В ГМИИ воссоединились коллекции Ивана и Михаила Морозовых

В ГМИИ имени Пушкина при поддержке банка ВТБ открылась долгожданная выставка «Брат Иван. Коллекции Михаила и Ивана Морозовых». Ее сроки несколько раз сдвигались — сначала из-за пандемии, а затем, уже на фоне военной спецоперации, оказалось непросто вернуть экспонаты с показа коллекции в парижском фонде Louis Vuitton (две картины так и остались во Франции из-за санкций, наложенных на их частных владельцев). Но главное, произведения из этих собраний, распределенные после революции между Пушкинским, Эрмитажем и Третьяковкой, впервые соединились в Москве. «Музеем», выстроенным ради этой встречи внутри главного здания ГМИИ, восхищен Игорь Гребельников.

Это шестая (и последняя) выставка в цикле показов коллекций Сергея Щукина и братьев Морозовых, затеянных фондом Louis Vuitton и подхваченных ГМИИ и Эрмитажем — хранителями двух всемирно известных частных собраний искусства импрессионизма и постимпрессионизма, каждое из которых после национализации было разделено между ними. С тех пор вместе вещи из этих коллекций показывались лишь раз, в 1993 году, с огромным успехом в музее Фолькванг в Эссене. Неудивительно, что недавние парижские показы побили рекорды посещаемости — коллекцию Щукина посмотрели 1,3 млн человек, братьев Морозовых — 1,25 млн человек.

За размах и успех подобные выставки называют блокбастерами, но по отношению к «Брату Ивану» язык не повернется так сказать. Это при том, что смелостью концепции и ее воплощением она превзошла и то, как показывали коллекцию Морозовых в Эрмитаже в 2019 году (протокольно добавив московскую часть собрания к тому, что висит в Главном штабе, и почти обойдясь без русских художников), и то, на что не могли насмотреться посетители фонда Louis Vuitton (там русских художников было как раз навалом и акцент был сделан на их мнимую состязательность с французскими). Да и в сравнении с тем, как показывали в ГМИИ коллекцию Щукина, ошеломляя его собирательской страстью, каким-то отчаянным вторжением в клейновско-цветаевский интерьер, вещи из собраний Михаила и Ивана Морозовых предстают с таким спокойным достоинством, в столь продуманной последовательности, что создается ощущение, будто видишь их впервые, хотя большинство из них в постоянных экспозициях наших музеев.

Виданное ли дело: приходишь в один музей, Пушкинский, а оказываешься в другом, так сказать, Морозовском. Музей тут — не фигура речи, а специально воздвигнутое пространство. Но это и не реконструкция того, как эти вещи висели в особняках братьев или в Государственном музее нового западного искусства (ГМНЗИ), где после национализации до 1948 года находилась коллекция Ивана Морозова.

«Мы попытались представить, каким бы был его (Морозова.— “Ъ”) музей, если бы он смог его открыть, если бы не события 1917 года, в долговременность которых никто не верил,— пояснила, открывая выставку директор ГМИИ Марина Лошак.— Мы представили, что это произошло бы в конце 1920-х — начале 1930-х годов, и решили, что весь второй этаж будет тем самым неслучившимся музеем Морозова, где вся архитектура — модернистская, где свет подчеркивает эфемерность происходящего, где соединяются две большие утопии — цветаевская и морозовская».

Надо сказать, от цветаевской утопии тут разве что само здание: лишь местами сквозь ткань выгородок (высотой чуть ли не под потолок) проглядывают собранные основателем Музея изящных искусств слепки, что добавляет всему приятную сюрреалистичность. Сам же «музей Морозова» будто выстроен архитектором-функционалистом либо выучеником Баухауса (авторы экспозиционного дизайна — Кирилл Асс и Надежда Корбут), мебель тут — знаменитые кресла Barcelona Миса ван дер Роэ, и кажется, что по его же эскизам выполнены витрины и стеллажи с книгами и каталогами парижских салонов, где закупался Иван Морозов. Отсылка к тому периоду неслучайна: в 1929 году открылся Музей современного искусства в Нью-Йорке (МоМА), за год до этого первый директор Альфред Барр посетил Москву, и возможно, экспозиция ГМНЗИ, состоявшая из коллекций Морозова и Щукина, окончательно убедила его в том, что новый музей должен начинаться с выставки постимпрессионистов — Ван Гога, Сезанна, Гогена, так мощно собранных московскими магнатами-коллекционерами.

У нас же с них ничего не началось ни тогда, ни потом. Нынешний «музей Морозова» — прекрасная возможность вглядеться в шедевры, оценить вкус и прозорливость братьев. Драматургия и развеска выставки, тонко продуманная кураторами ГМИИ (их группу возглавил Алексей Петухов), полагается не на то, чтобы ошарашить зрителя количеством работ. Экспозиция переплетает несколько сюжетов: семейную историю, то, как формировались коллекции, оттачивался вкус собирателей, как за вещами, призванными радовать глаз в домашнем интерьере Ивана Морозова, проступает логика именно музейного коллекционирования, как насмотренность новой французской живописью ориентирует его в русском искусстве.

Выставка, хоть и названа «Брат Иван», воздает должное и собирательству его старшего брата Михаила — выводит Ивана Морозова продолжателем его оборвавшегося ранней смертью дела, причем таким продолжателем, который то и дело оборачивается на приобретения брата. Из внушительной коллекции Михаила Морозова, завещанной им Третьяковской галерее, кураторы выбрали то, что очерчивает смелый вкус довольно взбалмошного купеческого отпрыска, успевшего попробовать себя в качестве ученого-историка, писателя, журналиста, театрального критика, покровителя музыкантов и художников, но вошедшего в историю первым русским приобретателем произведений Мане, Ренуара, Моне, Ван Гога, Гогена, Тулуз-Лотрека, Мунка. С ними тут весьма тактично соседствуют Коровин, Серов, Нестеров, Левитан, Сомов. И остальные залы «музея» держат справедливый баланс, где русские авторы не соревнуются, а будто продолжают «французский» вкус коллекционера. Ренуаровский «Портрет актрисы Жанны Самари» из зала с первыми приобретенными Иваном Морозовым импрессионистами отвечает и тому портрету актрисы в рост, который ранее привез в Москву его брат, и серовскому парадному портрету его жены, тоже артистки — хористки из ресторана «Яръ» Евдокии Кладовщиковой. (На выставке впервые в абсолютно точных пропорциях воспроизведено убранство роскошного свадебного подарка Ивана Морозова жене — домашнего музыкального салона, декорированного серией панно Мориса Дени «История Психеи», его же вазами и четырьмя большими бронзами Аристида Майоля.) «Бульвару Капуцинок» Моне вторят парижские пейзажи Коровина. Пьеру Боннару — а его картинами Иван Морозов был так очарован, что заказал художнику три огромных панно для вестибюля своего особняка на Пречистенке — целая когорта авторов: Петр Уткин, Александр Головин, Борис Анисфельд, Павел Кузнецов, Михаил Ларионов.

Только соединившись в одном зале, картины Сезанна из ГМИИ и Эрмитажа предстают той беспрецедентной коллекцией (18 полотен), ради которой Иван Морозов готов был ждать месяцами появления на рынке нужной картины: как это было с «Голубым пейзажем», под который в морозовском особняке долго пустовало специальное место. А ведь так же еще соединился и Гоген (в собрании было 11 полотен), образовав совершенно другую цельность, чем в щукинском «иконостасе» из его картин, — гимн умиротворенности, созерцательности, открывшейся художнику на Таити. Правда, тут несколько режет глаз соседство с разного рода «экзотикой» Сомова, Сарьяна, Анисфельда, не говоря уже о «Девке» Малявина или «Ярмарке» Кустодиева — хотя как посмотреть, и в этих картинах из русской жизни теперь тоже можно увидеть «колонизирующий» взгляд. Но зато в этом никак не упрекнешь ни матиссовский «Марокканский триптих», ни обрамляющие его «Улицу. Константинополь» Сарьяна и «Мираж в степи» Павла Кузнецова, кажется, срифмованные за обилие синевы.

А вот другой коллекционерской удачей и уникальным соседством можно полюбоваться лишь в воображении. Морозову удалось приобрести два шедевра — «Кафе в Арле» Гогена и «Ночное кафе» Ван Гога, написанные в одном месте и в одно время. И если первая картина — перед нами, то вторая печально знаменита тем, что продана в 1933 году советским правительством американскому коллекционеру и теперь является изюминкой собрания Йельского университета — на выставке она представлена фотонегативом. Зато рядом впервые после тщательной реставрации показывают другой шедевр Ван Гога того же периода «Красные виноградники в Арле» — ту самую единственную проданную при его жизни картину, никогда не покидавшую стен ГМИИ.

В стенах новоявленного «музея Морозова» думается не только о печальной судьбе современного российского коллекционирования, что музейного, что частного — Марина Лошак в очередной раз, открывая эту выставку, призывала появиться новых Щукиных и Морозовых, но и о долгострое музейного городка ГМИИ, которому не видно завершения, и о заветной мечте бывшего директора Пушкинского музея Ирины Антоновой вновь объединить коллекции двух великих московских собирателей. В том «музее Морозова», каким предстало, пусть и далеко не в полном виде, собрание братьев, это объединение даже не кажется капризом. Тем более что никакого другого «нового западного искусства» в наших музеях в ближайшие годы не предвидится.