Василиса Кузьмина о байопике Ники Турбиной и конце девяностых

В прокате «Ника» — полнометражный дебют выпускницы киношколы «Индустрия» Василисы Кузьминой. В марте фильм представлял Россию в конкурсе американского фестиваля South by Southwest, где исполнительница главной роли Лиза Янковская получила специальный приз жюри. «Ника» основана на биографии поэтессы Ники Турбиной, которая была советским культурным феноменом в 1980-е: в свои 10 лет она получила «Золотого льва» Венецианской биеннале, в 14 перестала писать стихи, а в 27 лет погибла, выпав из окна собственной квартиры. Фильм Кузьминой рассказывает о жизни Ники Турбиной за два года до смерти. Центральным конфликтом становятся здесь отношения поэтессы с матерью: согласно общепринятой версии, детские стихи Ники Турбиной были полностью или частично написаны ее мамой. О конце девяностых, влиянии американской культуры и вытеснении травмы человеком и обществом Василиса Кузьмина рассказала Константину Шавловскому.

Как и почему вы решили снимать байопик Ники Турбиной, что вас привлекло в этой полузабытой истории?

Я просто однажды наткнулась на пост в фейсбуке (принадлежит Meta, которая признана в РФ экстремистской и запрещена.— “Ъ”) о детях-вундеркиндах. Про Нику Турбину я никогда ничего не слышала, она была популярна в восьмидесятых, а я родилась уже после развала СССР. Но меня поразило то, как она читает свои стихи, поразило недетское восприятие текста. Я пришла к маме, спросила, знает ли она Нику Турбину, и оказалось, что у нее даже была пластинка с ее стихами. Еще меня зацепило время — мы же показываем взрослую Нику, то есть это конец девяностых, а это мое детство. Это только потом я выяснила, что у моих родителей тогда не было денег, а мне-то казалось, что мы живем как короли, у меня были Sony PlayStation и киндерсюрприз каждый вечер. Мне подарили первый плеер как раз в 1999 году, и у меня было два диска — Земфира, первый альбом, и Gorillaz, купленные на Горбушке, и я целый год слушала их с утра до вечера. И вот с этим ощущением времени я приступала к работе над фильмом.

Как вы со сценаристкой Юлией Гулян работали с биографией?

Реальная история Ники намного мрачней, чем в фильме. Мы не хотели показывать все, с чем эта девочка столкнулась в жизни, многое осталось за кадром. Но, конечно, главная сложность для нас была в том, что мы опирались на мнения других людей — например, того же Александра Ратнера, который хорошо знал маму и бабушку Ники и после их смерти написал 800-страничную биографию.

Как вы относитесь к его книге? У вас не было от нее ощущения посмертной эксплуатации судьбы и образа девочки-вундеркинда?

Да, но мы опирались не только на эту книгу, мы встречались с людьми, которые знали Нику, смотрели документальные фильмы. И, к сожалению, не нашли ничего, что радикально опровергало бы Ратнера. При этом то, в чем я с ним не согласна, в фильм не вошло. В его представлении, например, мама писала за нее почти все, а у меня сложилось другое ощущение. Если честно, мы хотели поставить всю эту историю с авторством под вопрос: это все правда или это ей только показалось? Пытались сделать так, чтобы у зрителя не было однозначных ответов.

То есть — пытались ее спасти?

Пытались.

Ники и ее семьи нет в живых, и некому даже возмутиться тем, как они показаны на экране,— для вас не было тут этической проблемы?

Есть. Но я скажу так: я просто ее очень полюбила. И мне хотелось сделать ее живой, обаятельной, какой-то настоящей. Осязаемым человеком, который любил танцевать, которому нравились парни, который шутил и слушал музыку.

Почему вы решили не использовать в фильме стихи самой Ники Турбиной?

Да, у нас она читает стихи современных авторов. Я писала несколько раз сестре Ники, ее единственной родственнице,— сначала она молчала, а потом ответила: извините, нет. Возможно, мы все равно могли бы использовать ее стихи, а потом уже разбираться, потому что в реестре они не были оформлены на сестру, они ни на кого не были оформлены. Когда Ника умерла, ее тело еще месяц без востребования лежало в морге. То есть ни она, ни ее стихи не были кому-то особенно интересны. Но мы решили, что если можно избежать конфликта, то лучше его избежать.

Но вы понимали, что этим самым вы как бы повторно лишили ее права на тексты, подписанные ее именем?

Если бы для нас эта история была о том, кто на самом деле писал стихи Ники Турбиной, про поэзию и про важность этих текстов, то — да. Но поэзия в этом фильме — просто фон. Он же не о том, как человек не смог выжить без поэзии: на самом деле он не смог выжить без любви.

Роль Ники вы писали специально на Лизу Янковскую?

Нет. У меня был довольно изнуряющий кастинг, а Лиза пришла за две недели до него, потому что она куда-то уезжала. И я сразу подумала: «Ну это, по-моему, оно». Но я же дебютантка, и мне все взрослые сказали: «Ты просто попала под обаяние артиста». В итоге, отсмотрев около 500 актрис, я все равно вернулась к Лизе. А когда мы ее утвердили, выяснилось, что за два месяца до пандемии она репетировала спектакль про Нику Турбину, который потом так и не вышел.

Как вы работали с ней над ролью?

Мы два месяца репетировали, поэтому до съемок у нас был полностью собран весь фильм. Это было необходимо, потому что мы снимали на пленку и были очень ограничены в дублях.

А зачем этой истории нужна пленка?

Ну, во-первых, это была моя мечта. Во-вторых, пленка очень организует процесс. На площадке нет никого, кто сидит в телефоне, и все понимают, что на каждую сцену есть максимум три-четыре дубля. В-третьих, мне хотелось создать ощущение времени, осязаемого, плотного, жирного, документального, теплого изображения. Потому что время было для меня одним из героев этой истории.

Второй раз за год я вижу Анну Никитичну Михалкову в образе токсичной матери — сначала в «Оторви и выбрось» Кирилла Соколова и теперь у вас. Почему вы выбрали именно Михалкову?

С фильмом Соколова, конечно, параллели напрашиваются, но я-то как раз шла от противного. Мне хотелось найти какую-то, наоборот, теплую женщину, и Аня вызывает у меня это ощущение теплоты, любви, материнства, какой-то защиты. И я хотела сыграть на этом контрасте.

Ближе к финалу в фильме появляются макабрические сцены, как, например, объяснение Ники с Ваней или кошмар Ники, в котором Ваня целуется с ее матерью. Почему-то кажется, что фантасмагорических эпизодов изначально было больше.

Да, и мы отказались от ряда решений на монтаже. Могу сказать, что у фильма, например, был совсем другой финал. Тот финал, который у фильма сейчас, мы выбрали, потому что поняли, что не хотели ее убивать. Притом что зритель может прочесть, как реальная Ника Турбина умерла, она у нас еще стоит две с половиной минуты в кадре перед титрами.

А каким был финал изначально?

Давали ей шанс альтернативно прожить свою жизнь, отказавшись от стихов в детстве. Фантазировали на тему того, что было бы, если бы девочка однажды сказала: «Я не буду выступать, пусть мама читает, это взрослые стихи».

Фильм начинается со спойлера «Шестого чувства», и дальше по сюжету рассыпаны цитаты из знаковых фильмов того времени: «Бойцовский клуб», «Матрица»...

Ну, это абсолютно такие мейнстримовские на самом деле пасхалки, они все очевидны и не претендуют на какую-то многослойность. Конечно, все эти фильмы — про обманку, про иллюзию вместо реальности. А еще это культовые фильмы для нашего поколения. Вообще, влияние американской культуры и американского кино на Россию в конце девяностых, по-моему, сложно переоценить. Мы все были «influenced by western culture», как у меня было написано на футболочке, которую я носила в школе. Сейчас, наверное, такое уже и невозможно надеть.

Мне показалось, что у вас получился фильм еще и о том, как сконструирована постсоветская идентичность. И главным твистом тут оказывается не то, что реальность является фикцией, а то, что ваша героиня об этом однажды уже узнала, но вытеснила это знание. Как если бы Нео в «Матрице» выбрал синюю таблетку.

Да, и я сама почувствовала это особенно сильно на нашей премьере в Америке в середине марта. Потому что контекст полностью затмил то, что ты на самом деле закладывал в фильм, и он действительно стал звучать по-другому. Мне самой казалось, что мы просто говорим про личную травму, про то, что человек, когда ему очень больно, может забыть об этой боли, вытеснить ее. Вот меня в детстве покусала собака очень сильно, так, что я две недели лежала в коме, и я об этом забыла. Мы подумали, что так могло быть и с Никой. И когда я сейчас пересматривала эпизод, где мама говорит Нике: «Ты что, действительно не помнишь?» — у меня было абсолютное ощущение, что она говорит о том, что мы все испытываем сейчас. О том, что со всем, что мы вытеснили и не отрефлексировали, нам снова придется встретиться лицом к лицу.

Вы для себя ответили на вопрос, кто виноват в том, что произошло с реальной Никой Турбиной?

Я думаю, что все. Все, кто ее знал. И это опять же созвучно с сегодняшним днем: все виноваты.

---

Подписывайтесь на канал Weekend в Telegram