«Ъ» поговорил с главврачом больницы Мариуполя

В разрушенном Мариуполе есть три «точки притяжения», к которым люди идут со всех краев города. Это пункт раздачи гуманитарной помощи возле бывшего магазина Metro, храм Покрова Божьей матери, куда раз в несколько дней привозят хлеб, и, наконец, больница на Троицкой, 46. Корреспондент «Ъ» Александр Черных поговорил с врио главврача Игорем Сепиком о том, какие пациенты лежат сейчас в больнице, каких лекарств не хватает медикам — и какие будут последствия от множества «дворовых» захоронений.

— Игорь Вячеславович, расскажите, что у вас за медицинское учреждение?

— Это больница интенсивного лечения на Троицкой, 46. Бывшая областная, а сейчас это единственная в Мариуполе действующая больница, которая оказывает медицинскую помощь в полном объеме. В городе есть и другие медучреждения, очень полезные, но пока они функционируют не в полном объеме. А сам я врач из Донецкой народной республики, меня направили сюда как врио главврача. Приехал помочь — и вот втянулся.

— А персонал местный?

— Врачи местные, в основном мариупольские. Сюда добровольно пришли помогать медработники из других больниц города. И штатный персонал больницы тоже начинает возвращаться на свои рабочие места. Люди уезжали куда-то, в подвалах сидели… Сейчас они узнают, что их больница начинает полноценно функционировать, и приходят.

— Штат укомплектован или кого-то критически не хватает?

— Не хватает узких специальностей, но с этим очень хорошо помогает наше министерство здравоохранения ДНР.

Бригады узких специалистов ездят сюда вахтовым методом — два-три дня отработали и меняются.

Кстати, еще у нас есть два добровольца из России, врач-хирург и терапевт.

— Сколько у вас пациентов?

— Сейчас в стационаре около 200 человек.

— Это военные или гражданские?

— И те и другие. Военным мы тоже оказываем помощь, но потом их эвакуируют дальше. Поэтому больше, конечно, гражданских.

— Если говорить о мирных жителях, то с чем они у вас лежат в стационаре?

— В основном это больные хирургического профиля.

— Вы говорите о последствиях боевых действий?

— Да. Чаще всего это минно-взрывная травма, осколочные ранения. Раньше очень много было пулевых, огнестрельных ранений, а сейчас тенденция к травматологии. Люди начинают уже ходить по городу, а время все еще неспокойное. Где-то что-то прилетело, куда-то наступил — и все…

Ампутации, открытые переломы — в основном травмы такого профиля.

Наши ребята, хирурги, заходят в операционную в 8 утра и выходят в 22:30. В первые дни мне их просто жалко было — они просто безвылазно там сидят. С другими пациентами мы работаем обычно в рамках комендантского часа. Они к нам приходят с 6:00 до 18:00; основной наплыв — это с 8:00 до 14:00. Народ между собой общается, люди узнают, что больница снова начала работать. И идут сюда за любой помощью. Но к 18:00 посещение идет на спад. А вот травматологам везут, везут, везут людей… Днем и ночью, 24 часа в сутки.

— А кто везет? Уже служба скорой появилась?

— Нет, военные везут, волонтеры везут. Да просто обычные люди — едут, видят на улице человека раненого. Загрузили в машину и привезли в больницу.

— Какие сейчас первоочередные проблемы у больницы? В чем вы нуждаетесь?

— На сегодняшний момент остро стоит вопрос по воде. Вы, наверное, видели цистерны прямо около больницы — но это техническая вода. Даже если ее кипятить, детский организм очень плохо реагирует на ее употребление. И взрослые тоже говорят — если два-три дня эту воду пить, то начинаются различные расстройства. Поэтому нам очень нужна питьевая бутилированная вода.

Сюда же могу отнести проблему и с электричеством. Слава богу, у нас есть два мощных генератора, на которых, в принципе, мы и держимся. Потому что операционную выключать нельзя. У станции переливания тоже отдельный генератор стоит, потому что там у нас препараты крови, плазма, эритроцитарная масса. Ну то есть нельзя отключать свет — должен соблюдаться температурный режим, чтобы не пропали эти препараты.

По питанию очень острый вопрос. Его не хватает. Да, волонтеры помогают, военные много привозят, из России мы получаем гумконвои. Буквально пару дней назад мы получили два огромных «КамАЗа» с продуктами питания и бутилированной водой для пациентов. Но эта помощь очень быстро расходится. Потому что люди идут, и идут, и идут…

А ведь питание тоже очень важно. Например, из-за плохого «подвального» питания возникают серьезные проблемы со здоровьем.

Люди из-за обстрелов по три дня не могут выйти из подвала, даже костер не могут развести. Соответственно, едят сырую картошку, от этого у них страшные запоры. Они приходят к нам, а лекарств от запоров не хватает.

Наконец, жилье. Кроме пациентов в больнице живут и сотрудники со своими семьями. У многих нет жилья — оно сгорело или разрушено. Вот у нашей сотрудницы из отделения реанимации двое маленьких детей, одному 1,3 года, второму 3,5. Не выгонять же их, правильно? Поэтому мы кормим и размещаем не только пациентов, но и сотрудников, и их семьи.

— А где вы их размещаете?

— Мы отвели под жилые помещения целых два этажа — в первую очередь именно для семей сотрудников. Но бывают и самозахваты. Пришел человек в больницу, увидел свободную койку — все, обосновался. И его уже никуда не выгонишь.

Мы предлагаем людям варианты эвакуации — на Володарское, в сторону Мангуша (соседние с Мариуполем ПГТ.— “Ъ”). Если человек «тяжелый», мы даже пытаемся в Донецк его направлять. Но многие не хотят уезжать.

Есть такой устойчивый слух: если сейчас уехать, то потом обратно в город не впустят.

Я не знаю, откуда люди такое берут. Очень трудно их переубедить.

Вот такие наиболее проблемные вопросы. Хорошо бы найти помещение, более-менее уцелевшее, чтобы мы разгрузили эти два этажа от «жильцов». Тогда больница сможет более-менее полноценно работать.

— Вы говорили, что она уже и так работает…

— Да, но у нас приоритет для пациентов с хирургической травматологией, для раненых. А приходят люди с обычными, «мирными» болезнями. С гипертонической болезнью, с гастроэнтерологией, гинекологией… Но мы их не кладем, потому что просто некуда.

— Тут разве нет палаточных лагерей?

— Если бы тут где-то был палаточный лагерь, это очень помогло бы. Мы бы разгрузили больницу и смогли оказывать помощь широкого профиля — вплоть до гинекологии. Но почему таких лагерей нет, я не знаю. Не владею такой информацией.

— А что с обеспеченностью лекарствами?

— Какие-то есть в достаточном объеме. Например, у нас сейчас много антибиотиков — благодаря волонтерам, благодаря поставкам из ДНР. Но очень многого не хватает. Большую помощь с этим оказывают военные, да и люди сами приносят нам свои лекарства из домашней аптеки — то, что им не нужно.

— Давайте поговорим о пациентах, у которых было плановое лечение. Какие здесь проблемы?

— Очень много больных с онкологией. У всех 100% прервана химия, они приходят к нам за своими специфическими препаратами — а их нет. Их просто нет. Мы их консультируем, но чисто теоретически. Чтобы их назначить, нужно ехать в Донецк, а там с онкопрепаратами сейчас тоже проблемы.

Пациенты с ВИЧ-инфекцией — та же ситуация. Они должны постоянно принимать антиретровирусную терапию. Как вы понимаете, таких препаратов в Мариуполе тоже нет. Тоже катастрофа. Люди постоянно приходили к нам, спрашивали… Наконец, приехал профильный врач из донецкого центра СПИД. И к нему за один день пришли человек двести на прием. Из них восемьдесят человек получили препараты, все остальные — устные консультации, больше ничего. Ну вот сейчас он будет приезжать раз в неделю.

— Сахарный диабет?

— Здесь получше. Слава богу, инсулин есть — спасибо вам, Россия очень хорошо помогает. Мы как раз вчера получили очередной конвой с инсулином.

— Щитовидка?

— Да, тут проблема. L-тироксина нет, это специфический препарат для лечения щитовидной железы.

— С ним и в России проблемы…

— В Донецке у нас его 100% нет.

— Что по профилю психиатрии?

— У нас вернулся взрослый психиатр, детский тоже вернулся. Но препараты… Противосудорожных нет, которые снимают специфические синдромы. А у нас много больных с эпилепсией, особенно деток. Диспансера у нас как такового тоже нет.

— А много людей, которым необходимо диспансерное наблюдение?

— По большому счету, консультировать нужно всех, смотреть нужно всех. Потому что в этой обстановке… Ну вы можете себе представить, как за два месяца под обстрелами может нарушиться психика.

У людей меняются поведенческие стереотипы, меняются взгляды на жизнь, меняется отношение к каким-то обычным вещам.

Многие тяжело переносят потерю дома, потерю близких. Многие уходят в себя, у них появляются суицидальные мысли.

Есть у нас несколько женщин под 60, они просто в себе замкнулись и ни с кем не общаются. Просто сидят и смотрят в одну точку. Очевидно, что у них теперь есть какие-то психические расстройства, которыми нужно заниматься. Это тяжело, это долго, конечно…

— Что с беременными?

— С 24 февраля у нас здесь родили 11 женщин. А ведь это больница, не роддом. Мы в оперблоке выделили два помещения: в одном делаем, не дай бог, кесарево сечение, во втором принимаем нормальные роды.

Мы стараемся максимально направлять матерей в центр охраны материнства и детства в Донецке. Или в любой родильный дом на территории ДНР, где не проходят боевые действия. Но многие просто отказываются ехать туда. По какой причине — я не знаю. Вчера мы девочку кесарили; я накануне ей предлагал уехать в Донецк, где тепло, светло, накормят, обогреют, прооперируют… Она сказала, что без мужа не поедет — а тот почему-то отказывается, не хочет ехать в ДНР. По каким причинам — ну остается догадываться.

Еще остаются рожать те, у кого сохранилось жилье. Рожают и спокойненько уходят домой, если условия позволяют.

— Сколько людей умерло у вас в больнице с 24 февраля?

— Учет, конечно, ведется, но я сейчас не могу сказать вам точную цифру. Для этого нужно поднимать документы. Но могу сказать, что людей умерло прилично. Да… прилично…

Бывают случаи, когда мертвые тела просто привозят к больнице, выгружают нам и уезжают. Человека могут привезти без документов, без ничего — просто тело неизвестного. И нет о нем никакой информации.

— А что вообще тут происходит с телами?

— К сожалению, наш морг пострадал от обстрела. Прилет (снаряда.— “Ъ”) туда был, теперь это полуразрушенное здание. Мы выделили у себя помещение. Эмчеэсники помогают, увозят тела. Дальнейшую их судьбу я не знаю. Но тех, про кого есть данные, мы записываем. Ведь люди обращаются, ищут своих близких.

— Мы видели в Мариуполе немало дворовых захоронений. Чем это грозит?

— Это грозит катастрофой, просто катастрофой. Сейчас пойдет тепло. Они начнут разлагаться. Тела хоронили без гробов и совсем неглубоко, просто прикапывали, можно сказать. Если есть какие-то данные о человеке, то записывают их на бумажке, скручивают, кладут в пластиковую бутылку и закапывают ее в могиле. Конечно, это надо все перезахоронить. Иначе будет катастрофа.

— Какая именно катастрофа?

— Ну это можно сравнить с чумой. Когда трупы разлагаются почти на поверхности, плюс у людей отсутствует доступ к воде. Много других сопутствующих факторов. И в итоге нас ждет вспышка серьезных инфекционных заболеваний.

— Каких? Это может быть тиф?

— Например, тиф. Да, он вполне возможен. Я не инфекционист, я не дам подробный прогноз, какие именно болезни нас ждут. Но как медик скажу: это просто катастрофа.

МЧС начинает работать, потихонечку прибирает эти, скажем так, несанкционированные могилы. Но тут работы, работы и работы…

— Кстати, а что с ковидом?

Доктор улыбается первый раз за весь разговор.

— Ковид — это на сегодняшний момент самая-самая безобидная из проблем. Все хотели, чтобы закончилась эпидемия по ковиду — вот так оно и произошло. На ковид сейчас абсолютно никто не обращает внимания.

Да, ковидные базы работают в Донецке, Макеевке, других городах региона. Но и там тенденция к тому, что количество ковидных больных уменьшается, поэтому базы перепрофилируют обратно в больницы. А здесь, в Мариуполе, если честно, я ни одного ковидного не видел.

Да, тесты мы делаем, они бывают положительными. Но с точки зрения клинической ситуации ковид не ощущается.

Люди даже радуются такому диагнозу — лучше заболеть ковидом, чем пострадать от минно-взрывной травмы.

О ковиде сейчас никто речь не ведет. О нем как бы забыли, его как будто и не было.

— Когда мы общались с людьми, они очень боялись бродячих животных и бешенства. Действительно ли есть такая опасность?

— В городе сейчас очень много бродячих собак. Вернее, безнадзорных — породистых, оставшихся без хозяев. С укусами, к счастью, к нам не привозили. Но боязнь людей понятна, разумеется. И если, не дай бог, будет такой случай, подозрительный укус — в обычных условиях нужно пройти курс лечения по определенной схеме. Но антирабической вакцины (для профилактики бешенства.— “Ъ”) у нас нет.

— Наверняка читатели захотят помочь вам или другим медицинским учреждениям Мариуполя. Как связаться с больницей, чтобы договориться об этом?

— Сюда действительно идет большая волонтерская помощь. Но это люди сами добираются и едут к нам. А как связаться с нами из России — я, честно говоря, не знаю. У нас тут пока нет сотовой связи, нет интернета, нет сайта, электронной почты. Больничную оргтехнику банально вытащили мародеры.

Все, что удалось сохранить,— один компьютер в приемной и один на аптечном складе, чтобы учет был.

Все остальное разграблено. Хорошо, что есть медицинская аппаратура.

— Кстати, а что с медицинскими записями?

— Истории болезни сохранились, архив сохранился. Но вот первое время нашей работы, две-три недели, банально не было бланков, чтобы вести историю приема. Врачам приходилось писать на каких-то бумажках, листочках — что удалось достать. Такой-то человек, вот его диагноз, оказана помощь, назначено лечение. А ведь это очень важная часть нашей работы. Учет ведь должен вестись, информация должна сохраняться. Потому что это все закончится скоро, как я думаю. И люди начнут обращаться за информацией. Например, для перекомиссии по инвалидности. Или для выплат участникам боевых действий. Потому что люди будут говорить: «Вот, я где-то лежал неделю в какой-то больнице…» — а им нужно будет доказать, что ты был ранен, что лежал у нас. Это все очень важно.

— И все-таки — как вам помочь? Есть ли какой-то гуманитарный фонд, которому можно пожертвовать деньги или лекарства?

— Да, я понимаю, что много желающих помочь. Но отсюда, без связи, сложно что-то сказать. Ситуация облегчается тем, что мы единственная сейчас такая больница в Мариуполе. Одного главного фонда нет, поэтому просто спрашивайте, кто сюда ездит. Например, к нам приезжают гумконвои по линии МЧС — можете узнать в МЧС своего региона. Красный Крест приезжает вместе с МЧС тоже. Вот, видите, у меня пакеты — «Единая Россия Тюменской области»? Они вчера привезли много антибиотиков, расходников. Очень много приезжают волонтеров без каких-то известных организаций. Объединяются, загружают машины и приезжают с ними сюда. Из Ростова едут люди, Матвеев Курган приезжает, Старый Оскол. Очень хорошо помогают байкеры — «Ночные волки» раз в неделю приезжают. Причем они не только медикаменты и продукты питания везут — они записывают просьбы людей найти родных в России, связываются с ними. Тут ведь связь не работает, люди месяцами не знают, живы ли их родные. Может вы видели — у нас на стенах больницы люди пишут сообщения для потерянных родных.

— Какие конкретно лекарства сейчас нужнее всего?

— Могу сказать просто: нам и другим медучреждениям Мариуполя сейчас пригодится все. Вообще все.