Игорь Гулин об «Убывающем мире» Алексея Конакова

В издательстве музея «Гараж» вышла книга историка советской культуры Алексея Конакова «Убывающий мир» — чрезвычайно увлекательное путешествие в пространство «советского невероятного» от охоты за НЛО до телесеансов Алана Чумака.

Алексей Конаков — один из самых оригинальных исследователей позднесоветской культуры. Главная ставка его текстов: феномены, выглядящие подчеркнуто периферийными, оказываются не отклонениями от магистральной линии культуры, а способами подсветить мейнстрим, ухватить главные напряжения, увлечения и тревоги эпохи. Если герои первой конаковской книги, вышедшего пять лет назад сборника «Вторая вненаходимая», были все же довольно респектабельными (она посвящена писателям андерграунда: Пригову, Аронзону, Улитину и прочим), то сюжеты «Убывающего мира» кажутся маргинальными до предела.

Есть странный факт: советская реальность с ее фетишем научно-технического прогресса была наполнена ажиотажем вокруг иррационального. Газеты и журналы печатали отчеты о встречах с НЛО, экспедиции искали следы йети, научные институты устраивали дискуссии о телепатии и телекинезе, интеллектуалы обсуждали целебные свойства загадочной субстанции мумие и так далее. На первый взгляд эти феномены мало связаны между собой, но на деле они плотно переплетены. Энтузиасты легко переключались с Атлантиды на охоту за шаровой молнией, параллельно практикуя экстремальное закаливание и лечение пассами, а также связывали свои поиски в разных областях: так, по одной из версий, снежный человек оказывался инопланетянином, по другой — целебное мумие представляло собой выпаренный жир несчастного йети. Всей этой разветвленной сети Конаков дает имя «советское невероятное» (отталкиваясь от названия знаменитой телепередачи «Очевидное — невероятное»).

Популярное объяснение такой страсти советских людей к загадкам: случившийся в эпоху застоя кризис социалистической идеологии с ее воинственным материализмом создал духовный вакуум и открыл дорогу религиозным поискам, частью которых были и популярность йоги, и охота за полтергейстом. С этой интерпретацией Конаков не согласен. Первый момент расхождения: «невероятное» — вовсе не продукт брежневской эпохи. Оно зарождается в 1930-х, уверенно формируется в позднесталинское время и по-настоящему расцветает в оттепель. Первое его вместилище, разумеется, космос, и советское невероятное отмечено той же двусмысленностью, что весь советский космический дискурс; оно раздирается между массовым утопическим энтузиазмом и параноидальными тревогами холодной войны. Ни то ни другое невозможно связать с апатичностью застоя.

Второе возражение: «невероятное» имеет мало общего с религией и гораздо больше — с наукой. Главными местами его разработки были всевозможные НИИ, научные кружки, идеологами — известные физики и химики, инженеры, редакторы научных журналов, лекторы общества «Знание». Официальная «большая» наука пыталась держать этот дискурс в узде, то подавляла его, то поддерживала, но точно не ощущала как нечто принципиально чужеродное. Поиск жизни на Марсе тесно переплетен с космической программой, советская телепатия находится в родстве с кибернетикой (телепаты представляли свои занятия как исследования в области науки об информации и ее передаче).

Известный, но всегда завораживающий парадокс: очевидное для нас, потомков, разделение на науку и паранауку, прогресс и мистику никогда не работает для современников. Большие научные открытия порождают энтузиазм в отношении загадок, а он всегда перебрасывается на то, что еще недавно было областью суеверий; становясь будто бы понятнее, мир всегда одновременно становится невероятнее. Иначе говоря, если мы полетели в космос, что помешает кому-нибудь из космоса прилететь к нам.

Однако, если бы Конаков просто вглядывался в эти двусмысленности, его книга не была бы настолько новаторской. Распутывая трансформации «невероятного», он пишет историю всего послевоенного советского общества. Главный дрейф здесь: снаружи — вовнутрь. От огромного простора с навещающими землю инопланетянами, Атлантидой — затонувшей прародиной всей земной цивилизации, антивеществом и прочими потрясающими мироздание загадками через преодолевающую пространство телепатию и открывающую доступы к тайнам древних йогу к биополям и лечебным чудесам заряженной воды. «Невероятное» постепенно теряет связь с академической наукой и как бы сжимается. В итоге главным его вместилищем оказывается такая банальная вещь, как здоровье; оно превращается в один из объектов потребления. Из искателя-энтузиаста советский человек становится человеком частным, мало интересующимся вещами за пределами своей квартиры и собственного благополучия — так рождается советский буржуа.

Несмотря на меланхоличный финал, «Убывающий мир» — одна из самых очаровательных книг о позднем СССР. Во многом потому, что Конаков удерживается от двух обычных в работе с эзотерическими сюжетами искушений. Он не разоблачает невежество, не выводит своих персонажей на чистую воду с позиции по-настоящему просвещенного человека, но и не слипается с материалом, предлагая читателю причаститься тайны. Здесь есть очевидная ироническая дистанция, но много и искренней любви к «невероятному». Сочетание того и другого — залог по-настоящему интересного исследования.

Алексей Конаков. Убывающий мир: история «невероятного» в позднем СССР. М.: Музей современного искусства «Гараж», 2022

Подписывайтесь на канал Weekend в Telegram