Кто был заинтересован в смерти виднейшего российского военачальника

140 лет назад, 25 июня 1882 года, при странных и компрометирующих его обстоятельствах скончался любимец России — генерал от инфантерии М. Д. Скобелев, которого, по слухам, вскоре должны были назначить главнокомандующим всей русской армией. Считавшемуся «равным Суворову» полководцу было всего 38 лет. И поневоле возникал вопрос: завистникам в военной и придворной среде или правительствам недружественных стран была в наибольшей степени выгодна его смерть.

«Скобелев стал великой силой»

«Вашему Величеству необходимо привлечь к себе Скобелева сердечно»,— писал императору Александру III его бывший наставник — обер-прокурор Святейшего Синода тайный советник К. П. Победоносцев.

Выглядел этот данный уже во второй раз совет, мягко говоря, парадоксально. Царю предлагали добиться расположения генерала, своего подданного. Хотя по всем канонам генерал от инфантерии М. Д. Скобелев должен был добиваться милостивого отношения самодержца. Но взошедший на престол в марте 1881 года Александр III еще только начинал осваивать тонкости управления страной. А «Белый генерал», как его именовали соотечественники, был в зените своей славы.

И это нисколько не упрощало ситуации. Так что Победоносцев, не понаслышке знакомый с упрямым нравом своего воспитанника, постарался привести в письме императору солидную аргументацию:

«Не надобно обманывать себя: судьба назначила Вашему Величеству проходить бурное, очень бурное время, и самые большие опасности и затруднения еще впереди. Теперь время критическое для Вас лично: теперь, или никогда,— привлечете Вы к себе и на свою сторону лучшие силы в России, людей способных не только говорить, но самое главное — способных действовать в решительные минуты. Люди до того измельчали, характеры до того выветрились, фраза до того овладела всем, что уверяю честью, глядишь около себя и не знаешь, на ком остановиться. Тем драгоценнее теперь человек, который показал, что имеет волю и разум, и умеет действовать: ах, этих людей так немного!»

Обер-прокурор Синода понимал, что отношение аристократии и военной элиты к М. Д. Скобелеву, мягко говоря, неоднозначное. А потому приводил веские доводы:

«Пускай Скобелев, как говорят, человек безнравственный. Вспомните, Ваше Величество, много ли в истории великих деятелей, полководцев, которых можно было бы назвать нравственными людьми — а ими двигались и решались события. Можно быть лично и безнравственным человеком, но в то же время быть носителем великой нравственной силы и иметь громадное нравственное влияние на массу. Скобелев, опять скажу, стал великой силой и приобрел на массу громадное нравственное влияние; то есть люди ему верят и за ним следуют. Это ужасно важно, и теперь важнее, чем когда-нибудь».

Вот только достигнутое Скобелевым положение в русском обществе не слишком изменило отношение к нему в светском. Хотя он с рождения и принадлежал к русской военной элите. В год его появления на свет, в 1843 году, его деду — знаменитому герою войны 1812 года и подавления польского восстания 1830−1831 годов И. Н. Скобелеву — был пожалован чин генерала от инфантерии. Его отец Д. И. Скобелев в то время еще начинал военную карьеру, но служил в самом близком к императорскому двору гвардейском полку — Кавалергардском. А позднее дорос до генерал-лейтенанта.

Однако в родословной Скобелевых существовал немалый «изъянец». Прадед «Белого генерала» — Никита Скобелев — был однодворцем, дослужившимся в армии лишь до сержанта.

Это сословие появилось в России после ликвидации поместного войска, основу которого составляли дети боярские — воины, обязанные являться по первому зову на проверочный сбор или на войну со своим конем, вооружением, припасами и сопровождающими, если таковые люди у него имелись. В число детей боярских входили и перешедшие на русскую службу небогатые иноземцы, среди которых было немало выходцев из Литвы — «литва», как их именовали в документах.

От того, насколько полной на смотре оказывалась снаряженность сына боярского к бою, зависел размер получаемого им содержания. Давали его деньгами и землей, а иногда, по вечной недостаточности казны, только землей, для ведения хозяйства на которой требовалось переманить к себе в поместье крестьян от другого помещика или какого-либо вотчинника.

В петровские времена затруднился не только увод крестьян.

Поместное войско, где каждый в большей или меньшей степени был сам себе командиром, не вписывалось в регулярную армию.

Детей боярских как сословие упразднили, а их самих отправили охранять границы России, наделив землей уже на новых местах. Снова обзавестись там крестьянами было крайне затруднительно (хотя владеть крепостными им не возбранялось), и потому эти служилые люди оказались только со своим двором и наделом — однодворцами. А в XIX веке тех из них, кто не нашел себе другого поприща — в армии, духовенстве или купечестве,— причислили к государственным крестьянам.

Судя по тому, что Д. И. Скобелев не раз упоминал, что в нем много литовской крови, их предки попали в однодворцы именно из обрусевшей «литвы». Но аристократы предпочитали видеть в них не потомков лихих конных воинов прежних времен, а выходцев из темной безграмотной крестьянской среды, которым неожиданно и несказанно повезло.

Этому немало способствовали далекие от утонченности манеры деда «Белого генерала» — И. Н. Скобелева, который, по воспоминаниям его недругов, больше походил на видавшего виды унтер-офицера, чем на генерала от инфантерии. И даже его литературные труды, пользовавшиеся успехом у военных, считались своего рода простецкими солдатскими сочинениями.

Взгляду на Скобелевых свысока способствовало и еще одно обстоятельство.

О первом браке И. Н. Скобелева в жизнеописаниях семьи если и упоминалось, то крайне скупо, и говорилось, что он был неудачным, бездетным и кончился редким в то время разводом. Однако встречались упоминания о том, что его избранницей оказалась купчиха. А это даже для лично заслужившего дворянство считалось неприличным. Репутация охотника за приданным окончательно закрепилась за ним после второй женитьбы — на вдове «с довольно хорошим состоянием».

Семейную традицию продолжил и его сын, получивший руку, сердце и солидное приданное О. Н. Полтавцевой — дочери богатого помещика. Партия оказалась крайне выгодной еще и потому, что одна сестра его супруги вышла замуж за графа А. В. Адлерберга, другая — за графа Н. Т. Баранова, которые приходились сыном и племянником генералу от инфантерии графу В. Ф. Адлербергу, имевшему значительное влияние и ставшему в 1852 году министром императорского двора. Это заставляло считаться со Скобелевыми, но давало лишний повод их недолюбливать.

«Положительно сумасшедший»

Став генералом, М. Д. Скобелев не раз повторял, что нижним чинам не следует лгать, поскольку «нельзя обмануть детей и солдат». И его самого в детстве вряд ли мог ввести в заблуждение налет вежливости окружающих в отношении его семьи, плохо скрывавший истинное к ней отношение. Видимо, тогда у него появилось желание доказать всем, что он лучший во всем и самый достойный наград. Горячность, унаследованная от лихих предков, сочеталась в нем с нервозностью, которую усилил неудачный выбор воспитателя.

«Отец его,— рассказывалось в биографии М. Д. Скобелева, изданной в 1882 году,— нанял сыну гувернера-немца, который оказался человеком настолько бестолково-строгим, что бил мальчика за всякий пустяк. Скобелев, обладая с детства независимою натурой, вспыльчивостью и необыкновенною подвижностью, которую можно назвать буйством, сердился и негодовал».

Многолетнее противостояние учителя и ученика закончилось тем, что мальчик после очередного удара плюнул гувернеру в лицо и ударил по щеке.

«Отец видел, что немцу с его жестокостью не справиться со Скобелевым, и отдал сына Дезидерию Жирарде, державшему пансион в Париже. На этот раз он попал в прекрасные руки».

Военный историк генерал-майор А. Н. Витмер, хорошо знавший и Жирарде, и его воспитанника, много десятилетий спустя после первых встреч с ними вспоминал в 1908 году, что француз с огромной нежностью относился к своему ученику, но постоянно опасался за него, повторяя:

«Это сумасшедшая голова. Прекрасный малый, умный, способный, но это сумасшедший, положительно сумасшедший».

Но все же Жирарде сумел приучить юного Скобелева к чтению, и он впитывал знания как губка, освоил несколько языков, отлично рисовал и чертил. А потому пришел к выводу, что военная карьера — это не для него. Он выбрал поступление в университет, и родители решили, что он будет учиться в Санкт-Петербурге. Он упорно готовился и в 1861 году был принят на математический факультет. Но в том же году университет из-за антиправительственных выступлений студентов закрыли, и Скобелев неожиданно поступил юнкером в Кавалергардский полк, где когда-то служил его отец.

По его биографиям циркулировала версия, что он тяготился учебой и завидовал сверстникам в гвардейской форме. Но знаменитый в последней четверти XIX и в первые десятилетия XX века репортер В. И. Немирович-Данченко (старший брат театрального Немировича-Данченко) присутствовал в 1877 году при разговоре двух генералов Скобелевых — Д. И. и М. Д., во время которого сын называл причиной неожиданной смены карьеры общеизвестную в то время крайнюю бережливость отца:

«— Я твоей скупости всей своей карьерой обязан...

— Это как же? —удивляется, в свою очередь, Скобелев­отец.

— А так... Хотел я тогда, когда закрыли университет, уехать доканчивать курс за границу, ты не дал денег, и я должен был юнкером в кавалергарды поступить.

Там ты мне не давал денег, чтобы достойно поддерживать блеск твоего имени — я должен был в действующий отряд в Польшу перейти, в гусары».

Служба в Кавалергардском полку действительно требовала от молодых офицеров значительных затрат собственных средств. Но знавшие тогда Скобелева утверждали, что он отправился в Царство Польское, едва получив офицерское звание. В 1863 году завершалось подавление очередного польского восстания, и корнет Скобелев спешил туда, чтобы как можно быстрее проявить себя в деле и получить награду.

Нужно отметить, что Скобелев знал назубок статуты всех российских орденов — каким и за что награждают. Так что, попав в Польшу, он немедленно настоял на включении его в отряд, искавший повстанцев, и участвовал в жестокой стычке с ними. И за личную храбрость, как и рассчитывал, был награжден орденом Святой Анны IV степени.

Но фактически восстание уже было подавлено, и Скобелев, перешедший в лейб-гвардии Гродненский гусарский полк, начал демонстрировать удаль где и как только мог. К примеру, он поспорил с приятелем-офицером, что тот в полном обмундировании на лошади не сможет переплыть Вислу. А когда увидел, что у однополчанина все получится, направил в воду свою лошадь и тоже переплыл реку.

Однако очень скоро подобные шалости и кутежи ему наскучили. Он все перепробовал и всем доказал свою удаль. В 1864 году Скобелев отправился в заграничный отпуск, чтобы «понюхать пороху» на датско-австро-прусской войне, но снова увидел лишь окончание боев. И вскоре решил доказать свою исключительность другим путем.

«Вышел великий скандал»

В 1866 году поручик Скобелев поступил в Николаевскую академию Генерального штаба, вполне сносно сдав вступительные экзамены. Но оказалось, что учеба в академии — не быстрый и занимательный путь к армейским вершинам, а череда монотонных и не всегда интересных лекций и выполнения объемных практических заданий. И не утративший нервности и подвижности Скобелев откровенно заскучал. Занимавшие его предметы он сдавал с блеском, остальные почти проваливал.

О нем, как вспоминал преподававший в то время в академии А. Н. Витмер, в профессорской сложилось нелестное мнение: «Просто шалопай и авантюрист, и никакого проку из него не выйдет». Мало того, Скобелев за полгода до окончания перестал ходить на занятия, не присылая, как того требовали правила, рапортов хотя бы о мнимой болезни. Но при этом его часто видели в петербургских увеселительных заведениях с дамами, знакомство с которыми в светском обществе было не принято афишировать.

«По четвергам,— писал Витмер.— я имел привычку ходить в Михайловский театр… и вот, заболтавшись с кем-то в одном из антрактов, спускаюсь с лестницы, торопясь, чтобы не опоздать в зрительный зал. Фойе и коридоры были уже пусты, и вдруг наталкиваюсь на Скобелева с двумя сильно подержанными француженками, выкрашенными, как тогда было принято между кокотками, в светлую краску».

Состоявшийся в театре серьезный разговор с адъюнкт-профессором возымел действие, Скобелев вернулся к занятиям и в 1868 году все же окончил академию. Правда, с далеко не блестящими результатами, по второму разряду.

Свой дальнейший путь он вкратце описал в упоминавшейся уже беседе с отцом о родительской скупости:

«— Ты меня не поддерживал...

— Только постоянно твои долги платил! — как бы в скобках вставляет отец.

— Ну! Какие-то гроши... Не поддерживал... Я должен был в Тифлис перейти... В Тифлисе жить дорого — я ушел от твоей скупости в Туркестан».

Но с Кавказа он уехал отнюдь не из-за безденежья. А. М. Витмер отмечал:

«Слухи с Кавказа были, нечего скрывать — неблагоприятные. Скобелева там не полюбили, и когда я встретился с ним вскоре у Казанского моста, он показался мне сконфуженным, особенно, когда я начал расспрашивать про Кавказ и про службу его на Кавказе».

А в Туркестане жажда славы и наград сыграла с ним злую шутку. Находившийся там же и подружившийся с ним знаменитый художник-баталист В. В. Верещагин писал:

«Как теперь помню мое первое знакомство с ним в это время, в 1870 г., в единственном ресторане города Ташкента… Нельзя было отнестись к нему без симпатии, несмотря на то, что история, висевшая на его шее, была самого некрасивого свойства. Дело в том, что, возвратившись из рекогносцировки по бухарской границе, он донес о разбитых, преследованных и убитых бухарских разбойниках, которых в действительности не существовало, как оказалось, и которые были им просто сочинены».

Статуту какого ордена соответствовало описание «подвига», большого значения не имело, поскольку, как отмечал Верещагин, обман был раскрыт:

«Дело разыгралось бы, пожалуй, "в ничью", как множество подобных дутых донесений, если бы не замешалась личная месть: Скобелев в запальчивости ударил одного из бывших с ним уральских казаков и хотя после представил его в урядники, но уралец-"дворянин", как они себя величают, на этом не помирился, а стал громко говорить, что "офицер сочинил от начала до конца всю историю о разбойниках, вовсе и не виденных ими"».

Случись это ближе к Санкт-Петербургу, Скобелеву, как и обычно, помог бы дядя — граф А. В. Адлерберг (Адлерберг 2-й, как его называли), друживший с юных лет с императором Александром II. Положение графа еще более упрочилось с 1867 года, когда он начал помогать своему отцу в управлении Министерством императорского двора, а в 1870 году сменил его на посту министра. Но Ташкент был слишком далеко от столицы.

«Вышел великий скандал,— вспоминал Верещагин,— не только для высших, но и для низших слоев общества офицеров; выразителем первых явился генерал-губернатор, вторых — двое офицеров из золотой молодежи Ташкента: кирасир Г., сын известного генерала… и П., адъютант генерал-губернатора — оба вызвали Скобелева на дуэль за вранье и недостойное офицера поведение…

П. рассказывал после, что Скобелев держал себя с большим достоинством во время дуэли, так что по окончании ее они пожали друг другу руки.

Г. получил рану, кажется, бывшую впоследствии причиною смерти этого милого, симпатичного юноши».

Но дуэль, как констатировал художник, лишь усугубила положение Скобелева. Генерал-губернатор Туркестана генерал-адъютант К. П. фон Кауфман решил примерно его наказать:

«Генерал-губернатор, он же и командующий войсками Туркестанского края, экстренно созвал офицеров в большой зал своего дома и сурово, жестко распек Скобелева.

«Вы наврали, вы налгали, вы осрамили себя», громко, рассчитано жестоко сказал ему генерал Кауфман в зале полной офицеров...

После этого Скобелев должен был оставить Туркестан, где его положение сделалось со всех сторон невыносимо».

«Лихо преследовал и гнал неприятеля»

Любого офицера, не имевшего высокопоставленных покровителей, после этого ожидала отставка и полное забвение. Но Скобелев благодаря родству получал новые назначения и следующие звания. Причем, к изумлению многих, очень быстро. В 1872 году он был уже подполковником, а в следующем году добился возвращения в Среднюю Азию, где намечались боевые действия, в ходе которых он мог реабилитировать себя.

«В Хивинском походе,— вспоминал В. В. Верещагин,— Скобелев действительно отличился, выдвинулся из ряда товарищей дерзки-молодецким поступком... Из трех отрядов, посланных на Хиву, один кавказский, под начальством полковника Маркозова, не дошел до места назначения — слишком торопясь прийти раньше других, они измучили лошадей и заморили вьючных животных, так что в конце концов должны были, во избежание гибели в степи, воротиться, не дойдя до Хивы 70 верст. Это пространство в 70 верст осталось, таким образом, не расследованным, а для пополнения пробела в сведениях имелось в виду снарядить небольшой отряд из пехоты, кавалерии и артиллерии».

Но Скобелев, как писал Верещагин, предложил другой выход из ситуации:

«Скобелев вызвался сделать один эту поездку, так же, как и глазомерную съемку всего пути,— конечно, он знал, что по статуту Георгиевского креста он должен получить его за это дело… Переодевшись в туркменское платье, Михаил Дмитриевич поехал с двумя джигитами и действительно исследовал путь и набросал расспросную карту… За эту рекогносцировку Михаил Дмитриевич прямо по статуту получил давно желанный им Георгиевский крест».

Без накладок, правда, не обошлось и в этом походе. Ведь желание быстро добыть славу никуда не исчезло.

«Один раз,— вспоминал Верещагин о Скобелеве,— не утерпевши, сделал опять промах — не такой, правда, большой, как в 1870 году, но, однако, и не малый: он повел солдат на штурм города Хивы с одной стороны в то самое время, как с другой — городская депутация выходила с хлебом-солью, для выражения командующему войсками полной и безусловной покорности».

Но потом появилась версия, дававшая благовидное объяснение этому действию, и все обошлось.

Мало-помалу накопленный боевой опыт помог достигать реальных, без «срезания углов», успехов. Последовали новые и очень щедрые поощрения — в 1874 году его произвели в полковники, а вскоре и во флигель-адъютанты императора. Он порадовал себя, поучаствовав во время заграничного отпуска в гражданской войне в горах Испании. Доставил он удовольствие и родителям — женился по семейной традиции на некрасивой, но богатой и к тому же знатной девушке — княжне М. Н. Гагариной.

Однако дома ему совершенно не сиделось и в 1875 году он снова добился направления в Туркестан.

И вскоре началась череда его первых знаменитых подвигов. В июле 1875 года, после начала восстания в Коканде, он, командуя небольшим отрядом охраны русской миссии, смог вывести ее и кокандского хана из города без единого выстрела и без малейших потерь. Что, учитывая ненависть, как их тогда называли, «коканцев» к правителю и русским, а также их численность, было настоящим чудом.

Тем же летом о нем начала писать пресса. После знаменитого в то время боя под Махрамом в газетах и журналах было опубликовано донесение генерал-адъютанта К. П. фон Кауфмана Александру II от 25 августа 1875 года, в котором говорилось:

«На втором переходе от Ходжента наш отряд встречен неприятельскою кавалериею в числе до 7,000 человек с фальконетами. Казаки, под начальством флигель-адъютанта Вашего Императорского Величества полковника Скобелева, восемь сотен, четыре конные орудия и ракетная батарея, целый день вели бой с неприятелем, без потери с нашей стороны. 22-го августа, Бог благословил наше оружие. Войска, под личным моим начальством, одержали полную победу со скопищем коканцов, которых насчитывают до 30,000 человек… Начальник кавалерии, флигель-адъютант Вашего Величества полковник Скобелев, довершил поражение коканцев: лихо преследовал и гнал неприятеля на протяжении 15-ти верст; бегущий прижат к реке Дарье; потоплено, порублено много».

Несколько дней спустя произошли новые бои, о которых самая читаемая в военной среде газета «Русский Инвалид» писала:

«Главный предводитель коканских скопищ, Абдуррахман-Автобачи, пытался снова дать русским отпор, собрав скопище в десять тысяч человек у Маргилана. По получении об этом сведения, генерал-адъютант фон Кауфман 1-й выступил с отрядом из Кокана к Маргилану. Но Автобачи не принял боя и начал уходить. Тогда преследование неприятеля поручено было начальнику кавалерии отряда, флигель-адъютанту Его Величества, полковнику генерального штаба Скобелеву. 9-го сентября казаки настигли партию Автобачи, уменьшившуюся до пяти тысяч, разбили ее и разогнали, так что скопище уменьшилось до четырехсот человек, которых полковник Скобелев продолжал гнать по пути. При преследовании, казаками подобраны три брошенные орудия. Затем отступление партии Автобачи превратилось в бегство, и через Карасу Автобачи проскакал всего со ста джигитами. Казаки наши, дойдя до г. Уша, остановили погоню… Со всех сторон в лагерь наш у Маргелана стекаются депутации от местных жителей с просьбою о помиловании и с заявлениями о покорности».

Публикацию перепечатали если не все, то очень многие русские издания. О Скобелеве узнали во всех уголках страны. А после пленения Абдурахмана-Автобачи к нему наконец-то пришла долгожданная слава. Он стал генерал-майором, получил ордена, золотое оружие с надписью «За храбрость», а вдобавок и управление вновь образованной Ферганской областью в качестве генерал-губернатора и командующего войсками.

Здесь он получил первый опыт общения с представителями прессы. Не всегда успешный, зато очень ценный. Ведь он начал понимать, насколько важна для него поддержка газет и журналов.

Но одновременно у Скобелева началось головокружение от успехов.

В подведомственную ему область начали прибывать с непродолжительными визитами представители столичного бомонда в надежде поучаствовать в какой-нибудь военной операции и получить награды и звания. Но генерал Скобелев, словно забыв, что сам с помощью связей очень быстро получал следующие звания, не оказывал свитским и гвардейским офицерам простой и естественной, с их точки зрения, услуги.

В ответ они платили ему сторицей и по возвращении в Санкт-Петербург описывали все происходившее в Ферганской области исключительно в негативном свете. Свой вклад в подрыв репутации генерал-губернатора Скобелева внесли и все те, кому он решил не давать впредь наживаться на поставках его войскам. Ко всему прочему в столице бурно обсуждалась безнравственность Скобелева, расставшегося с женой и, как утверждали светские сплетники, предпочитавшего гулящих девок, причем преимущественно иностранных. И противопоставить что-либо этой волне негатива не смог даже министр двора.

Поэтому не было ничего удивительного в том, что в марте 1877 года Скобелева отстранили от руководства Ферганской областью, и он очень сильно переживал. Не исключено, что к его смещению приложили руку и британцы. Ведь Скобелев совершенно открыто строил планы по продвижению русских войск и владений дальше на юг, к Индии, что, понятно, никого в Великобритании обрадовать не могло.

«Как есть мужицкого природу!»

В войсках, отправлявшихся в 1877 году на войну против Турции, командование встретило генерал-майора М. Д. Скобелева неласково. Скандальная репутация значительно опередила его на пути к Дунаю. Скептически отнеслись офицеры и генералы к его боевому опыту. Ведь воевать предстояло не с плохо вооруженными и организованными повстанцами, а с отлично подготовленной турецкой армией. Так что, как твердила армейская молва, ордена за победы над «халатниками» ему еще следовало подтвердить.

Для Скобелева 2-го, как его называли, чтобы не путать с отцом, не нашлось никакой должности, кроме места начальника штаба в сводной казачьей бригаде, которой командовал Скобелев 1-й. Но со временем он смог доказать, что его опыт вкупе со знаниями, которые он постоянно пополнял читая, помогает добиваться успехов там, где другие терпели неудачи. К примеру, прежде над ним немало потешались из-за «шутовской» поездки на гражданскую войну в Испании, откуда он вернулся с двумя попугаями. Но наблюдения за передвижениями войск в горах там очень помогли ему на Балканах.

Потом его много и часто сравнивали с другими военачальниками той войны и не переставали удивляться. Скобелев, в отличие от коллег, не мог жестко и безапелляционно приказывать так, чтобы эти распоряжения любой ценой были выполнены. Даже его собственная прислуга зачастую игнорировала его требования, и ему приходилось уговаривать денщика выполнить поручения. Он часто нервничал и терялся в присутствии высокого начальства. И многие его проблемы в отношениях с командованием улаживал состоявший при нем на протяжении почти всей войны В. В. Верещагин.

Но при этом М. Д. Скобелев регулярно побеждал.

Постоянно делались попытки проанализировать его стиль управления, чтобы выяснить его «тайные приемы».

Но, по существу, секрет был один — он мало-помалу стал необычайно популярным в войсках.

Он сам сформировал свой образ «Белого генерала», выезжая перед войсками на белом коне, в белом кителе и такой же фуражке. Во многом он копировал двух героев наполеоновских войн — французского маршала Иоахима Мюрата и русского генерала М. А. Милорадовича. Так же бесстрашно подъезжая к позициям противника, и не «кланяясь перед пулями». Белый цвет был его собственной находкой. Позднее специалисты-стрелки, проведя опыты, утверждали, что это один из лучших способов маскировки для защиты от оружия того времени, поскольку сосредоточиться на мелькающей белой цели совсем не просто. Дополнением образа служили экстравагантные духи, которые мать регулярно посылала ему в изрядном количестве.

Скобелев 2-й целенаправленно добивался известности, причем самыми разнообразными способами. Он знакомился со всеми встречавшимися ему офицерами, помогая им, если была возможность.

Немало способствовало росту его популярности знание статута всех российских наград. Он составлял донесения о подвигах своих подчиненных так, что они в точности подходили под необходимые описания. И в вышестоящих штабах не могли найти ни малейшей зацепки, позволяющей отказать в награде.

Часто бывавший рядом с ним во время этой войны В. И. Немирович-Данченко писал:

«Сначала ему удивлялись, потом невольно поддались могущественному обаянию Михаила Дмитриевича и привязались к нему, как дети. Я, разумеется, говорю о солдатах и о молодых офицерах».

Немирович-Данченко вспоминал о том, как Скобелев общался на марше с усталыми солдатами:

«Генерал сошел с коня, отдал его казаку... И пошел пешком... Спустя минуту между солдатами послышался смех, шутки... Толпа ожила... Песни запели — генерал подтягивает...

— О чем он говорил с вами? — спрашиваю потом у одного из них...

— Орел!.. Только как это он солдатскую душу понимать может — чудесно... Точно свой брат... У одного спрашивает, когда офицером будешь? Тот, известно, смеется... Николи, ваше­ство, не буду. Ну и плохой солдата, значит... Вот мой дед точно такой же мужик был, как и ты, из сдаточных... Землю пахал, а потом генералом стал!..

— Он, ведь, наш!..— заметил другой солдата.

— То есть как наш? — удивился я.

— Он самого правильного, как есть мужицкого природу!..— с гордостью подтвердил он».

В другой раз репортер наблюдал, как Скобелев обедал с солдатами:

«Генерал взял деревянную ложку у первого попавшегося солдата и засел за общий котел...

— Ен брат и ест­то по-нашему,— говорили они потом, хотя едва ли кто-нибудь другой был так избалован в этом отношении, как Скобелев...».

Эта популярность приносила военачальнику Скобелеву, то, чего, к удивлению современников, не могли добиться другие командиры. Он просто говорил солдатам, что нужно пойти в атаку на вражеские позиции, что позиции эти сильно укреплены и, чтобы взять их, многим придется умереть. У других солдаты при подобном раскладе добегали до ближайших укрытий и залегали. У Скобелева — шли и умирали. Они же не могли подвести своего до мозга костей генерала. В этом и был главный секрет его успехов.

А необычайному росту его популярности в стране и мире способствовало его общение с военными корреспондентами. Опыт, полученный в Туркестане, он постоянно развивал и совершенствовал, он привечал, принимал и кормил приезжавших в его расположение репортеров. Терпеливо рассказывал о происходящем, все разъяснял, давал сопровождающих и лошадей для поездок. Так что нетрудно догадаться о чьих делах все звезды тогдашней журналистики сообщали своим читателям с особым чувством и теплотой.

Во всех российских городах и весях, как и за рубежом, с нетерпением ждали сообщений об этой страшной кровопролитной войне. В России знали назубок имена практически всех боевых генералов. Но считали своим героем, практически родным человеком именно Скобелева.

Понятно, что немало военачальников считало его славу дутой, сделанной прессой и препятствовали работе ненавистных военных корреспондентов. Но тем самым еще больше сближали их со Скобелевым.

Ему удалось поставить победную точку в той войне, заняв Андрианополь, последний из захваченных до перемирия турецкий город. Что, вместе со всем остальным, сделало его абсолютно ненавистной фигурой для большей части генералитета и элиты и кумиром народа России.

«Талантливый честолюбец»

Потом была Ахал-текинская экспедиция 1880–1881 годов, предпринятая для укрепления российской власти в закаспийских землях. Она оказалась куда более сложной, чем все предыдущие среднеазиатские походы, в которых участвовал Скобелев. Но 13 января 1881 года он докладывал в Санкт-Петербург:

«Сегодня после кровопролитного девятичасового боя все укрепленные позиции, именуемые Геок-Тепе и Дешил-Тепе, взяты штурмом; неприятельские полчища по всей линии обращены в бегство; их разбили на протяжении 15 верст. Победа полная; мы взяли массу оружия, орудия, снаряды, лагерь, довольствие. Наши потери привожу в известность. Потери неприятеля громадны. Войска дрались безусловно молодецки».

На следующий день Александр II произвел его в генералы от инфантерии. Враги опять пытались вспомнить о «халатниках», но немногим позднее были обнародованы данные о том, что текинцев очень активно поддерживала и вооружала Великобритания.

«Искусство туркмен в обороне и сила их крепостей,— сообщал журнал "Нива",— объясняются весьма интересными сведениями… Английский майор Бутлер опубликовал подробности о командировке его в Туркменские степи с целью обучения, вооружения Туркмен и укрепления их поселений. Командировка эта, что теперь вполне доказано, была произведена на средства и по почину Английского правительства».

«Скобелев вернулся народным героем».

Таково было всеобщее мнение, это было ясно даже его недругам. Именно поэтому обер-прокурор Святейшего Синода К. П. Победоносцев убеждал воцарившегося в марте 1881 года Александра III приблизить к себе Скобелева. В сближении с ним, точнее в использовании его в своих целях были заинтересованы практически все группировки в российской элите. Его вроде бы привлекли идеи славянофилов.

«В последние годы своей жизни,— писал В. В. Верещагин,— Скобелев всецело отдался славянской идее, вытеснившей в его уме мысль о необходимости исключительной заботы о развитии нашего могущества в Азии, походе в Индию и проч.».

Но, познакомившись с ними поглубже, он говорил, что готов освобождать славян от угнетения, но возвращать страну к стародавним порядкам считает совершенно бессмысленным.

Возникла и проблема с его новым назначением. Даже те представители высшего командования, которые относились к Скобелеву без излишнего предубеждения, ясно осознавали, что он — прекрасный начальник, но никуда не годный подчиненный. И обоснованно предполагали, что он засыплет Военное министерство жалобами на любого, кто попытается им, народным героем, руководить.

Ко всему прочему, он понял, что лучше всего ему на войне. Но Александра III позднее не зря назвали миротворцем, ведь император считал любую войну вредной для России. И трения на этой почве между самодержцем и Скобелевым начались в начале 1882 года. На годовщине взятия Геок-Тепе генерал приветствовал борьбу славян в Австро-Венгрии за освобождение от немецкого ига. Это был вызов и настоящий скандал. И император порекомендовал Скобелеву отдохнуть за границей.

Но по пути в Париж, где он обычно проводил отпуск, Скобелев остановился в Берлине, и там его пригласили на маневры германской армии. По всей видимости, чтобы намекнуть, что Германия во всеоружии и не будет спокойно смотреть на помощь России австро-венгерским славянам.

После маневров германский император Вильгельм I сказал гостю:

«Вы видели два корпуса, но скажите его величеству, что все 15 сумеют в случае надобности исполнить свой долг так же хорошо, как эти два».

Скобелев счел, что это намек на подготовку к войне с Россией. И после прибытия в Париж, принимая пришедших поприветствовать его сербских студентов, произнес речь, которую 18 февраля 1882 года опубликовали во французской прессе:

«…Я вам скажу, я открою вам, почему Россия не всегда на высоте своих патриотических обязанностей вообще и своей славянской миссии, в частности. Это происходит потому, что как во внутренних, так и во внешних своих делах она в зависимости от иностранного влияния.

У себя мы не у себя.

Да! Чужестранец проник всюду! Во всем его рука! Он одурачивает нас своей политикой, мы — жертвы его интриг, рабы его могущества... Мы настолько подчинены и парализованы его бесконечным, гибельным влиянием, что, если когда-нибудь, рано или поздно, мы освободимся от него,— на что я надеюсь,— мы сможем это сделать не иначе, как с оружием в руках!»

Говорилось в речи и о том, какой именно враг имеется в виду:

«Это — автор "натиска на Восток" — он всем вам знаком — это Германия. Повторяю вам и прошу не забыть этого: враг — это Германия. Борьба между славянством и тевтонами неизбежна...».

Международный скандал был громким, но недолгим. Через пару недель возникшая из-за речи Скобелева напряженность в российско-германских отношениях начала спадать. Самого генерала вызвали в Санкт-Петербург, и он ехал на встречу с императором не спеша, с остановкой в Берлине, надеясь, что гнев самодержца хоть чуть-чуть поостынет. В столице его встретили как триумфатора.

Однако их встреча, как писал А. Н. Витмер, принесла неожиданный результат.

«Государь… когда доложили о его приезде, очень сердито приказал позвать приехавшего в кабинет. Скобелев вошел туда крайне сконфуженным и... по прошествии двух часов, вышел веселым и довольным. Не трудно сообразить, что если суровый Император, не любивший шутить, принял Скобелева недружелюбно, то не мог же он распекать его целых два часа.

Очевидно, талантливый честолюбец успел заразить миролюбивого Государя своими взглядами на нашу политику в отношении Германии и других соседей».

Через некоторое время в Санкт-Петербурге поползли слухи, что император собирается восстановить должность главнокомандующего русской армией. И что на этот пост он хочет назначить генерала от инфантерии М. Д. Скобелева.

Для всех недругов Скобелева это было настоящим шоком. Все, кто пакостил ему на протяжении многих лет, осознали приближение беды. Не лучше чувствовали себя в императорских дворцах Берлина и Вены, ведь это означало, что Александр III согласен с идеями, высказанными Скобелевым. Да и британская элита вряд ли обрадовалась тому, что генерал, мечтавший о походе в Индию, получит в свое распоряжение всю русскую армию.

Долгое, на протяжении многих недель отсутствие приказа о назначении, по всей видимости, свидетельствовало о том, что вокруг этого решения при дворе велась ожесточенная борьба, которая завершилась неожиданным, но вполне предсказуемым образом — Скобелев умер.

В ночь с 24 на 25 июня 1882 года 38-летний генерал скончался в номере московской гостиницы «Англия», где номера снимали барышни, предоставлявшие состоятельным господам услуги самого личного характера. По одной версии, досуг с ним разделяла известная под несколькими именами немка из Австро-Венгрии. По другой, генерала развлекали сразу три обитательницы этого заведения, что, учитывая рассказ о двух «сильно подержанных» блондинках-француженках в Санкт-Петербурге, не выглядело совершенно невероятным.

Естественно, о месте кончины Скобелева старались не распространяться. Официальное заключение о причине смерти, как сообщали газеты, гласило: «Скобелев скончался от разрыва вены». Пресса писала и о том, что у него была сердечная болезнь, которой он страдал на протяжении последних лет, хотя это и не соответствовало действительности. Возникало множество версий того, как могла возникнуть проблема с сердечной деятельностью. Но все выглядело так, будто выдвигаются они, чтобы скрыть компрометирующие народного героя в глазах немалой части общества того времени обстоятельства его смерти.

Уход из жизни Скобелева устраивал слишком многих и решал немалое число проблем. Но Александр III, казалось, был расстроен совершенно искренне. В телеграмме сестре Скобелева император писал:

«Страшно поражен и огорчен смертью вашего брата. Потеря для русской армии трудно заменимая и, конечно, всеми истинно военными сильно оплакиваемая. Грустно, очень грустно терять столь полезных и преданных своему делу деятелей».

Проститься со Скобелевым в Москве пришли десятки тысяч людей. Среди множества венков выделялся присланный Николаевской академией Генерального штаба. Надпись на нем гласила:

«Равному Суворову».

Евгений Жирнов