, нельзя абсолютизировать слово «святой». Нельзя к нему относиться как к званию героя СССР. У нас есть лекало — Христос, и святой человек, как нам кажется, наиболее соответствует этому лекалу. Неправильно говорить: «Он святой, потому что с татарами воевал». Это не так работает.

— Я слежу в Instagram за одним известным священником, сейчас многие требуют от него четко высказаться по поводу этого военного конфликта. А он отвечает, что любая война ужасна, но священник все равно не должен оценивать политические события. Потому что это приведет лишь к расколам.

— Ну это очень удобная позиция, если ты не хочешь проблем. Хотя тут тоже можно вспомнить, как патриарх Алексий II пытался в 1993 году примирить конфликтующие стороны гражданского противостояния. Но давайте зададимся вопросом, а почему тогда священники позволяют себе высказываться про аборты, хотя не являются врачами? Почему мы говорим о многих вещах, которые напрямую вроде бы не касаются служения Богу? Вопросы брака, отношения к детям… Да потому, что во всех этих темах есть определенная нравственная составляющая. И точно так же я говорил прихожанам не о политике, а о пролитии крови. Которое недопустимо ни при какой политической обстановке.

Я апеллирую не к политике, а к Евангелию. К принципу «не убий», который лежит в основе всей мировой цивилизации, если уж говорить громкими словами. И к тому, что сейчас происходит, безусловно, есть нравственные вопросы. Можно ли воевать, нужно ли воевать? Возможна ли война между теми, кто себя называет христианами? Не понимаю, почему об этом нельзя высказываться священнику…

Когда нужно сказать что-то неприятное для власти, мы не имеем такого права, ведь «это политика». А когда надо поддержать власть, то это другое дело, все в очередь выстраиваются. Я не думаю, что это христианский подход.

Опять же, говорить можно по-разному. Можно кричать: «Долой Путина, Зеленского, Байдена…» А можно спросить: «Братья и сестры, что вы делаете?» По-моему, Церковь именно так относилась к любой войне, когда говорила устами обычных людей.

— Вы считаете, что вас нельзя обвинить в навязывании другим людям своей антивоенной позиции?

— Но я не заставлял людей думать так же, как я. Наоборот, я честно сказал: если вы не разделяете мою точку зрения, то можете не молиться вместе со мной.

Когда мы читали прошение, чтобы Господь избавил жителей Украины от несчастий, то я очень четко услышал: на клиросе один человек пел «Господи, помилуй!», а второй не стал петь. Ну это его право.

Если он действительно не хочет об этом молитву возносить, то я его за это упрекнуть не могу. И это не сильно противоречит словам апостола Павла, который сказал: «Ибо надлежит быть и разномыслиям между вами».

— Я видел в интернете претензии, что ваши слова вносят раскол между верующими…

— Так он уже есть.

— Люди пишут: «Священник должен крепить единство прихода, особенно в такое время. А теперь из-за его речи часть людей уже не придет в храм».

— Да, такое может быть. Возможно, я ошибся в этом своем поступке, и Господь с меня за это спросит. Но я думаю, что слова одного маленького сельского батюшки не сильно поколеблют Церковь, даже если их процитировали СМИ. А вот заявления высоких иерархов Церкви совершенно определенно приносят разлад. И мы это видим уже сейчас.

Может быть, человек, свидетельствовавший против меня, уйдет из прихода. Но я в эти дни получаю от незнакомых людей сообщения, что мои слова укрепили их в вере. Что наше с отцом Георгием заявление примирило их с Церковью. И все, что я говорил и говорю,— это как раз попытка остановить раскол Церкви. Чтобы люди не ссорились из-за Украины, а были едины во Христе.

А еще я всегда говорил своей пастве: «Вы должны идти в храм не к священнику, а к Богу». Если для тебя молитва — это общение с Богом, то никакой поступок священника тебя от Бога не оттолкнет. Даже если ты уйдешь из этого храма в другой, то все равно сохранишь Господа в сердце. И простишь меня по-христиански за ошибку. Не будешь осуждать, а скажешь: «Ну батюшка глупый, ляпнул что-то не то, бывает».

На этом тема политики как-то сама отходит на второй план. Я прошу отца Иоанна рассказать, как он пришел к вере. Он охотно рассказывает про своего «главного учителя» — маму. «Она была христианкой и с детства сделала меня христианином. Ничего при этом не навязывая и не заставляя»,— говорит священник. Из-за веры его родителей увольняли с работы, им приходилось переезжать. Друзьями семьи были и другие учителя, например, священник Василий Агура, который 15 лет отсидел в лагерях.

— А в шесть лет я отрекся от Бога. Учительница спросила: «Ты что, в Бога веришь?» Я сказал, что не верю. И потом стыд за это отречение меня долго жег. Собственно говоря, я и сейчас его не забыл. К счастью, Бог дал мне возможность реабилитироваться. И в четвертом классе я на тот же вопрос ответил «Да». Ну и понеслось… Ставили перед классом: мол, давайте над ним посмеемся.

Учительница на уроке делала раствор марганцовки и говорила, что воду в вино превращает.

На совете пионеров расспрашивали: «Кто тебя подучил в церковь ходить?»

Так что я христианство знаю немножко другим. Я знаю его гонимым, а не только в той сытой благости и слепоте, в которой оно сейчас находится. Ну Бог это исправит.

«Все мы граждане Небесного Града»

Отец Иоанн уходит на встречу с митрополитом Ферапонтом и примерно через час возвращается. Вполне спокойный.

— Как все прошло?

— Да нормально. Он нормальный человек, не чувствует себя наместником Бога на земле. Сказал, что ему интересно узнать мою позицию, выслушать меня, подискутировать. Я ему изложил то же, что вам сегодня рассказывал. У него позиция во многом другая. Ну и что нам теперь, начинать спорить, кто там первый стрелять начал? Зачем, какой в этом смысл? Мы обменялись мнениями, этого хватило.

Я прошу отца Иоанна показать храм Воскресения Христова, где он служит. По дороге мы заезжаем к нему домой на обед. Нам с фотографом предлагают чай с домашним клубничным вареньем, священник обходится постной картошкой. За обедом обсуждаем, кто из знакомых уехал в эти дни из России и почему.

— Это именно то, о чем я говорил. У людей рухнула основа, на которой они строили жизнь,— повторяет отец Иоанн.— Они в одночасье потеряли представление о своем будущем. Настоящее они видят, а будущего просто нет. Люди не знают, что будет дальше, и это толкает их на перемены. Которые, как они считают, могут дать им сейчас какую-то перспективу.

После обеда мы благодарим хозяйку и все-таки поздравляем ее с наступающим Восьмым марта. А она просит «писать поосторожнее»: «Вы уедете, а нам здесь жить».

До храма километров тридцать жуткой дороги — то бетонка, то асфальтовые заплатки. Делать нечего, трясемся. Отец Иоанн рассказывает про свое детство в маленьком городе Болграде на границе Украины и Молдавии: «Судя по новостям, сейчас там тоже стреляют».

— Наверняка кто-то из читателей скажет: «Ну понятно, почему он так выступил: потому что сам с Украины». Что вы на это ответите?

— Меня меньше всего волнует, кто что скажет. Я в России живу с 1986 года. Да, мама у меня украинка, а отец — русский. А бабушка у него еврейка была, как я подозреваю. Но самое главное, что я себя никогда ни к какой национальности не относил и сейчас не отношу. Да, я говорю на русском языке, я читаю русских писателей — и не только русских. Но для меня сказано раз и навсегда апостолом Павлом, что во Христе нет ни эллина, ни иудея. Все мы граждане Небесного Града, а здесь просто временно проезжие. Именно поэтому Церковь и дистанцируется от политики, просто не во всем ее надо видеть. Перед вечностью не важно, кто в данный момент правит. Каждый человек должен оцениваться по тому, как он поступает с другими людьми. Но это такие банальности на самом деле…

— Может быть, в такие времена именно банальности и важны…

— Да, бывают такие времена, когда обычное человеческое чувство сострадания уже считается мужеством. И это просто ужасно. Потому что я не вижу ничего особенного в том, что тогда сказал.

Я воспринимаю эту войну — ну, пусть будет «спецоперация» — как прямое человеческое безумие.

Как страшный грех перед Богом. И раз уж я священник, я должен об этом сказать. Если тебе кажется, что ты можешь предостеречь человека от страшной ошибки, ты должен это сделать. А я считаю, что нет страшнее ошибки, чем допустить в свое сердце ненависть.

Начинает темнеть. За очередным поворотом вырастает белый храм, мы идем к нему по свежему снегу. Внутри тихо и совсем не пахнет ладаном. Вдруг в двери забегает кошка, за ней торопится невысокий мужчина с пышной седой бородой.

— Отец Иоанн! Отец Иоанн! А говорили, что вас арестовали!

— Даже суда еще не было.— Священник улыбается.— И на первый раз только штраф грозит.

Ловим кошку; повеселевший мужчина уходит с ней на улицу.

— Это тоже прихожанин,— объясняет отец Иоанн.— Он в далекой деревне жил, каждое воскресенье сюда ходил. Человек одинокий, бобыль, вот и решили, пусть в сторожке тут поселится. И к церкви близко, и приглядит, если что. Животных любит…

Он рассказывает, что в соседнем селе приход содержит приют для одиноких стариков. Администрация района помогает с отоплением, два раза удавалось получить президентский грант, но основные деньги дает ирландский благотворительный фонд The Greater Chernobyl Cause.

— Изначально было семь человек,— рассказывает отец Иоанн,— сейчас уже тридцать. Понятно, что скромно, небогато, по четверо в комнате… Но все-таки это маленький дом — для тех, у кого своего дома нет. Правда, сейчас уже некуда новых людей селить, ни одного места свободного не осталось.

Он предлагает заехать, пообщаться с постояльцами, но времени уже нет, пора возвращаться в Москву. Напоследок священник рассказывает историю:

— Знаете, чтобы открыть храм, нужно собрать определенное количество подписей прихожан. И у нас этой работой занимался человек, чей отец в советское время закрыл этот храм.

Когда он отворачивается, я незаметно кладу деньги в ту самую кружку, о которой отец Иоанн говорил на суде. А по дороге в Кострому задаю вопрос, который не дает мне покоя с 2014 года:

— Звучит наивно, но почему Церковь не пробовала в прямом смысле остановить войну? Ведь священники из обеих стран могли бы приехать и встать на площади в этих городах. Могли бы закрыть людей от бомб, остановить армии, заставить прекратить огонь, пойти на переговоры… Разве не для этого Церковь и существует — защищать людей от безумия войны?

— Вы вроде бы не позиционируете себя как христианина, а требования у вас прямо-таки евангельские. Это действительно наивный вопрос. Потому что не надо выделять нас в отдельную касту. Мы плоть от плоти своих народов, мы не выше и не лучше других людей. Мы можем точно так же заблуждаться, чего-то бояться…

Не надо требовать от священников того, на что люди сами не готовы.

Священник — это некий указатель. Стоит на перекрестке палочка, а на ней стрелочка с надписью «К Богу — туда». И не более.

В городе мы прощаемся. Отец Иоанн благословляет нас в дорогу, и я признаюсь:

— Знаете, это мой первый светлый день с 24 февраля.

— А мой первый светлый день был, когда я высказался перед своими прихожанами. Я перед этим болел, у меня было время обдумать происходящее и укрепиться в своей позиции. И я вышел к людям с полным пониманием: сказать про безумие войны — моя обязанность как священника. Без этого я просто не смог бы служить. Только не надо думать, что я какой-то герой. Что все остальные трусят, а я такой молодец — высказался. Я обычный человек, я бываю слаб, ошибаюсь и сам могу где-то промолчать. Конечно, я не хотел ни суда, ни штрафа, ни всей этой шумихи. И все-таки… кто знает, может быть эта история — шанс от Господа, чтобы мои слова услышали не только мои прихожане.

В четверг, 10 марта, судья Костромского районного суда Алексей Чудецкий признал отца Иоанна виновным в нарушении ч. 1 ст. 20.3.3 КоАП РФ. Священнику назначили штраф в 35 тыс. руб. На сайте прихода сообщается, что деньги на оплату уже собраны.

Александр Черных, Кострома