«Крик души» в Opera Garnier

Парижская опера открыла новый балетный сезон мировой премьерой двухактного танцспектакля «Крик души» в постановке норвежского хореографа и режиссера Алана Люсьена Оуэна. На протяжении двух с половиной часов парижский дебютант выясняет свои сложные отношения с реальностью. Рассказывает Мария Сидельникова.

Имя 44-летнего Алана Люсьена Оуэна — новое не только для Парижской оперы, но и вообще для европейского зрителя. До недавнего времени его карьера складывалась в родной Норвегии. Эксперименты на стыке театра и танца, отмеченные местными театральными премиями и статусом хореографа—резидента Норвежской оперы, привели Оуэна в 2018 году в Вупперталь, в колыбель жанра — Tanztheater Пины Бауш. После смерти великой немки ему одному из первых выпала честь ставить в ее театре. Вместе с этим заказом он получил и счастливый билет на европейские сцены.

Первой за молодого скандинава-авангардиста и продолжателя традиций ее любимой Бауш ухватилась Орели Дюпон. Вместе с карт-бланш на полноценный вечер худрук балета Оперы выдала Оуэну молодых артистов, открытых любым творческим опытам. Дело было в 2019 году, до пандемии, которая отодвинула премьеру. Время не пошло на пользу будущему спектаклю: Дюпон внезапно ушла этим летом в отставку, бросив на произвол судьбы и труппу, и своего протеже. Не в силах совладать с желанием вместить в свой «Крик души» все наболевшее и остановиться, предоставленный сам себе хореограф окончательно увяз в своем многослойном и многословном спектакле.

А ведь начало интриговало. «Крик души» Алан Люсьен Оуэн раскручивает с конца. На авансцене не то человек, не то рептилия (позже выяснится, что это ожившая ящерица — самый счастливый персонаж в спектакле, не знающий тягот депрессии) прошипит о смерти. Несчастный случай, лестница, мужчина, убийство — что-то невнятное. Еще несколько эпизодов, и действие оказывается на съемочной площадке. Словно у Бергмана в «Сценах супружеской жизни», перед глазами разыгрывается закулисная возня. К Бергману вскоре добавятся и Дэвид Линч, и Вим Вендерс, чьи фильмы всплывают в памяти при взгляде на сцену.

Крупным планом на экране — лицо главной героини. Ее исполняет «первая танцовщица» Марион Барбо, звезда не только Оперы, но и удачного фильма Седрика Клапиша «В теле», где она снялась вместе с Хофешем Шехтером. А первым ее разглядел Дмитрий Черняков, выбрав на партию Мари в «Иоланте / Щелкунчике». Ни жива ни мертва, она поправляет на затылке провод, пересекающий голову словно свежий хирургический шов и что-то обрывочно говорит про сжирающую ее болезнь. Болезнь ее таки убьет в финале — буквально, кровожадно ножом в сердце под сводами потухшего Танцевального фойе Оперы, но до этого героине вместе со свитой странных персонажей предстоит долго плутать в лабиринте сумбурных мытарств, которые заготовил ей Алан Люсьен Оуэн.

«Крик души» — спектакль ни в коем случае не нарративный. Более того, хореограф нарочито избегает линейности и драматургической стройности, каждый раз обрывая едва наметившееся повествование. Действие скачет с Монмартра в заснеженные горы, из рождественской гостиной в американские каньоны, из Дворца Гарнье в иные — фантомные — миры, рожденные воображением хореографа. Одни сцены сопровождаются пафосными и наивными рассуждениями; другие приправлены черным юмором, столь органичным для скандинавов и диковатым для европейцев; в третьих сквозит одиночество и меланхолия. Они-то и самые удачные, но поди их вылови и припомни. В несвязных кусках этого утомительного пазла, бесконечно собирающегося и распадающегося на наших глазах, Оуэн с обсессивной одержимостью исследует, как реальность оборачивается фикцией, смешное — трагическим, игра — жизнью, жизнь — смертью. Смерть — его навязчивая идея. В качестве главного сценического элемента он использует диорамы. В музеях естественной истории в них представляют чучела животных в их естественной среде обитания. Мы же становимся зрителями диорам человеческих.

К портрету самого Алана Люсьена Оуэна со всеми его одержимостями добавляется коллективный потрет сегодняшней труппы Парижской оперы. Следуя примеру Пины Бауш, норвежец работает с головами и душами артистов. Они его полноправные соавторы, поэтому часть текста состоит из их обрывистых монологов. Рефреном звучат претензии в духе «мы не признаны», «мы никогда не делаем то, что хотим», «а получаем ли мы то, что заслуживаем», «а какие спектакли мы должны показывать» и т. д. А львиная доля текста хореографического (в частности, сольные куски и дуэты) — балетные импровизации, составить которые артистам-полиглотам, работавшим с лучшими хореографами мира от Уильяма Форсайта до Кристал Пайт, ничего не стоит. В совершенстве владеющие своими телами Симон Ле Борнь, Жюльетт Илер, Марион Барбо — подарок для любого автора.

У Пины Бауш была репутация великого психолога. Из самых потаенных уголков подсознания артистов она умела вытащить все ужасы, боль, желания, комплексы и перевести их на язык тела. У Оуэна дальше слов дело, увы, не идет. В немногочисленных массовых эпизодах второго акта можно усмотреть цитаты-влияния и Анны Терезы Де Керсмакер, и Шарон Эяль, и той же Кристал Пайт, и самой Пины с ее ритуальными хождениями и хороводами, которые Оуэн повторяет и повторяет. Ключевая сцена «Крика души» выстроена как сеанс коллективной психотерапии. Артисты по очереди выкладывают свои страхи. Портрет вырисовывается неутешительный: талантливые молодые ребята, готовые на все — хоть петь, хоть танцевать, совершенно потеряны и некому их направить.

В поисках находится и дирекция Парижской оперы. Если раньше генеральный директор брал на себя ответственность единоличного выбора худрука балета, то теперь интендант Александр Неф решил провести конкурс. В отборочную комиссию вошли Каролин Карлсон, Шарль Жюд и Анжелен Прельжокаж. Заявки принимались до августа, собеседования планировались в сентябре, по итогам Неф должен сделать свой выбор. Откладывать дальше некуда: «Крик души» вопиет в голос.