«Rotkho» в латвийском театре «Дайлес»

В Риге в театре «Дайлес» вышел спектакль «Rotkho» Лукаша Тварковского — имя новой звезды польской режиссуры знакомо русским зрителям: в нулевые он сотрудничал с питерским театром АХЕ, потом был видеосоавтором знаменитых постановок Кристиана Люпы. Близка нам и тема его спектакля — в нем судьба художника Марка Ротко и приключения его картин сплетены с размышлениями о том, что в искусстве подлинно, а что подделка и как все это меняется в эпоху виртуальной реальности и NFT. С подробностями — Алла Шендерова.

Первое, что стоит сказать: с европейским театром мы пока еще существуем в едином поле. Визуально и эстетически новый спектакль Лукаша Тварковского близок недавней работе Саввы Савельева «Берегите ваши лица» (см. “Ъ” от 17 мая): в обоих часть действия перенесена на полиэкраны, ритм и драйв создаются музыкой, сюжет ветвится, распадается и собирается вновь. Само собой, у Тварковского меньше политики и скольжения по краю дозволенного и больше старых добрых буржуазных язв, проявляющихся в XXI веке по-новому. Но в судьбах великого художника Марка Ротко и не менее одаренного, но рано ушедшего Влада Мамышева-Монро (он стал героем «Берегите ваши лица») можно заметить общее.

«Я сейчас играю роль актера, стоящего перед вами»,— обращается к залу длинноволосый парень, стоящий на темной сцене. Это пролог к почти четырехчасовому спектаклю, в котором отношения между подделкой и оригиналом и вопрос «Can a fake be authentic?» становятся таким же лейтмотивом, как тревожный, будто позаимствованный из последних фильмов Гаспара Ноэ свет (работа Евгениуса Сабалаускаса) и биты композитора Любомира Гжеляка. Собственно, тема задана уже в названии спектакля: на самом деле фамилия художника пишется латиницей «Rothko», а не «Rotkho». Так Тварковский и его соавтор, драматург Анка Хербут, заявляют, что их продукция — это такой Abibas, подделка. С другой стороны, в аннотации к спектаклю зрителю напоминают о теории Грэма Роулинсона: мы можем понять текст, пока первая и последняя буквы на месте, остальной порядок не так уж важен.

Актер из пролога станет одним из персонажей нью-йоркской арт-тусовки нулевых, предпочитавшей встречаться в китайском ресторане, который когда-то любил Энди Уорхол. Две камеры снимают столики слева и справа, разделенные стенкой, и транслируют изображение на два экрана. Привычные споры журналистов и арт-дилеров прерывает странный эпизод: среди завсегдатаев ресторана — председатель компании «Том Форд» Доменико де Соле, которого внезапно просят к старинному телефону. На проводе — некая Анна Фридман, чье изображение появляется на экране сверху. «Что?» — переспрашивает Доменико, ошалело вглядываясь в темноту: мы-то видим, что та же Анна, только с другой прической, сидит в кафе. «Was it original?» — кричит актер в трубку то ли о неведомом нам пока произведении искусства, то ли о самой звонившей.

В 2004-м владелица нью-йоркской галереи Knoedler Анна Фридман продала де Соле картину Ротко «Untitled #6» за $8,3 млн. Через несколько лет выяснилось: картину написал учитель математики из Шанхая. Скандал, связанный с этой историей, становится отправной точкой сюжета: павильон, придуманный сценографом Фабьеном Леде, как бы разламывается надвое, теперь столики разделяют уже не только несколько метров, но иногда целые десятилетия.

Слева за столиком может сидеть пожилой Марк Ротко (Юрис Барткевичс), пришедший в конце 1960-х с женой (Вита Варпина) на тот самый ужин в роскошный ресторан «Четыре сезона», после которого он передумал отдавать для оформления ресторана серию своих картин — и вернул владельцам огромный гонорар. А справа, уже в 2015-м, за столиком встречаются актеры, пришедшие на кастинг спектакля о Ротко. Он (изумительный актер Анджей Якубчук) хочет получить роль Ротко, а она (Эрика Эглия) — не роль жены художника Мелы, а именно что «роль женщины, чьим мужем был Ротко». «Почему никто не сделает спектакль о художнице-абстракционистке?» — сетует актриса за разговором, который происходит на латышском, польском и английском. Феминизм становится еще одной темой спектакля, поданной тонко, но дающей о себе знать.

Этот длинный, яркий, шумный спектакль-инсталляция категорически не навязывается зрителю и не особенно прикидывается жизнью, но течет почти с той же естественностью. Актеры держат мысль, но не обрушивают на зрителя сильные эмоции. Трудно сказать, знакома ли Лукашу Тварковскому старинная фраза Чехова: «Люди обедают, только обедают, а в это время решается их судьба», но люди в его спектакле существуют именно так. Текста много, но слова похожи на живописные мазки, раскрашивающие четкий контур,— оттолкнувшись от одного из споров, ты можешь пуститься в долгую медитацию. Например, порассуждать, что дозволено творческому человеку, а что нет. Или мысленно вернуться к обстоятельствам самоубийства художника: подумать, спровоцировал ли его тот самый визит в дорогой ресторан, где он мог наблюдать жующих потребителей искусства. Или вспомнить еще одно изречение, приписываемое Ротко: «Как художник, ты должен быть вором — и украсть место на стене у богатого».

Последние сцены спектакля происходят уже в наше время: судьба Ротко как-то сплетается с судьбой молодой латышской художницы Марты Зариня-Гельзе. Ее инсталляцию «Коллекция слез» показали в Даугавпилсе, на родине Марка Ротко, где теперь роскошный арт-центр его имени. Экспозиция была посмертной: в 2014-м Марта Зариня покончила с собой.

Впрочем, все эти самоубийства вовсе не финал. Финал спектакля заменен грандиозным вернисажем, в котором все персонажи и все истории объявляются частью виртуальной среды и могут быть превращены в NFT — в цифровой слепок самих себя. Собственно, на сцене ничего не меняется, кроме света. Разве что на одном из столиков появляется то ли макет сцены с копиями фигурок актеров, то ли экран ноутбука с макетом в 3D. Но ты почему-то веришь, что все происходящее стало цифровым слепком и может быть куплено за криптовалюту. Подлинное становится виртуальным, в глазах рябит, и ты сам понемногу начинаешь ощущать себя цифровой копией. Осталось только понять, могут ли цифровые копии воспринимать живые спектакли.