Космонавт-академик Виктор Савиных — о ремонте космической станции прямо в космосе и о перспективах российского космоса

Легендарный летчик-космонавт, трижды побывавший на земной орбите, дважды Герой Советского Союза, единственный академик среди космонавтов — Виктор Савиных. Его полет вместе с Владимиром Джанибековым на «мертвую» станцию «Салют-7» стал самым сложным в техническом отношении за всю историю космонавтики. Но не менее важной вехой в своей жизни Виктор Савиных считает руководство Московским университетом геодезии и картографии, который он когда-то окончил. О судьбе отечественной науки, образования, космонавтики академик и космонавт рассказал «Ъ-Науке».

— Виктор Петрович, вы родом из простой семьи, из деревни в Кировской области, где даже школы не было, приходилось пешком ходить в соседнюю деревню. Откуда эта тяга к знаниям, к науке?

— Мы все учились, считали, что иначе нельзя. И правильно считали.

— Все учились, но не все стали космонавтами, академиками. Что надо для этого делать?

— Ничего не надо делать. Тогда никто не думал о полетах в космос, никто не знал, кто такой Циолковский. И я не знал. В нашей школьной библиотеке книг о нем не было. Просто учился, потому что это было интересно. Не понимаю, как может быть по-другому.

— Помните момент, когда был запущен первый искусственный спутник?

— Я в это время учился на первом курсе железнодорожного техникума в Перми. На меня это произвело грандиозное впечатление: оказывается, не только самолеты могут летать, но и что-то выше, за пределы земной атмосферы!

Я, конечно, не очень понимал, что это такое и как выводится на орбиту. Потом уже начал об этом читать. А тогда мы собирались на берегу Камы — там есть сквер Козий загон (сейчас — сквер им. Решетникова, русского писателя-народника.— «Ъ-Наука»), а наше общежитие было совсем рядом — и смотрели в небо. По радио сообщали, когда над Пермью будет пролетать спутник, и мы все ждали этого момента. Когда увидели последнюю ступень ракеты, думали, что это спутник, радовались, ликовали. Спутника никто, конечно, не видел.

— В армии вы служили в топографических войсках. Это сыграло роль в том, что потом вы пошли учиться в Московский институт геодезии и картографии?

— Я служил сначала в топографических, потом в железнодорожных войсках, но и там, и там нужна была геодезия. Мы строили первую дорогу на вечной мерзлоте, по которой должны были возить сибирские нефть и газ. Начинали ее строить заключенные, продолжили железнодорожные войска, и я там был на передовой, в группе, прорубающей просеку для будущей дороги. У меня был теодолит — измерительный прибор для определения горизонтальных и вертикальных углов при топографических съемках и геодезических работах. Эта любовь к оптике потом и привела меня в МИИГАиК.

— Любовь к оптике осталась — раз после окончания вуза вы пошли работать на НПО «Энергия», где прошли путь от инженера до руководителя комплекса и тоже занимались оптическими системами для «Салюта», «Союза» и посадочных лунных модулей. А вашим шефом был будущий академик Борис Раушенбах. Каким он вам запомнился?

— Он был хороший человек, но на него падали все шишки, особенно после неполадок со станцией «Салют-2». Там вышла из строя ионная система, траектория полета была нарушена, полет сорван, и Раушенбаху пришлось все это как-то расхлебывать.

Я тогда курировал два прибора — один стоял на «Союзе», другие сейчас стоят на станциях — это ВШК (визир широкоугольный), лунная вертикаль, секстанты, в разработке которых я принимал непосредственное участие. Их, кстати, делали в Киеве на заводе «Арсенал», и я часто ездил туда в командировки. Очень хорошие остались воспоминания. Начальником над всем этим комплексом стоял Борис Черток.

— Знание оптических приборов для космических станций наверняка пригодилось вам, когда вы вместе с Владимиром Джанибековым полетели спасать вышедшую из строя станцию «Салют-7»?

— Да, я знал ее как свои пять пальцев. Я ведь к тому моменту уже летал на «Салют-6», а он практически такой же. Система управления, приборы, по которым строилась ориентация, навигация были ровно те же самые. Отличие состояло в том, что там появился солнечный телескоп, а Владимир Бранец с «Энергии» сделал к тому времени новую автоматическую систему определения местоположения станции для наблюдения на Земле. С помощью этой системы мы строили ориентации.

— Ваш полет на станцию «Салют-7» называют самым сложным в техническом отношении за всю историю пилотируемой космонавтики. Помню, как все с замиранием сердца ждали результатов этой миссии. Мой отец работал в космической отрасли, и, когда все закончилось благополучно, он назвал вас с Джанибековым настоящими титанами. А для вас это тоже было сверхсложной задачей?

— Я бы так не сказал. Задача была сложная, но очень интересная. Я хорошо понимал, где там что находится, а почему не работает, разобрался, когда прилетели.

— Значит, для вас не было ни героизма, ни страха?

— Героизма не было, а страх был. Ощущалась нехватка кислорода, пришлось его брать из баллонов, которые мы с Володей притащили в корабль, нашли возможность подключить, и кислород пошел. Скапливалось огромное количество углекислого газа, мы же выдыхали непрерывно, и он не убирался. Мы понимали, что в любой момент из-за этого может стать плохо, а это катастрофа. Напрягало отсутствие воды, электричества, невозможность удаления влаги со станции.

— Вам пришлось пять часов работать в открытом космосе. Это было тяжело?

— Это было, конечно, непросто, но очень интересно. Нужно было поставить новые солнечные батареи, а мы раньше этим не занимались. Первую установили быстро, со второй пришлось изрядно повозиться. Система подвижки солнечных батарей кверху держалась на тросиках, их нужно было крутить, а лебедка не работала. Тросики были вставлены в основную батарею, на ее край, и они, похоже, приварились. Так бывает в космосе с некоторыми материалами. Мне пришлось крутить лебедку, а Володя дергал за ручку. Это была чистая импровизация в нарушение всех возможных норм и правил. Но когда батарея поползла вверх, стало ясно — получилось. Мы работали в новых скафандрах, руки деревенели, не слушались. В общем, трудностей хватило, но мы справились. Задача была творческая, инженерная.

— Какие интересные научные эксперименты вам удалось поставить за все ваши три космических полета?

— Интересных экспериментов было много. Главное — я обнаружил вокруг Земли ионосферный слой, и это считается моим открытием. Очень много наблюдений было связано с серебристыми облаками, редким и до сих пор малоизученным атмосферным явлением, возникающим в мезосфере на высоте до 90 км. Мы также занимались сваркой различных металлов, получая новые материалы, ставили медицинские и биологические эксперименты.

— Виктор Петрович, всем людям, летавшим в космос, давали звание героя Советского Союза, потом — России. Как вы думаете, настанет ли время, когда работа в космосе будет не героической, а рутинной, как, например, труд путевого обходчика или сварщика?

— Хотелось бы ответить, что так будет. Но боюсь, скоро вообще ничего не останется в космосе. Кто это будет делать? У нас нет космического корабля, летает только один спутник, и тот военный. Все старое. Нового ничего не производится. Российским космическим агентством руководят непрофессионалы, как и вообще российской наукой. Перспектив не вижу.

— Константин Циолковский, родоначальник космонавтики, заглядывал в отдаленное будущее человечества. Как думаете, может быть, спустя много лет все изменится к лучшему?

— Я не Циолковский и так не умею.

— Виктор Петрович, знаю, что вы ушли из отряда космонавтов, потому что возглавили МИИГАиК, много лет были ректором, а сейчас президент. Не обидно было уходить?

— Очень обидно. Я хотел еще летать. Но мой родной вуз оказался в очень сложном положении. Предыдущий ректор умер, и возглавить его было некому. Началась перестройка, МИИГАиК оказался под угрозой. Приехали профессора, сели и уговорили меня. Сначала речь шла о том, чтобы мне продолжать числиться в отряде, но совмещать обе работы не вышло. Я написал заявление и ушел из космонавтов.

— Скучаете? Снится космос?

— Скучаю. Снится редко, но и наяву часто об этом думаю.

— Полетели бы, если бы прошли медкомиссию?

— Без колебаний.

— Циолковский считал, что люди не только земные, но и космические существа. А вы как думаете?

— Хотелось бы согласиться с классиком. Но сейчас я считаю, что до «звездного человечества» нам еще очень, очень далеко. На Земле бы разобраться.

— МИИГАиК — один из старейших вузов России…

— Да, он берет свое начало с 1779 года, когда указом Екатерины II здесь была организована Землемерная школа при Межевой канцелярии. Потом она стала училищем, позже — институтом. Интересно, что инспектором при этом учебном заведении был русский писатель Сергей Аксаков. Нам уже 233 года!

Мне вуз достался в очень непростом состоянии. Нас рвали на части, пытались отобрать наше старинное здание, выселить с исторического места, присоединить к другим учебным заведениям и даже кафедрам. Когда я пришел, еще был Советский Союз. Через полтора года его не стало. Но мы всегда жили и выпускали студентов. Геодезисты, картографы, космические архитекторы были нужны всегда.

Потом пришли эффективные менеджеры в качестве представителей ФАНО, потом министерства и сказали: «Зачем нам геодезисты? Мы делаем кадастр, и этого достаточно». Главное управление геодезии и картографии разрушили, сделали агентство, присоединили его сначала к Министерству путей сообщения, потом еще куда-то. А потом и агентство закрыли и сделали Росреестр, у которого была одна задача — налоги собирать. А для того чтобы собирать налоги, нужен кадастр. А кадастр создать нельзя без геодезии. Замкнутый круг! Так что нет сегодня геодезии, и никто не знает, как править карту 25-тысячного масштаба. Когда ее создавали, еще в 50-х годах прошлого века, геодезисты по всей стране пешком ходили. Теперь понадеялись на космические снимки, на гугл-карты. Зря понадеялись.

— Какой-то невеселый выходит у нас разговор…

— Хотелось бы, конечно, повеселее, но особо нечему радоваться. Сейчас мы попали в программу развития вузов до 2030 года, программа вроде бы хорошая, но вот геодезистов в ней, к сожалению, нет.

А мы готовим уникальных специалистов, которые знают все про Землю и все, что на Земле, умеют строить земную инфраструктуру, чтобы она была эффективной и безопасной — дороги, мосты и так далее. С некоторых пор у нас открылся архитектурный факультет. Есть также мощный оптический факультет. Правда, туда мы сейчас набираем людей с большим трудом. Не хотят студенты заниматься оптикой, потому что многие оптические заводы закрылись, и моя любимая оптика тоже оказалась не у дел.

— Космонавтика в загоне, геофизика, геодезия, оптика не нужны… Что же делать в этой ситуации? Как обернуться лицом к науке?

— Нужно перестроить работу Академии наук. Нельзя, чтобы наукой руководили менеджеры, в науке ничего не смыслящие. Это ведет к ее развалу. В нынешней ситуации это будет происходить еще более катастрофическими темпами, ведь у нас далеко не все есть, а купить за границей, как мы привыкли, уже не получится. Развивать отечественную науку нужно, но это возможно лишь в том случае, если ею будут руководить профессионалы, люди, знающие и любящие науку.

— Вы единственный академик среди космонавтов и единственный космонавт среди академиков. Одно другому мешает или помогает?

— Не мешает. В академию я пошел, для того чтобы помогать своему университету. Пожалуй, это действительно работает: чаще идут навстречу в решении рабочих вопросов, мое отделение наук о Земле меня поддерживает. Чувствуешь какой-то тыл.

— Кем вы себя ощущаете в первую очередь — космонавтом, ученым, организатором высшего образования, инженером?

— Я чувствую себя в первую очередь пенсионером.

— Вы же на работе каждый день!

— Ну и что? У меня много болячек, проблемы с сердцем, сегодня жив, завтра — кто знает… Конечно, такого не хотелось бы, потому что у меня еще правнучка совсем маленькая. На свадьбе дочери Джанибеков мне сказал: «Витя, твоя задача — довести дочь до пенсии». Потом кто-то мне говорил то же самое, но про внуков. Так что на тот свет не спешу.

— На что ваши надежды?

— На светлое будущее.

— А что там видится?

— Расцвет геодезии, космонавтики, вообще науки. Трудно, но я все же надеюсь.

Беседу вела Наталия Лескова