«Послеполуденный отдых фавна» в Мариинском театре

На Исторической сцене Мариинского театра в рамках празднования 150-летия Сергея Дягилева состоялась премьера «Послеполуденного отдыха фавна». Новую балетную интерпретацию знаменитой прелюдии Дебюсси представил Максим Петров при поддержке вставшего за пульт Валерия Гергиева. Рассказывает Татьяна Кузнецова.

Юбилей Дягилева Мариинский театр отмечает весь сезон, благо балетов ранних дягилевских сезонов в его афише хватает. В их обрамлении и предстал 10-минутный «Послеполуденный отдых фавна»: он завершал первое отделение после исторических миниатюр Михаила Фокина «Видение розы» и «Лебедь», во втором показали одноактную фокинскую «Шехеразаду».

От скандального оригинала, который Вацлав Нижинский представил в Париже в 1912 году, в новом балете осталось одно название. Меж тем премьера 110-летней давности сыграла в истории мирового балета куда более значительную роль, чем легендарные постановки Фокина: она знаменовала решительный поворот дягилевской антрепризы от русской экзотики и ориентализма к всеевропейскому балетному модернизму, самой Европе еще неизвестному. Впрочем, не догадывались об этом и сами постановщики.

Дебютант-хореограф Нижинский, которого Дягилев прочил на смену устаревшему, по его мнению, Фокину, затратил на 10-минутную миниатюру великое множество репетиций, заставляя своих танцовщиц ходить вдоль авансцены с пятки на почти прямых ногах, держа тела развернутыми в зал, а голову в профиль. Так, буквально копируя группы и позы античной вазописи, он представлял себе античную архаику. Лев Бакст одел нимф в парики с косами и тяжелые складчатые хитоны, а самого Фавна-Нижинского «оголил», нанеся лишь несколько пятен на облегающий леотард телесного цвета и добавив кокетливый хвостик. Однако скандал вызвал не откровенный костюм и даже не отсутствие привычного танца и заоблачных прыжков, которых ожидали от Нижинского. Общественность возмутил скрытый эротизм постановки на чувственную прелюдию Дебюсси, написанную по эклоге Стефана Малларме «Послеполуденный отдых фавна». И открыто эротичный финал: Нижинский-Фавн, распростершись на оброненном Нимфой покрывале, испытывал недвусмысленный оргазм. Дебюсси, кстати, остался постановкой недоволен, однако от негодования рецензентов и благопристойной публики спектакль защищали в основном деятели культуры. Особенно убедительно и ярко — Огюст Роден, опубликовавший страстный текст и пригласивший Нижинского позировать.

За сто десять пролетевших лет прелюдию Дебюсси интерпретировали не так часто, как «Весну священную» Стравинского — второй балет Нижинского 1913 года, ставший манифестом балетного модернизма. Однако и «Фавна» не оставляли вниманием: к нему обращались и Касьян Голейзовский, и Серж Лифарь, и Морис Бежар, и Джон Ноймайер. Впрочем, их вариации на темы Малларме история не отметила, в отличие от версии Джерома Роббинса (1953), демонстративно порвавшего и с поэмой, и с античностью. Его «Послеполуденный отдых фавна» — гимн эротичности чистейшей классики: события разворачиваются в репетиционном зале. Отдыхавший в нем танцовщик и балерина, завернувшая позаниматься, пробуют несколько академических поз, поддержек и обводок, неотрывно вглядываясь в «зеркало» — в темноту зрительного зала. Стерильные па дуэта пронизаны чувственным влечением, однако балансирующие на грани персонажи не выходят за рамки производственных отношений: завершив репетицию, балерина покидает зал, танцовщик вновь растягивается на полу.

С тех пор лишь один «Фавн» прочно занял репертуарные позиции — постановка Сиди Ларби Шеркауи, сделанная к 100-летию «Русских сезонов», докатившаяся до Москвы и даже до нынешней «Золотой маски» как один из балетов программы «Postscript», не номинированный по причине своей краткости. Сиди Ларби Шеркауи вернулся к праисторическим временам (или к людской природе во всей ее первобытности), создав самую эротическую из популярных версий «Фавна».

В Мариинском, бывшем Театре им. Кирова, как известно, эротику не жалуют. В недрах труппы не рождалось ничего сексуального со времен «Сотворения мира», поставленного в 1971-м москвичами Касаткиной и Василевым. Так что молодой, но уже опытный хореограф Максим Петров, начавший ставить на третий год после выпуска из Академии Вагановой, в этом смысле истинный петербуржец. Приверженец неоклассики (прежде всего Баланчина и Форсайта, которых он часто и обильно цитирует) ставит в основном бессюжетные балеты, терпя фиаско каждый раз, когда надо срежиссировать некую историю, как, например, в сюжетной «тройчатке» Стравинского, выдвинутой в этом году на национальную премию. Однако годом раньше Максим Петров сорвал джек-пот: за балет «Русские тупики II» на музыку Настасьи Хрущевой про взаимоотношения двух пар — юной и возрастной — получил «Маску» как «Лучший хореограф».

Возможно, память о том успехе и повлияла на концепцию его «Послеполуденного отдыха фавна», в котором нет ни фавна, ни нимф, ни эротики, ни сюжета, ни «отношений» (злые языки добавили бы — даже смысла). Однако ближе к финалу из пятерых одиночек образуются две пары, причем «пожилую» танцуют те же артисты, что «Русские тупики II». В целом же спектакль представляет собой цепь мужских и женских соло, исполнители которых по примеру героев Роббинса безотрывно глядят в зал. Однако всматриваются они не в «зеркало», а в собственный внутренний мир. У протагониста (Александр Сергеев), одетого в белую майку с длинными рукавами и трусы-боксерки, он явно разбалансирован — судя по тому, что руки у танцовщика по-форсайтовски заведены за спину, пассе поднято до паха, а опорная нога в классическом арабеске иногда переходит на пятку. Девушка без пуантов (Анастасия Лукина), прикрытая пышным белым шифоном от подмышек до бедер, пребывает в душевной гармонии: хореограф наделил ее классическими алезгонами и рондами, особо «вкусными» при замечательно выгнутой стопе артистки. В полубытовых движениях «пожилых» (Елена Андросова и Василий Щербаков) заметна усталость от жизни; впрочем, мужчина еще способен на пару нервных ферме. Последняя участница дефиле (Влада Бородулина), тоже в белом шифоне, персонаж непонятный. В пуантных па-де-бурре она вроде бы прихрамывает и, кажется, сутулится, в параллельном танце с позитивной девушкой держится неприветливо, а в финале, когда выстроенные в ряд герои жизнерадостно заигрывают с публикой, разгоняет честную компанию, оставаясь одна в луче прожектора. Может, Смерть, может, Старость, а то и Судьба — зависит от фантазии зрителей.

Фантазию действительно стоит пришпорить: костюмы ничего не объясняют, декораций нет вовсе — только клубящийся дым «воспоминаний». На скудную хореографию, демонстративно игнорирующую дух и букву музыки, отвлечься трудно. Остается одно спасение — Валерий Гергиев, взбодривший своим темпераментом томное марево Дебюсси. Собственно, маэстро и оказался гвоздем программы. Под его пассами знакомая музыка старинных балетов (особенно упоительно-роскошной «Шехеразады») зазвучала совершенно по-новому, тем самым возведя мемориальный вечер в ранг премьеры.