Андрей Могучий поставил в БДТ краткий курс русской литературы и русской мысли

Новая премьера Большого драматического театра, «Материнское сердце», основана, согласно программке, на текстах Василия Шукшина, Козьмы Пруткова и Елены и Николая Рерихов. Выбор выглядит парадоксально, но это, скорее, обозначение крайних точек гораздо более длинного ряда. Создатели спектакля могли бы вписать примерно половину русских писателей — от Карамзина, Достоевского, Гончарова и Гоголя до Мамлеева, Пригова, Сорокина и Пелевина — если не в соавторы, то в соучастники, считает Ольга Федянина.

От Шукшина в спектакле Андрея Могучего — «материальная база» сюжета: Авдотья Громова отправляется в длинный путь, после того как сын ее Витька, подравшийся по злой пьяни со случайным ментом, присаживается в КПЗ. У мента от драки случилось сотрясение мозгового вещества, и Витьке теперь светит зона. А мать снаряжается искать заступников по городам и инстанциям.

У Шукшина рассказ на этом заканчивается — вздохом автора в спину уезжающей Авдотьи: «Она верила, помогут». У Могучего спектакль только набирает обороты. Автор сценической композиции Светлана Щагина собрала сюжеты нескольких шукшинских рассказов в вереницу незадачливых, пропащих, дурацких судеб — и все они будут попадаться Громовой на пути, иногда буквально валясь под колеса ее мотоцикла «Урал». Потому что беда везде и у любого: то ли у каждого своя, то ли общая на всех.

Авдотья Громова в спектакле Могучего — это Нина Усатова, легко себе представить, как она может сыграть вечную русскую мать, с ее каменной, многовековой усталостью, такой же каменной несгибаемостью и со всей живой, человеческой теплотой. Усатова так и играет, глаз не отвести. Как и от всех окружающих ее «чудиков» — от сына Витьки (Григорий Чабан, в другом составе — Руслан Барабанов) до незадачливого мужа роженицы (Александр Ронис), ударенного в голову милиционера (Виктор Княжев) или паромщика Филиппа (Юрий Ицков). Еще полшага, и вышел бы идеальный Шукшин, сага о сложной жизни простых людей. Но свои полшага Могучий делает в другую сторону: у большей части персонажей в «Материнском сердце» недаром наклеены небольшие, аккуратные бутафорские носы — что-то среднее между клоунским реквизитом и напоминанием про романтическое уродство Сирано де Бержерака. Все они здесь герои «простых историй» — вот в этих самых кавычках из накладных носов, рефлексирующие клоуны, озабоченные (вполне по-шукшински) вечными вопросами. А режиссер Могучий, кажется, озабочен больше всего утомительной вечностью этих самых вопросов.

Герои Шукшина в спектакле существуют в постоянном соседстве со своими предшественниками и потомками — и их авторами. Авдотья на своем «Урале» путешествует не только по оврагам и буеракам, но и по пространству русской литературы и русской мысли. В историю то и дело врываются «посторонние» тексты и повороты сюжета. Как будто бы время остановилось, и перед нами оказалась громадная коммунальная квартира, в которой гоголевская фигура может присвоить себе текст Достоевского, шукшинские свадьбы и похороны разыграны персонажами Мамлеева или Пригова, а чисто пелевинский антураж служит рамкой для размышлений Карамзина, прокомментированных Еленой Рерих. Все здесь отражаются друг в друге, как в осколках одного разбитого зеркала, все через века и стили маются одной и той же маятой, все упираются в одно и то же: что это за нелепая жизнь такая и где взять силы ее жить.

Главный агент всеобщей маниакальной рефлексии — персонаж Андрея Феськова, гуттаперчевое, хвостатое создание, танцующее какой-то свой издевательский танец вокруг каждого героя, бесконечно декламирующее Козьму Пруткова, пародийно участливое и неотвязное. «Чичиков, аферист, жулик, представитель потусторонних сил»,— сообщает программка. Во всех ипостасях этот «представитель» мучается (и наслаждается) своей позицией стороннего наблюдателя, чужака, неспособного проникнуть в тайны русской души и русской жизни. И не устает время от времени вкрадчиво повторять: «Мы в театре».

Спасибо за напоминание, но как тут забудешь. Театр напоминает сам о себе ежеминутно. Хорошо, что есть Нина Усатова со своей Авдотьей: ее с толку не собьешь, ни рефлексией, ни иронией, ни литературным карнавалом. Ей сына спасать надо.

Кульминации история достигает в финальной четверти спектакля, когда Авдотья Громова доезжает до вожделенной Москвы и до современной русской литературы, то есть до совершенно сорокинско-пелевинского Мавзолея-зиккурата на Красной площади (сценография и костюмы — Александр Шишкин), в котором и заключены ответы на «вечные вопросы». Все это слишком роскошно поставлено и сыграно, чтобы портить пересказом, но несложно догадаться: «высшая правда» заключается в том, чтобы смириться с сегодняшними невзгодами, махнуть на них рукой и взглянуть с надеждой в светлое будущее.

Авдотью, к ее чести, «высшая правда» ободряет, но не останавливает. Подобрав в коляску «Урала» выздоровевшего мента, она отправится дальше: так вдвоем на этой гоголевской бричке они и будут трястись сквозь все русские вопросы и ответы, навстречу неизвестной цели. Ну, и черт, разумеется, сзади прицепится.