Что потеряли в России предки Урсулы фон дер Ляйен

145 лет назад, в 1877 году, император Александр II пожаловал титул барона уроженцу немецкого Бремена Льву Герасимовичу (Людвигу) Кнопу с потомками — за заслуги перед российской промышленностью. Кноп действительно стал заметной фигурой в русских деловых кругах, и во времена, когда состояние в один миллион рублей считалось умопомрачительным богатством, нажил в сто раз больше. Однако за некоторые особенности бизнеса партнеры нередко называли Кнопов клопами.

«Мазали ему лицо горчицей»

В конце XIX века в России заслушивались не только сказкой «Бременские музыканты», но и удивительной историей семьи, которую можно назвать «Бременские коммерсанты».

В 1816 году юный Иоганн Андреас Фрерихс переехал из Бремена в Англию, чтобы заняться торговлей. Через несколько лет он оказался в фирме «Де Джерси и Ко», интересы которой были связаны с текстильной промышленностью. В 1827 году стал совладельцем этого торгового дома. В 1833-м к нему присоединился его младший брат Иоганн Генрих Фрерихс, и вскоре они сделались единственными владельцами фирмы.

В Бремене у их сестры, вышедшей замуж за торговца табаком Герхарда Кнопа, подрастали сыновья. И по окончании учебы они один за другим отправлялись к дядьям в Манчестер для работы в «Де Джерси и Ко» — сначала старший, Даниэль, потом, в 1838 году, Людвиг и позже Юлиус. В первый же год службы у родственников Людвиг Кноп ознакомился не только с торговлей хлопком, но и со всеми отраслями хлопчатобумажного производства: прядением, ткачеством и набивкой.

Фирма братьев Фрерихсов продавала в Россию английскую пряжу, но их представитель в Москве работал вяло, и было решено в помощь ему отправить самого общительного и обаятельного из племянников. В 1839 году 18-летний Иоганн Людвиг Кноп прибыл в Россию.

«В Москву он приехал молодым человеком на службу к одному немцу,— писал видный московский предприниматель и общественный деятель Н. А. Варенцов.— Немец этот был грубый и, нужно думать, глупый человек…

Приходящих к нему покупателей из простых русских людей не допускал к себе в контору, а заставлял их ожидать подолгу в передней конторы, посылая для переговоров к ним Кнопа.

Кноп сразу оценил этих русских мужичков-покупателей, и в действительности они в будущем сделались крупными фабрикантами, как, например, Морозовы, Хлудовы, Солдатенков, Гарелин и другие, и они вытащили Кнопа на своих плечах на степень первого богача города Москвы (в мое время (в 1880-х годах.— "История") состояние Л. Г. Кнопа оценивалось в 100 миллионов рублей). Кноп с ними подружился, стал ходить вместе в трактир, и когда эти милые мужички расходились в пьяном виде, они ради потехи мазали ему лицо горчицей».

То, что юный Кноп был полной противоположностью осторожному и высокомерному начальнику, подтверждал и немецкий экономист Герхарт Шульце-Геверниц, который писал в 1899 году:

«Лица, которые знали Москву около середины этого столетия, уверяли меня, что Кноп обязан был своим успехом своему хорошему желудку. Он умел быть фамильярным с русскими купцами, пить с ними водку и пить шампанское по трактирам и у цыганок — вещь далеко не безопасная, так как нравы тогда были совершенно азиатские и довольно часто стаканы, бутылки и зеркала летели в воздух. Кнопу действительно нужен был хороший желудок; во всяком случае, он имел при этом еще и недурную голову. Он должен был отлично знать людей, с которыми он имел дело, чтобы войти к ним в доверие; в этой способности Кнопа кроется тайна его блестящей деловой карьеры».

«Никогда не стеснял»

В первые годы своего пребывания в России Людвиг Кноп торговал английской пряжей, бывал на русских бумагопрядильнях и ткацких мануфактурах, которые язык не поворачивался назвать фабриками,— после виденных в Англии текстильных предприятий, эти скорее представляли собой расширившиеся кустарные мастерские. Большинство из них были оснащены ручными станками.

Выписать оборудование из Англии у русских текстильных фабрикантов не было никакой возможности: после установления мира в Европе в 1815 году английские заводы лишились заказов от армии и флота, и правительство разрешило вывоз машин из страны — однако далеко не всех.

«Продажа их за границей,— писал механик и математик А. С. Ершов,— всего лучше могла поддерживать деятельность английских заводов. Впрочем, дозволен был выпуск только таких машин, которые можно назвать общими; касательно же специальных механизмов, а особенно по части прядильной и ткацкой, запрещение не было снято».

И русские фабриканты, желавшие модернизировать производство, вынуждены были покупать машины гораздо худшего качества в Бельгии. К тому же это нередко кончалось неудачей, так как привезенные машины некому было налаживать, а потом ремонтировать.

Но, после того как в 1842 году в Англии был снят запрет на вывоз всякого рода машин за границу, фирма «Де Джерси» взялась поставить станки временному Санкт-Петербургскому первой гильдии купцу Александру Форсману и Московскому первой гильдии купцу Фридриху Гольцгауеру, начавшим строить в 1844 году Охтинскую бумагопрядильную мануфактуру.

Их примеру решил последовать давний покупатель кноповской пряжи С. В. Морозов. В 1846 году в местечке Никольское Владимирской губернии он задумал основать большую бумагопрядильную фабрику, оснащенную английскими машинами. Но такого количества наличных денег на импортное оборудование у Морозова не было. Найти недорогой кредит в силу неразвитости кредитных отношений в России в те годы было невозможно.

Узнав о планах уважаемого солидного купца Морозова, Людвиг Кноп почувствовал, что на посредничестве между развивающейся русской текстильной промышленностью и гениальным английским машиностроением можно прекрасно заработать. Он уговорил дядьев и брата Юлиуса, то есть фирму «Де Джерси», поставить всю начинку для морозовского предприятия в кредит, под будущие доходы от Никольской мануфактуры. Родственники пошли на риск. Через несколько месяцев на берег Клязьмы из Англии прибыли машины, мастера и рабочие. И в январе 1848 года огромная бумагопрядильня была запущена.

Вслед за С. В. Морозовым и другие купцы захотели получить от Кнопа фабрику под ключ. К началу 1850-х годов таким образом было выстроено восемь мануфактур. Но число желающих обзавестись современной прядильной или ткацкой фабрикой не уменьшалось. И в 1852 году Людвиг Кноп, приняв российское подданство и став Львом Герасимовичем, открыл в Москве собственную торговую контору, с филиалами в Петербурге и Ревеле.

«Его могущество в особенности покоилось на том,— писал Шульце-Геверниц,— что английские машины, которые с 40-х годов стали ввозиться в Россию, должны были проходить через его руки… Он одинаково был известен и пользовался доверием как в Манчестере, так и в Москве. Там он получал кредит, здесь он открывал кредит… На основании близкого знакомства с положением дел в Москве и лично зная московских купцов, Кноп допускал очень льготные условия расплаты для лиц, состоятельность которых была ему известна; он никогда не стеснял; он постоянно возобновлял векселя своих покупщиков. Никто не устраивал бумагопрядильни в Москве так дешево, как Кноп».

Кноп заключил договор с крупнейшей английской фабрикой прядильных машин братьев Платт, по которому он обязывался заказывать станки только у них, а те не имели права продавать свою продукцию в Россию через кого-либо еще. На таких же условиях Кноп получал паровые машины и различное оборудование. Все это стало возможно благодаря надежной поддержке младшего брата Людвига Кнопа — Юлиуса, успешно трудившегося в «Де Джерси и Ко» и позже возглавившего эту фирму (Юлиус женился на кузине Теодоре Фрерихс, и, поскольку у дядей Фрерихсов не было сыновей, их торговый дом перешел к нему).

В 1850-е годы дело получило такой размах, что несколько английских заводов изготовляли ткацкие станки исключительно для конторы Л. Г. Кнопа. Через него стали модернизироваться и другие производства: отбелка, крашение, набивка; поставлялись краски и масла.

За свои услуги Кноп получал акции и паи новых предприятий, иногда становился их директором или членом наблюдательного совета. Только он назначал на фабрики директоров и управляющих — как правило, из англичан. Такие отношения с предприятиями и их владельцами Кноп называл «доброжелательной опекой».

«Может быть названа образцовой»

Апогеем деятельности конторы Л. Г. Кнопа стало строительство Кренгольмской мануфактуры в Эстляндской губернии. Это было уже 43-е детище Кнопа.

13 мая 1857 года еженедельник Das Inland, издававшийся в Дерпте, сообщал:

«На острове Кренгольм, находящемся посреди обоих водопадов реки Наровы, 30 апреля 1857 года состоялась торжественная закладка бумагопрядильной и ткацкой фабрик… Около 3000 человек найдут себе работу на фабрике и нравственное обогащение в устроенных для них школах… Все предприятие основано на акциях, владельцами которых, кроме директоров, состоят еще несколько иностранцев.

Главный распорядитель Иоганн Фрерихс из Бремена проживает попеременно в Петербурге и Лондоне; в товариществе с ним состоят: потомственный почетный гражданин Алексей Иванович Хлудов с тремя братьями, купец первой гильдии Людвиг Кноп, Козьма Терентьевич Солдатенков в Москве и Александр Марш в С.-П.-Б. Директором техническим и по производству английский подданный Ричард Барлов; главным управляющим здесь на месте и главным уполномоченным всего дела является Э. Кольбе».

Началось строительство двух огромных четырехэтажных корпусов, соединенных галереей. Уже в октябре 1858 года была получена первая пряжа, а в августе следующего года — первая ткань, миткаль.

Авторы «Обзора различных отраслей мануфактурной промышленности России» в 1863 году восхищенно описывали новое предприятие Л. Г. Кнопа. Гидравлические сооружения, отопление всех помещений «по новейшему усовершенствованному способу» горячей водой, освещение газом, устройство цехов — все было сделано по последнему слову науки и техники:

«За исключением одних окон, все внутренние постройки каменные или железные; до 2 000 чугунных колонн поддерживают 2 500 балок, между которыми устроен каменный свод; вес поименованных чугунных частей превышает 300 000 пудов… Установка всех передаточных от общего движителя частей может быть названа образцовой; даже вблизи главных валов не ощущается ни малейшего сотрясения… Что же касается размеров прядильных и ткацких зал Кренгольмской мануфактуры и богатой технической обстановки их, то смело можно сказать, что подобных им мало найдется в самой Англии».

Эту мануфактуру называли «уголком Англии на русской почве», потому что все до последней гайки на ней было английским. Только турбины были немецкими. Устройство грандиозного предприятия оценивали в четыре миллиона рублей серебром.

На фабрике могли трудиться 3000 человек, но поначалу, пока существовало крепостное право, было трудно нанять и тысячу. Кнопу пришлось выписать 300 рабочих из Германии.

В 1862 году был найден еще один источник трудовых ресурсов. Опекунский совет Петербургского воспитательного дома дал согласие отправлять на фабрику своих питомцев. В докладе, направленном на подпись императору, сообщалось:

«Уполномоченный от Кренгольмской мануфактуры бумажных изделий, устроенной близ г. Нарвы, обратился в Опекунский совет с просьбой о передаче для работ на той мануфактуре до 500 питомцев Воспитательного дома обоего пола, в возрасте от 10–16 лет».

В докладе говорилось, что на мануфактуре будут обучать детей прядильному, ткацкому и отчасти механическому мастерству, платить жалование от 1 до 20 руб. в месяц, «каждому по степени знания и усердия», а по изучении мастерства переводить их на сдельную плату, из которой, после вычета расходов на их содержание, может составиться для каждого вспомогательный капитал ко времени достижения совершеннолетия.

Кроме того, было обещано выдавать питомцам на приданое: пробывшим на мануфактуре 6 лет — 25 руб., а пробывшим 10 лет — 50 руб. Детям и подросткам гарантировали чистые помещения, здоровую пищу, приличную одежду, раз в неделю баню и в случае болезни лечение в госпитале, устроенном при мануфактуре.

Опекунский совет охотно откликнулся на просьбу уполномоченного фабрики.

«Так как за содержание питомцев обоего пола, до 15-летнего их возраста,— разъяснялось в докладе,— производится деревенским воспитателям (крестьянам, в семьи которых помещались незаконнорожденные дети.— "История") плата по 12 руб. в год за каждого, которая с поступлением питомцев на Кренгольмскую мануфактуру прекратится, то мера эта послужит к сокращению расходов по Воспитательному дому, давая в то же время возможность обеспечить питомцев и питомиц в средствах к жизни обучением их полезным мастерствам».

6 октября 1862 года Александр II утвердил этот доклад.

Через год инспекторы, побывавшие на Кренгольмской мануфактуре, с удовлетворением констатировали:

«Малолетние рабочие подлежат особенно тщательному надзору; для них работа фабричная, устроенная с кратковременными сменами, оказалась сущим благодеянием, в особенности для детей эстляндских семейств: приводимые на фабрику почти все с хроническими глазными воспалениями,— вследствие дурного устройства эстонских курных жилищ,— после двух или трехмесячного пребывания в светлых хорошо проветриваемых мастерских мануфактуры они приобретают вполне здоровый вид и привыкают к опрятности и чистоте, им вовсе до того незнакомым».

Через 10 лет на мануфактуре, постоянно расширявшейся, работало уже около 6000 человек. Ее обороты дошли до 7 миллионов рублей в год. Дивиденд, получавшийся акционерами, доходил до 35%. Экономисты объясняли быстрое развитие Кренгольмской мануфактуры «солидной постановкой дела с самого начала, знаниями и могучими торговыми связями Л. Г. Кнопа».

«Продам по своей цене»

Но главная причина процветания мануфактуры была в обеспеченности сырьем. Выстроив десятки русских бумагопрядилен, Кноп стал для них монопольным поставщиком хлопка. Для закупки сырья он открыл конторы в Северной Америке, в Новом Орлеане, и в Индии, в Бомбее. В Нью-Йорке им вместе с родственниками была основана фирма «Кноп, Фрерихс и Ко» со множеством филиалов во всех хлопководческих районах страны. А, обзаведясь собственной фабрикой, Кноп, разумеется, снабжал хлопком прежде всего ее, и к тому же самым качественным. На работе Кренгольмской мануфактуры почти не отразился хлопковый кризис, случившийся из-за Гражданской войны в Соединенных Штатах1861–1865 годов, тогда как другие русские фабрики в это время буквально вымаливали хлопок у Кнопа, ставшего хлопковым королем.

Имея самую лучшую в России бумагопрядильню, Л. Г. Кноп получил возможность диктовать цены и на пряжу. Конкуренты не могли сбивать их, так как производство на их фабриках было гораздо дороже, чем у Кнопа. Правда, Кноп не позволял конкурентам и задирать цены, ведь в любой момент он мог выбросить на рынок пряжу в огромном количестве.

Умел Л. Г. Кноп заработать и на других товарах.

«Мне рассказывал Василий Алексеевич Хлудов,— писал Н. А. Варенцов,— как он однажды был свидетелем разговора своего отца с Кнопом, желавшим продать Хлудову большую партию масла для машин, Кноп, назначив цену на масло, при том прибавил: "Эта цена только для вас, другим по этой цене не отдам!" — "Хорошо! — ответил ему Алексей Иванович.— А если я тебе продам масло той же фирмы в пять раз дешевле, чем ты мне предлагаешь, купишь?". Кноп даже не смутился, а расхохотался и сказал: "Тебя не поймаешь! Я согласен отдать масло по твоей цене и год сделаю сроку, но только с условием: пожалуйста, никому не говори об этом, другим продам по своей цене"».

С каждым годом Л. Г. Кноп становился богаче, но и большинство тех, кому он построил фабрики, богатели и были ему благодарны. Это уже их потомки, по словам Варенцова, стали за глаза называть Кнопа и его наследников клопами, подразумевая, что как тех, так и других было трудно выбить из облюбованных ими мест.

В 1877 году, когда праздновалось 25-летие деятельности Л. Г. Кнопа в России, по просьбе московского купечества, изложенной в записке министру финансов графу М. Х. Рейтерну, он был возведен в баронское достоинство Российской империи.

К этому времени в стране существовало уже более сотни предприятий, устроенных Кнопом.

Русские заводчики и фабриканты в знак благодарности преподнесли барону Кнопу стол черного дерева с четырехпудовым серебряным ларцом. На его крышке по лазуриту крупными бриллиантами кофейного цвета, специально доставленными из Парижа, были выложены две большие буквы: «Л. К.», по бокам жемчугом написаны даты: «1852–1877».

Внутри ларца было приспособление в виде конторки для коллекции фотографий заводов и фабрик, с которыми фирма Кнопа имела обширные контакты в течение 25 лет.

«Выполнение ларца вполне художественное,— писала газета "Голос" в июне 1877 года,— и делает честь мастерской г. Хлебникова, взявшейся сделать заказ за 10 000 руб. и блистательно его закончившей в шесть месяцев. Рисунок стола и ларца был сделан по проекту профессора Р. А. Гедике. Работы по дереву принадлежат известному фабриканту Шрадеру».

Живший с начала 1860-х годов в Бремене или под Бременом, в имении Мюленталь, Л. Г. Кноп два-три раза в год приезжал в Москву, где у него был особняк в Колпачном переулке.

Живя в Германии, он поддерживал постоянную связь с многочисленными международными партнерами, устроив в доме в Мюлентале телеграфную станцию.

Но о развитии бизнеса в России неутомимый бременский коммерсант думать не переставал. Так, он понимал, что нужно облегчить доставку европейских и русских товаров в Сибирь, и возлагал большие надежды на торговый путь по Карскому морю. В 1878 году контора Л. Г. Кнопа снарядила экспедицию на Енисей, в результате которой туда был благополучно доставлен пароход «Москва». Его приобрел красноярский купец А. Н. Гадалов, и судно стало совершать регулярные рейсы между Минусинском и Красноярском.

В 1879 году Кноп основал на Енисее, в местечке Караульное, склад для товаров, которые будут прибывать по Карскому морю. Но в 1882-м из-за проблем со здоровьем Л. Г. Кноп решил прекратить торговую деятельность в устье Енисея. Тем не менее эти его попытки принесли немалую пользу.

Инженер путей сообщения Е. В. Близняк писал об этом в 1915 году:

«Более или менее правильное и надежное сообщение по Енисею начало развиваться лишь с появлением буксирного парохода "Дальман" (ныне "Дедушка"), который прибыл в устье Енисея в 1881 году также с одной из экспедиций Кнопа. Этот пароход был заказан компанией специально для плавания по Енисею и для доставки грузов от устья к Енисейску, а затем, приобретенный купцом Гадаловым у Кнопа, в 1886 году стал совершать рейсы между Красноярском и Енисейском, свободно преодолевая, благодаря 500-сильным машинам, ранее недоступный Казачинский порог».

«Бегло говорят по-английски»

Жить и работать в Москву отправлялись сыновья Старого Кнопа, получив коммерческое образование в Германии и пройдя практику в разных странах,— сначала Теодор (Федор Львович), а в конце 1870-х годов Андреас (Андрей Львович). Правда, деятельность торгового дома «Людвиг Кноп» постепенно сужалась.

«Могущество импортера,— замечал Шульце-Геверниц,— было сильно поколеблено тем, что крупнейшие промышленные предприятия средней России стали известны в Европе и стали там пользоваться кредитом; это ускорилось еще, наверное, тем, что известнейшие фабриканты стали посылать своих сыновей в Западную Европу, где они усваивали себе в тамошних конторах, в особенности в Манчестере, коммерческую технику Запада; многие молодые фабриканты Москвы и Владимира бегло говорят по-английски. Как только русские фабриканты завязали сношения с западноевропейскими банкирскими конторами, которые стали принимать их векселя, они получили возможность заключать сделки на Западе на собственное имя».

Этот естественный процесс привел к тому, что фирма, бывшая когда-то всем и вся, стала лишь одной из многих посреднических контор.

«Целая отрасль промышленности набивной и крашение совершенно отошли от конторы,— описывал "Вестник Общества технологов" ситуацию середины 1880-х годов,— ткацкие фабрики хотя и строились во множестве, но никто их не заказывал конторе; фабрики строились своими средствами, а станки заказывались исключительно в России. Многие кноповские фабрики заказывали прядильные машины конторе, но под разными предлогами уклонялись от паровых машин… Смелость их дошла до такой степени, что даже выписывали английские машины посредством других фирм».

Тем не менее все, кто разбогател, работая с Л. Г. Кнопом, не забывали, какую роль он сыграл в их жизни. И 50-летие деятельности барона Кнопа, как сообщал тот же «Вестник», английские предприниматели отпраздновали с таким восторгом и шумом, как будто это был юбилей народного учреждения.

В 1893 году барон Кноп отмечал 50-летие своего счастливого брака с Луизой Ивановной Хойер, немкой, родившейся в Петербурге. На этом празднике в Бремене несколько друзей поднесли супругам оригинальный подарок — золотую медаль. Известный исследователь русских медалей Ю. Б. Иверсен дал ее описание в 1896 году:

«Лицевая сторона. Грудные изображения барона Лудовика Кнопа и жены его баронессы Луизы Ивановны, обращенные влево без всякой надписи.

Оборотная сторона. Два гения, стоящие на гирлянде из цветов, на которые третий гений насыпает цветы из рога изобилия, над ними: 1843–1893».

Таким гением был для родственников и партнеров Л. Г. Кноп.

Через год барон и баронесса скончались. После смерти Старого Кнопа торговый дом возглавил И. К. Прове, который работал в фирме с 1859 года и был женат на родной сестре Луизы Ивановны. Совладельцами компании были братья Кноп — Федор Львович и Андрей Львович. В начале XX века они участвовали в правлениях 26 акционерных компаний.

По подсчетам экономиста профессора Московского университета И. М. Гольдштейна, из общего количества прядильных веретен, которых было в России (без Финляндии) к 1 марта 1911 года на 139 фабриках около 8 449 000, на Кнопов работали 1,6 миллиона веретен.

«Под полным или частичным контролем Кнопа находилось, следовательно, около одной пятой всех прядильных веретен России,— замечал Гольдштейн.— По отношению к Московской губернии, в которой к 1 марта 1911 года числилось 1 908 000 прядильных веретен, доля Кнопа достигала 34%, а в Прибалтийском районе даже 52%».

«В душе — немцы»

Через год после начала Первой мировой войны братьям Кноп, несмотря на их многолетнюю благотворительную и активную общественную деятельность и, казалось бы, заслуженное всеобщее уважение, пришлось пережить ужасы погромов, устроенных в конце мая 1915 года в Москве «антинемецкими элементами» при полном попустительстве полиции.

Член Государственной думы М. М. Новиков на одном из заседаний Думы, возмущаясь московскими беспорядками, сообщал:

«Один из видных гласных московской городской думы, лидер правого крыла думы, сообщает, между прочим, что разгром производился по заранее составленным спискам, в которые были внесены квартиры и торговые фирмы, причем разгромом руководили лица, разъезжавшие даже на автомобиле, а один из членов московской городской управы удостоверяет, что при разгроме магазинов от начала до конца присутствовали чины московской полиции, не принимавшие безусловно никакого участия в предупреждении и пресечении беспорядков, несмотря на очевидную возможность вмешательства…

Чтобы охарактеризовать, насколько легко можно было прекратить беспорядки, этот самый гласный указывает, что в доме Кнопа в грабеже участвовало только шесть человек».

Не миновал разгром и дачу Ф. Л. Кнопа на озере Сенеж. Писательница и драматург Р. М. Хин-Гольдовская 31 мая 1915 года писала в дневнике:

«Громили во всех частях города. На окраинах врывались в частные квартиры, требовали документы у хозяев — и в некоторых случаях — русских людей с немецкими фамилиями — грабили и били за то, что они "в душе — немцы"... Разорили подмосковные усадьбы Кнопа, Вогау, Бокельмана и еще, еще… Грабили все — и солдаты, и рабочие, и городовые, и бабы, и мальчишки, и "приличные" обыватели. Ночью запылали пожары — и только на другой день власти нашли, что пора положить конец "патриотическим манифестациям"».

В 1916 году Кнопы были вынуждены переименовать свой торговый дом из «Л. Кноп» в «Волокно», передав новой фирме весь капитал в 20 миллионов рублей. В ее Уставе обращалось особое внимание на то, что акционеры «Волокна» являются российскими гражданами. Но доверия властей Кнопы этим все равно не вернули, и над их торговым домом был установлен правительственный контроль. Кнопам пришлось переводить свои акции российских компаний на имя родственников в Англии.

После Октябрьской революции у них осталась лишь Кренгольмская мануфактура в Нарве, так как город отошел к Эстонии. Первым там оказался Андрей Львович Кноп. Покинул красную Москву и Федор Львович. После того как большевики обязали его выплатить революционный налог в один миллион рублей, он уехал в Кисловодск, а позже перебрался в Эстонию.

А. Л. Кноп умер в 1927 году. Ф. Л. Кноп прожил на четыре года дольше и успел увидеть рождение новой фабрики — в Риге в 1929-м.

Когда в Латвии таможенные пошлины на текстильные изделия повысили настолько, что импорт эстонских тканей и пряжи совершенно прекратился, эстонские фабриканты решили открыть свою фабрику в Риге. Акционерами «Ригас мануфактуры» стали Кренгольмская мануфактура и Цинтенгофская мануфактура. Последняя в 1934 году продала свой пакет акций владельцам Кренгольмской мануфактуры, и наследники Кнопов стали единственными хозяевами фабрики «Ригас мануфактура». Старому Кнопу понравился бы такой ход дел…

Однако и эти предприятия перестали быть частными после включения прибалтийских республик в состав СССР.

Энергичность и цепкость Людвига Кнопа унаследовали и потомки его дочери Луизы, родившейся в Москве в 1844 году,— Эрнст Альбрехт, известный европейский политик, и его дочь Урсула фон дер Ляйен, первая женщина на посту министра обороны Германии и первая женщина на посту председателя Европейской комиссии. Так что у истории про «Бременских коммерсантов» есть интересное продолжение.

Светлана Кузнецова