Директор ГМИИ Марина Лошак о музейной жизни в новой реальности

ГМИИ им. А. С. Пушкина отпраздновал 110-летие. Последние девять лет им руководит Марина Лошак, и за это время в биографии Пушкинского музея много чего произошло впервые. Музей дважды участвовал в Венецианской биеннале, прирос филиалами-центрами современного искусства в регионах, развернул мощные инклюзивные программы, стал регулярно обновлять развеску экспозиции старых мастеров, впервые в России целиком показал коллекцию Щукина, а в конце июня в здании на Волхонке откроет выставку коллекции Морозовых. Марина Лошак рассказала Игорю Гребельникову о том, как ГМИИ планирует оставаться самим собой и верным публике во внезапно изменившемся мире.

— О нынешней ситуации в России после начала военной операции на Украине часто говорят как о «новой реальности». Вы в музее как-то осмысляли эту новую реальность? Определились, как жить дальше?

— Нам очень важно не просто быть институцией или сообществом людей, которые вынужденно живут в предложенных обстоятельствах, а попытаться превратить эти обстоятельства в некую новую форму жизни, создающую возможности для роста, позволяющую меняться к лучшему. И это общее дело, поскольку музей — не только сотрудники, но и люди, которые к нам приходят. Мы не можем просто у себя внутри музея собраться и что-то решить независимо от того, что чувствуют или требуют наши посетители: нужно именно соединение наших инициатив и запросов посетителя. Это очень важная формула. Чтобы представить, как лучше жить сегодня, что предлагать зрителю, недостаточно одного формального разговора. Мы продолжаем переосмыслять, перестраиваться, расти внутри себя вместе со всеми обстоятельствами, которые нас окружают. Наша последняя крупная выставка «Мумии Древнего Египта. Искусство бессмертия» задумывалась давно и как раз в таком ключе — как философское осмысление перехода от бытия к небытию. И такой подход совпал с тем, что хочет наш зритель в смысле образования, просветительства, проектов, интересных для семейного просмотра. Для такого музея, как наш, сейчас очень важно не заземлиться, а подняться. Этот взгляд сверху, широко охватывающий историю и пространство, дает людям ощущение движения внутри большого процесса.

— Но ведь возможностей такого широкого охвата становится меньше, учитывая, что отношения с западными музеями институциями теперь оборваны.

— С европейскими институциями — да, сейчас контакты временно прерваны, или лучше сказать — приостановлены. Но не со всем миром. Это пауза, после которой будет продолжение.

Собственно, в некотором виде это продолжение существует и теперь, ведь наш музей и Эрмитаж — амбассадоры мирового искусства в России. Даже если есть враждебное отношение со стороны каких-то стран, не закрывать же нам свои залы с их искусством.

— Российские музеи приостановили деятельность в «Группе Бизо» (международная организация, занимающаяся выставками и межмузейным обменом.— “Ъ”). Это было как-то ощутимо для ГМИИ?

— Мы это ощутили как глубокую грусть и печаль. Такое ни к чему не приводит, кроме разрушения. Культурные, научные связи не должны прерываться, это никому не выгодно.

Но надо сказать, что, несмотря на такие бюрократические шаги, на уровне человеческих взаимоотношений все очень позитивно. В тот момент, когда эти связи прервались, коллеги из «Группы Бизо», с которыми у меня сложились особенно тесные отношения, написали письма, очень по-человечески откликнулись на ситуацию и продолжают откликаться. Связь не пропадает.

Другое дело, что и мы, и другие наши музеи пережили драматические моменты, когда разрушались проекты, которые выстраивались долгие годы. Причем пострадавшими оказались обе стороны. С коллегами из лондонской Национальной галереи мы готовили большую выставку «After Impressionism» о влиянии импрессионизма на европейскую художественную среду. Ее планировали показать в Лондоне и Москве. Команды музеев работали очень дружественно, это был первый опыт такого плотного сотрудничества Национальной галереи с российским музеем. У нас с директором Габриэле Финальди сложились очень теплые отношения. Поэтому во время последней встречи в зуме, когда было объявлено об отмене этой выставки, мы плакали все десять минут, пока говорили. Было ощущение какой-то глубокой несправедливости.

— Другая напасть, о которой много говорят,— «отмена русской культуры». Понятно, что Достоевского или Чайковского это не касается, хотя и по этому поводу есть спекуляции. Но к современным музыкантам, артистам, художникам это имеет отношение, хотя есть и хорошие новости: например, победа Ольги Чернышевой в конкурсе рисунка, проводимом почтенным французским Фондом Флоранс и Даниэля Герлен. Выставка их коллекции проходила в ГМИИ. Считаете ли вы «отмену» серьезной проблемой для нашей культуры?

— Я так обрадовалась победе Ольги Чернышевой, что сразу же написала письмо супругам Герлен о том, как это правильно и честно. То, что на самом деле очевидно, нормально, сейчас кажется уже чем-то необычным, каким-то исключением. «Отмены», касающиеся русских художников, музыкантов,— это как пандемия со всеми ее признаками. Атмосфера, сложившаяся в мире, не оставляет места людям сложносочиненным, чуть более сложно устроенным.

Жить в черно-белом пространстве, где только сплошные лозунги, довольно трудно. Художники относятся к людям такого типа, которые переосмысляют мир вокруг себя в более сложных конструкциях.

А существовать в мире отмен, замен, такого нехитрого конструирования рамок и терминов довольно сложно. Хочется жить в мире гуманистическом, и именно музеи среди прочего создают это пространство: наша задача — смягчать нравы, а не ужесточать.

— Вы сказали, что приостановлены контакты с Западом, но не со всем миром. С какими странами развиваете сотрудничество?

— Стран, с которыми его можно развивать, очень много. Иногда обстоятельства жизни поворачивают тебя в ту сторону, в которую уже давно стоило повернуться. Мы долго и последовательно выстраивали путь, связанный с влюбленностью в европейскую и, в частности, в итальянскую культуру. Не было года, чтобы мы не делали две-три выставки искусства итальянского ренессанса, и наш зритель по-прежнему все это обожает. Но мир велик, и коль мы являемся музеем мировой культуры, то правильно делать выставки-открытия. Раньше, как назло, что-то срывалось. У нас планировалась выставка искусства Древнего Судана. Напрямую с этой страной ее трудно сделать, проще было взять произведения нубийского искусства из Берлина, но нам хотелось получить вещи именно из Судана. Может, сейчас к этому стоит вернуться. Вообще, в мире так много фантастических вещей, которые могут открыться нашему зрителю, их трудно перечислить. И так не только у нас: в Британском музее с огромным успехом прошла выставка искусства Древнего Перу, она побила все рекорды посещаемости. Мы смотрим во многих направлениях, встречаемся с послами, пытаемся выстроить новую систему. В примерных планах на 2024 год — Индонезия, страны Латинской Америки.

— А что в ближайших планах музея вместо отмененных проектов?

— Назову лишь некоторые. Нас ждут очень сильные проекты на основе самых разных собраний — нашего, Эрмитажа, других российских музеев. Это будут наши собственные истории, которые мы рассказываем, исходя из понимания сегодняшнего дня. Вслед за выставкой коллекции Морозовых к Декабрьским вечерам откроем выставку «Всеобщий язык». Она как раз о разноязычии, о том, как со времен появления Homo sapiens люди умели сосуществовать, договариваться, и о гибели цивилизаций, о мертвых языках. Все это на примерах шумерских табличек, древнеегипетских текстов, японских иероглифов с первым хокку, древних обменных грамот разных народов, из которых вырастала их дружба. Надеюсь, она получится мощным высказыванием, которое позволит заглянуть в наше будущее, поможет представить, как важно вернуться к прежней системе, к многоязычию, которое нас соединяет, демонстрирует, какие мы разные, но в то же время похожие друг на друга.

В будущем году откроем выставку, связанную с раскопками так называемых Филипповских курганов в Оренбургской области — с древним сарматским золотом. В том объеме, какой мы планируем, эти вещи еще никто не видел. Дело в том, что часть из них находится в Уфе, в Музее археологии и этнографии, а другая — в Оренбургском губернаторском историко-краеведческом музее. И если уфимцы свои сокровища уже вывозили, показывали в музеях, то оренбургскую часть мало кто видел. Мы соединим две коллекции — это будет большое событие.

В марте мы вынуждены были отменить выставку «Котел алхимика». Сейчас вместо нее показываем выставку графики из нашего собрания «Между землей и небом». А 8 августа все же откроется «Котел алхимика», хотя пока что без ряда тех произведений, которые изначально планировались, в основном немецких художников, а также без специально созданной работы Олафура Элиассона. Художники с невероятно дружеским чувством и теплотой отнеслись к этому проекту. Мы и сейчас с ними в переписке. Мы договорились с ними о том, что если они не могут дать работы, то разрешат опубликовать книгу, где они воспроизведены: там целая глава посвящена проекту Элиассона, одна из его работ — на обложке. На переговоры в Берлин ездила куратор выставки Евгения Киселева. Мы переживали, что они не согласятся, ведь книга уже была готова. Я даже решила, что если они будут против, то мы заклеим эту обложку, на которой воспроизведена работа Элиассона, чтобы книга могла продаваться. Получится такой невероятный коллекционный экземпляр, люди потом будут биться за эту книгу. К счастью, Олафуру Элиассону так понравилась эта книга, что он хотел бы ее издать и в Берлине. Сейчас мы переводим ее на английский язык. Это действительно очень хороший пример, один из наших образцовых проектов. Мы сделаем выставку двухчастной, сейчас откроем первую часть, а как только появится возможность получить вещи немецких художников,— вторую, но тоже дополним ее нашими вещами.

— В связи с преждевременным закрытием выставки Гриши Брускина в Новой Третьяковке заговорили о самоцензуре в музейном сообществе. Что вы об этом думаете?

— Я не буду комментировать решения наших коллег. Скажу, что и я, и сотрудники музея довольно давно меняемся вместе со временем, ко многим вещам относимся осторожнее, я бы даже сказала, взрослее, чем прежде. Та ответственность, которую ты несешь, определяется именно рассудительностью взрослого человека. Лучше сто раз подумать, от этого будет только польза. То, что мы называем внутренним саморегулированием,— оно мощное. Но думаем мы всегда вот о чем: что зрителю сейчас важно? Как сбалансировать его ощущения от присутствия в этом мире? Музей должен подавать ему сигналы надвременные и надпространственные.

— Вы без малого девять лет являетесь директором ГМИИ. Какими они стали для вас и для музея?

— Для меня это невероятное приключение и испытание, которое еще продолжается. И при всем этом важно оставаться самой собой. Эти испытания со мной проходит и музей. Он очень изменился. Музею было нелегко, так же как и мне, все эти годы.

Нам с Ириной Александровной Антоновой понадобилось время, чтобы найти общий язык, чтобы прийти к общему пониманию того, каким быть музею, чтобы он отвечал своему времени, современному контексту, оставался живым местом.

Да и конкурентная среда изменилась: когда-то у Пушкинского музея не было конкурентов, а сейчас их очень много, появилось много институций — и я этому очень рада,— которые благодаря своему интеллектуальному посылу, устремлениям и возможностям могут многое предложить зрителю.

Это путь, может быть, и не безошибочный, но он очень важен для всех — для сотрудников, для зрителей, которые часть нас. Мы приросли филиалами, которые связаны с современным искусством, с замечательными командами. Главное, мне кажется, что мы все время меняемся, и это трудно не ощутить.