Умер Герман Нитч

Во вторник в госпитале в Нижней Австрии после продолжительной болезни в возрасте 83 лет умер самый громкий, самый безумный, самый скандальный ее художник — Герман Нитч.

Быть австрийцем, рожденным в 1938 году, для большого автора — тяжеленная ноша, вызов и миссия одновременно. Если есть в европейском послевоенном искусстве художник, который пропустил все грехи нацизма, Освенцим, лубочность «арийского» и вечную, казалось, вину немецкого языка перед человечеством через себя, то это как раз Герман Нитч. Это «через себя» тут в квадрате: мистерии и оргии Нитча замешены на крови и плоти. Но если льющаяся кровь и растерзанная плоть тут были в основном жертвенных животных, то поток эмоций от созерцания и участия в акциях этого бешеного австрийца — совершенно человеческим.

«Я родился в Вене в 1938 году и вырос во время Второй мировой войны. В период с 1943 по 1945 год в детстве я каждый день попадал под бомбежки. Мой отец был убит в России. Война сделала меня, еще школьника, космополитом, противником любых национализмов и всякой политики» — так начинает свою автобиографию седобородый, великий, признанный всеми, даже самыми консервативными институциями современного искусства, художник.

В любом каталоге его многочисленных выставок последних десятилетий дальше бы шел увесистый список экспозиций, акций и спектаклей героя. Но сам Нитч больше любил подсчитывать свои тюремные сроки, количество судебных дел и проблем с полицией: «С 1960 по 1967 год я проводил выставки, акции, живописные акции в Вене, которые вызвали огромный протест и скандал и заработали мне три тюремных срока и решение суда на полгода условно»; «Пеппе Морра пригласил меня в Неаполь в 1974 году, чтобы устроить выставку и провести акцию. Акция имела огромный успех. Морра и неаполитанцы были взволнованы и впечатлены. За акцией наблюдала полиция, и на следующий день нас выслали из Италии». Подсчитывал художник и годы, прожитые им с той или иной женой или подругой: «Ева Краннич стала моей женой, она самоотверженно поддерживала меня, потому что я не зарабатывал деньги своим искусством»; «В 1967 году поехал в Мюнхен и нашел теплого, дорогого друга в Беате Кёниг»; «Кристин Кёниг жила со мной с 1984 по 1986 год»; «В 1988 году я женился на Рите Лейтенбор, с тех пор она поощряла и поддерживала мою работу, она стала моим менеджером».

Говорить главные слова о себе Нитч предоставлял другим. И — удивительно вообще-то для такого прижизненного национального достояния, как он,— был им очень за это благодарен. Его дружбы часто приводили либо к совместным проектам (прежде всего это касалось его напарников по венскому акционизму, трех других членов великой четверки — Гюнтера Бруса, Отто Мюля и Рудольфа Шварцкоглера, а также Петера Вайбеля и Хайнца Цибульки), либо к большим выставкам и спектаклям (Руди Фукс, например, продвигал его в Голландии, Пеппе Морра — в Италии, Харальд Зееман — на «Документе» в Касселе), либо к созданию новых институций, многие из которых потом стали носить имя Нитча (одних музеев его имени в Европе два, плюс собственный замок для его «театра» — Принцендорф).

Словами Нитча были действия. Он любил рассказать, какое впечатление на него произвела выставка американских абстрактных экспрессионистов («ташистов», «художников действия»). Идея, что главным своим инструментом может быть он сам, его собственные движения и страсть, увлекала Нитча. Но холстов ему было явно мало. Это сейчас, когда он ушел, холсты, участвовавшие в его акциях, представлены в музеях чуть ли не классического искусства (три, например, приняты в дар Третьяковкой). Но «классический» Нитч — это действо, музыка, движение, долгие часы (а иногда и дни; так, любимый его формат — шесть дней). Он вырос вместе и из Венского акционизма, Флюксуса, 1968 года, католицизма, перформативного театра, австрийской классической философии и психиатрии, модной антропологии и черт знает чего еще.

Он хотел быть жрецом, композитором, декоратором, актером, певцом и танцовщиком одновременно. И все вокруг в этом кроваво-красном, винном, удушливом от запаха крови и пота действе должны были из зрителей превратиться в соучастников. Равнодушных не оставалось.

Идея «Театра оргий и мистерий», где разыгралось бы великое представление — «Шестидневная пьеса», возникла у Нитча в 1957 году. Премьера состоялась только в 1998-м. Однако язык этого театра к тому времени уже был придуман и досконально изучен участниками и зрителями двух западных континентов и не раз вызывал скандалы и вопли прессы.

В чем только его не обвиняли. И всегда не без оснований. Богохульство? А как еще назвать игры с жертвенными животными, распятиями, вином и кровью, да еще за шесть дней (творения). Манипулирование зрителем? Еще какое! Если вас забрызгали кровью, если вы танцуете дикие танцы, кричите, плачете, смеетесь — это же манипуляция. Впрочем, как и любой театр. Нарушение общественных норм? Да, никаких норм для Нитча не существовало: у него бегают голышом, выбрасывают мебель из окон, режут агнцев, наконец. Самолюбование? А как иначе? Он был великим скоморохом, из тех, кому можно говорить в глаза все самое неприятное. Он знал, что велик. Толстый, могучий, с длинной бородой — в этом старце не осталось ничего от нервного молодого выпускника Высшей графической школы в Вене, который вдруг вышел на простор самого что ни на есть актуального искусства. В солидном возрасте Нитч бродил по этому миру как оживший портрет этого искусства. Заслужил, не поспоришь. Его будет не хватать.

Кира Долинина