Как в России проводились принудительные эвакуации

105 лет назад, осенью 1917 года, в Петрограде проходил Первый делегатский съезд беженцев, на котором было решено отдать дело помощи вынужденным переселенцам избранным на демократических началах организациям, ведь несмотря на обилие органов и обществ, призванных оказывать помощь беженцам и выгонцам, 75% добравшихся до новых мест проживания, по данным МВД, стали нетрудоспособными.

«Это был не бедный народ»

Первую большую волну беженцев в мае 1915 года, после отступления русской армии из Галиции, принял на себя Львов. Заботиться о них взялся Комитет Юго-Западного фронта Всероссийского земского союза. К этому времени у него уже был успешный опыт организации пунктов питания для окопных рабочих. В вышедшем в 1916 году очерке, посвященном деятельности комитета, сообщалось:

«Комитет стал оказывать помощь беженцам еще в мае 1915 года, когда во Львов стали направляться беженцы-русины с Карпат, и приходилось иногда кормить до восьми тысяч человек в день».

Из Львова их отправляли в Киев.

«Здесь они,— писали "Киевские епархиальные ведомости" 17 мая 1915 года,— встречают попечительное отношение к ним со стороны Киевского отдела славянского (благотворительного) Общества и Св.-Владимирского Братства. Комитеты распределяют беженцев для помещения в зданиях и заботятся о пропитании их, также о приискании для них работ и отправлении их к местам в других губерниях, городах и имениях».

Одновременно с тысячами беженцев в России появились выселенцы, или выгонцы,— российские подданные, в чьей благонадежности власти сомневались и потому решили переселить их подальше от линии фронта.

Насильному выселению из западных и северо-западных губерний подверглись евреи и немцы-колонисты.

Выступая на заседании Государственной думы 14 августа 1915 года, юрист, кадет, депутат 3-й и 4-й Государственной думы Н. М. Фридман рассказал о выдворении 10 тыс. евреев из Ковенской губернии:

«Евреи, они были невольными беженцами. Там начались выселения тогда, когда все остальное население еще крепко сидело на местах, там производились эти изгнания, когда враг находился на расстоянии 100 верст от тех городов, из которых население изгонялось. Это было за два с половиной месяца до наступления врага. В Ковенской губернии выселение произошло с 3 по 5 мая, а немцы заняли Вилькомирский, Поневежский и Шавельский уезды только в июле месяце. Там производились сплошные выселения всего населения».

Имущество изгнанникам брать с собой не разрешалось, и оно было или расхищено, или досталось врагу.

Еврейское население Курляндской, Ковенской, Гродненской, Виленской губерний отправляли в 13 уездов Екатеринославской и Полтавской губерний.

Когда же они переполнились, многих выгонцев выгнали еще раз и повезли в Тамбовскую, Воронежскую и Пензенскую губернии.

«Выселение это,— писал в октябре 1915 года историк Е. С. Шумигорский,— фактически разрушило знаменитую черту еврейской оседлости и привело к временному разрешению евреям селиться во всех городах России, кроме столиц и местностей, находящихся в ведении министерств военного и Императорского Двора».

Немцам-колонистам, в отличие от евреев, позволили выселиться с вещами.

Педагог и литератор Ф. А. Кудринский, видевший в начале июля 1915 года в Рогачеве (Могилевская губерния) огромный лагерь колонистов, прибывших на подводах из Люблинской и Холмской губерний, писал:

«Мужчины делали навесы у забора, устанавливали сундуки, ворочали тяжелые вещи. Это был не бедный народ, судя по захваченному ими домашнему скарбу. Они везли с собой кованые сундуки, перины, теплое платье, разную посуду и проч. Некоторые захватили швейные машины, разные кухонные приборы (для чистки картофеля, для приготовления котлет и проч.)».

В Рогачеве одних колонистов и их добро перегружали на белорусские подводы и отправляли дальше, других сажали в поезда, и они продолжали путь по железной дороге.

Исправник (глава уездной полиции), с которым удалось пообщаться Ф. А. Кудринскому, жаловался:

«Не знаешь, как справиться с ними теперь, когда их немного. А что же будет потом? Ожидается 30 000 переселенцев, да 35 000 беженцев. Вдруг телеграмма: встретить и принять 1000 прибывающих выселенцев, организовать подводное, санитарное и питательное дело. И все это сразу, безотлагательно. А главное — ни слова о средствах».

Действительность же превзошла все предположения — через Рогачев за вторую половину 1915 года прошло 700 тыс. беженцев.

«Жили милостью солдатиков»

Великое отступление русской армии летом 1915 года повлекло за собой не менее великое переселение народов. Среди военачальников наблюдалось «разнообразие во взглядах и способах проведения в жизнь вопросов эвакуации». Некоторые из них, помня рассказы о Первой отечественной войне (1812 года), решили придерживаться тактики «выжженной земли» и приказывали жителям покинуть селения, предварительно уничтожив все.

«Вот уже второй месяц идем мы по Холмской губернии,— писал священник 123-го Козловского полка о. Василий Сукачев в "Вестнике военного и морского духовенства" в августе 1915 года.— И чем дальше двигаемся, тем чаще и больше видим беженцев. Едут по дорогам повозки с крытыми полотном будками, перегруженные домашним скарбом. Лошаденка еле тащит повозку по сыпучим пескам. Около идет семья, кто несет кувшин, кто — ведро. По сторонам дороги ведут коров, гонят свиней и гусей… А кругом всюду дым пожаров: горят деревни, горит хлеб и сено в стогах. Жутко смотреть на эту картину сплошных пожаров, весь небосклон затянут темной пеленой дыма, солнце едва пробивается лучами сквозь эту толщу дыма и кажется каким-то желтым пятном. Ночью все освещено заревом пожаром. Горящие деревни служат как бы маяками нашего отступления и по этим огням неприятель и бьет тяжелыми снарядами».

По сути, эти толпы тоже были выселенцами. Но, в отличие от беженцев, они двигались, куда попало, без всякого плана, без представления о конечном пункте назначения. Военный корреспондент петроградской газеты «Вечернее время» А. И. Ксюнин писал о них:

«Становые, пристава, полиция и священники чаще всего уезжали вперед, и некому было руководить беженцами, никто не мог указать им дороги и выхлопотать поезда.

Переселяющихся бросали на произвол, оставляли в начале без помощи. А шли больше женщины с детьми, семьи призванных на войну, не ведавшие, что осталось позади и что ждет завтра. Необозримый лагерь по всему шоссе от Белостока до Бреста. Телеги, кибитки, возки, лошади, скот — подавленный шум толпы… Шли день, два, неделю, месяц. Скудные запасы съели, на дорогах подкармливались у обозов, выдаивали коров в военных гуртах, жили милостью солдатиков».

Первые потоки беженцев опустошили все на своем пути: поля, сады, огороды, пастбища. Население тех мест, где прошла эта «саранча», встречало кольями следующие партии переселенцев, не подпуская их даже к колодцам. Наконец, толпы беженцев, затопив все дороги, стали серьезно осложнять передвижение армии.

«Не дождавшись указаний и помощи от медленно отзывающегося на события Петрограда, местные военные и гражданские власти, под влиянием неотложных требований момента, естественно обратились к Земскому и Городскому Союзам, которые за короткое время своей деятельности воочию для всех оказались жизненными и легко приспособляющимися к новым потребностям организациями»,— сообщалось в «Очерке деятельности Всероссийского союза городов» (общественной организации, созданной поначалу, как и Всероссийский земский союз, для помощи больным и раненым воинам, но в ходе войны значительно расширившей свои функции).

Главный начальник снабжения армий Северо-Западного фронта генерал от инфантерии Н.  А. Данилов телеграфировал в Союз городов о том, что в Кобринский и Пружанский уезды Гродненской губернии двигаются беженцы из десяти уездов, и просил устроить по пути их следования чайные, столовые и санитарные пункты. В его телеграмме также говорилось:

«Прошу не отказать в содействии, дабы органы Союзов Городов и Земского, действующие в пределах Смоленской и Могилевской губерний, подготовили к приему беженцев питательные пункты, чайные, амбулатории, поголовный санитарный осмотр и заразные бараки в районах по указанию главного начальника Минского округа ген. барона Рауша».

Такие же просьбы поступили в Союз городов и от гражданских властей: от киевского генерал-губернатора и от губернаторов Черниговской, Волынской, Подольской, Ломжинской и Самарской губерний.

О грядущей катастрофе сообщали в Союз городов из его местных комитетов и из общественных управлений городов, куда нахлынули беженцы.

В некоторых городах работали отделения Татьянинского комитета (Комитет для оказания временной помощи пострадавшим от военных бедствий под председательством великой княжны Татьяны Николаевны), но помогать тысячам нуждавшимся на постоянной основе они были не в состоянии.

К середине июля 1915 года в Риге осело более 9 тыс. беженцев. К началу августа в Харькове выгрузилось 16 780 человек, из них 6 тыс. осталось в городе. Многих из них городские власти поселили в цирке. Из-за страшной скученности и антисанитарных условий среди беженцев развились холера и другие заразные болезни.

В Витебске беженцев-христиан разместили в школьных помещениях, казармах и в выстроенных на скорую руку бараках.

«Бараки, устроенные на 250 человек каждый,— сообщал юрист Н. Н. Полянский,— имеют форму крыши; только крыша эта поставлена не на стену, а прямо на землю. Вышина барака, если считать от конька до земли,— около двух с половиной саженей… Бараки крыты толем.

Внутри бараков настланы помосты в два яруса… без разделения их на отдельные нары, так что на каждом помосте 60 с лишком человек спят вповалку, плечом к плечу…

Не нужно говорить, какую опасность представляют собой эти бараки для здоровья и для нравственности их обитателей».

Более двух с половиной тысяч беженцев-евреев, осевших в Витебске, местный комитет Еврейского общества помощи жертвам войны поселил в Талмуд-торах при синагогах и на частных квартирах.

«Когда число выселенцев, оставшихся в Витебске, было очень велико,— писал Н. Н. Полянский,— раввины, подавляя в себе протест религиозного чувства, вынуждены были заполнить ими и самые синагоги».

Последовать их примеру публицист И. В. Никаноров призывал православных священников и монастыри. В 1915 году в сентябрьском номере журнала «Русская будущность» он писал:

«Первыми вождями общественного движения должны быть представители нашей церкви… Увы, этого до сих пор нет…

Разве "смиренные" иноки раскрыли двери своих удобных и просторных помещений для раненых воинов? Разве они пошли на тяжелую службу лечения их ран и ухода за их болезнями? Разве они позвали и приняли к себе десятки тысяч тех несчастных беженцев, которые скитаются по дорогам, беспризорные и бесприютные, голодные и больные, умирающие от тяжких страданий и болезней?

Разве женские обители раскрыли свои двери для тех вдов и сирот, которые не находят себе места, спасаясь от ужасов вражьего нашествия? Разве они позвали их к себе, накормили и обогрели их детей? Этого нет».

Волна критики возымела действие, и церковь подключилась к помощи вынужденным переселенцам.

В конце лета слово «беженцы» не сходило со страниц русских газет и журналов.

«Слово это выбрано неудачно, но приобрело право гражданства,— писал штабс-капитан М. К. Лемке, военный цензор в ставке Верховного главнокомандующего.— Бежали только достаточные классы, а масса гналась насильственно со своих земель и пепелищ, лишенная всего. "Беженцы" принесли в восточную часть России капиталы, на которые и жили на новом месте, "выгонцы" же доплетались иногда с половиной семьи, похоронив другую по дороге, с пустыми руками, голодные, больные, всем чужие. В этом ужасном явлении, которое наблюдала вся Россия до Уральского хребта, как нельзя полнее сказалась вся неспособность военной и гражданской власти и всего правительства предугадать последствия распоряжений, отдаваемых без сколько-нибудь вдумчивого к ним отношения».

«Царила полнейшая беспорядочность»

В августе 1915 года движение беженцев приняло угрожающие размеры. При Земском союзе возник особый отдел, который взял на себя всю работу по оказанию помощи беженцам. Приходилось не только их кормить, но и выяснять пути их следования и расселения, посылать с партиями беженцев особых проводников, заботиться о сиротах и детях, отставших от родителей. Прежде всего отдел должен был выдавать пищу беженцам, двигавшимся по гужевым дорогам и находившимся на железнодорожных станциях и пристанях. Кроме того, были открыты питательные пункты там, где осело значительное число беженцев.

30 августа 1915 года императором Николаем II было утверждено «Положение об обеспечении нужд беженцев». Отныне объединение всех мероприятий по помощи беженцам возлагалось на Особое совещание под председательством министра внутренних дел. Министру же вверили распоряжение соответствующими денежными средствами. В состав Совещания были включены и представители Всероссийских союзов — земского и городского. В сентябре союзы создали Объединенный отдел по беженскому делу, который поставил себе задачу — подключить на местах к этой работе все местные национальные, кооперативные, профессиональные и иные организации.

Казалось бы, помощь беженцам со стороны земского и городского союзов, знавших ситуацию на местах лучше кого бы то ни было, теперь пойдет как по маслу.

Но власти всегда с подозрением относились к общественным организациям и росту их авторитета, поэтому не спешили их финансировать.

«Следует отметить систематические задержки в ассигновках средств со стороны Министерства Внутренних Дел,— говорилось в "Очерке деятельности Всероссийского Союза Городов".— Совершенно ясно проводится тенденция к разъединению деятельности отдельных земств и городов, хотя бы в ущерб делу. Средства отправляются на места помимо Союзов, причем направляются случайно, без всякой системы. К 28 октября, например, роздано более 64 милл. рублей в виде авансов. Из этих сумм только 13% (8 милл.) прошло через Союзы, а 67,5% прошло через особоуполномоченных и губернаторов, остальные же суммы распределены другим организациям».

О том же писал в марте 1916 года уполномоченный главных комитетов Всероссийских земского и городского союзов М. М. Щепкин:

«В то время, когда Особое Совещание тратило время на отстаивание от посягательств со стороны общественных организаций на "авторитеты" то самого Совещания, то губернаторов, то Петрограда как административного центра и т. д., на местах царила полнейшая беспорядочность в организации всего дела, тесно связанная с отсутствием как руководящих указаний, так и средств».

В некоторых местах беженцы месяцами не могли добиться получения положенного им пайка (пять-шесть рублей в месяц на еду), денег на дрова или теплых вещей. Так, в декабре 1915 года из Екатеринославского уезда сообщали, что беженцы не получили пособий еще за октябрь:

«Беженцы голодают по два месяца, толпами приходят в попечительства и настойчиво требуют пособия…

Положение дел на местах обостряется… разбирают у местных крестьян плетни, заборы на отопление… Криничеватовское попечительство экстренно сообщает, что возбуждение среди беженцев настолько велико, что угрожает общественному спокойствию».

Не лучше была ситуация с теплыми вещами. Екатеринославский губернатор объявил местному комитету земского и городского союзов, что одеждой и обувью беженцев будут снабжать местные отделения Татьянинского комитета. Шло время, выдач не было. 31 декабря 1915 года губернатор, как председатель губернского отделения Татьянинского комитета, сообщил, что снабжение одеждой и обувью лежит на главноуполномоченных по устройству беженцев Юго-Западного и Северо-Западного фронтов.

А те ждали точных данных по количеству и ценам, которых у Екатеринославского комитета земского и городского союзов не было, так как он их не собирал, ведь о теплых вещах обещали позаботиться «татьянинцы».

Екатеринославская губерния находилась в ведении главноуполномоченного по устройству беженцев Юго-Западного фронта князя Н. П. Урусова, в распоряжение которого к 28 октября 1915 года Особым совещанием без всяких смет было ассигновано 12 млн руб., кроме того, губернатору Екатеринославской губернии на нужды беженцев было выдано 500 тыс. руб., но это не избавило беженцев от проблем.

Такие же ситуации складывались и в глубоком тылу. Так, Уфимский губернский совет по делам беженцев 14 октября 1915 года телеграфировал министру внутренних дел:

«Губернией принято, размещено 40 000 беженцев, прибывают новые партии, принимаем 2000 в день. Средств выдачи квартирных, продовольственных не имеем. Расселенные в деревнях брошены без помощи, бедствуют, нищенствуют; домохозяева, не получая платы, гонят с квартиры, отказывают в топливе, появились эпидемические заболевания на почве недоедания. Беженцы волнуются, требуя помощи. Местные организации отказываются работать при таких невозможных условиях. Положение безвыходное, может повести к печальным последствиям, если в скором времени не получим средств».

«Не пожелали их принять»

Столкнувшись с перенаселенностью беженцами внутренних губерний, невозможностью во многих местностях их трудоустроить, военные и гражданские власти осенью 1915 года прекратили принудительные выселения. Немецкое издание Berliner Tageblatt в октябре 1915 года в корреспонденции «Из опустелой Риги» сообщало:

«Нужда среди населения и беженцев побудила правительство заявить, что население Лифляндии, даже в крайнем случае, не будет насильно эвакуировано. Для помощи населению учреждены местные комитеты, которые будут удерживать его от бегства и в случае необходимости приискивать им (так в тексте.— "История") убежища. Во многих местах беженцы-латыши были приняты за немцев и встречены очень неприветливо. Это обстоятельство послужило эстонцам предостережением, тем более что из Новгорода и Вятки, куда их переселяли, стали доходить известия, что найти там убежище и пропитание очень трудно.

Так как эстонский и финский языки очень похожи друг на друга, то эстонцы хотели переселиться в Финляндию, но финны, боясь дороговизны и голода, не пожелали их принять».

К тому же с наступлением холодов перевозка беженцев поездами стала проблематичной. Людей продолжали доставлять в глубь России в товарных неотапливаемых вагонах, а они, намерзшись, самовольно высаживались, где им вздумается.

Газета «Беженец» сообщала 25 октября 1915 года о том, что Златоустовская уездная земская управа обратилась к председателю Уфимской губернской управы с просьбой воздействовать на железнодорожную администрацию и понудить ее перевозить беженцев в отапливаемых вагонах.

«В настоящее время,— сообщала уездная управа,— беженцы, направляемые в Сибирь, перевозятся в холодных вагонах. Чтобы не замерзнуть, они раскладывают в вагонах костры. Предупреждения железнодорожной администрации, что беженцы могут сгореть в вагонах, остаются безрезультатными. Беженцы заявляют, что им все равно, от чего умереть — от мороза или от огня».

Многие беженцы самовольно покидали поезда и оседали в Златоустовском уезде, находившемся на границе с холодной Сибирью. Управа опасалась, что наплыв беженцев может принять стихийный характер.

Очень сложно шло трудоустройство беженцев. Причиной этого было аврально-бездумное распределение их по внутренним губерниям. Журнал «Промышленность и торговля» писал в 1916 году:

«Отдельные районы промышленной России, даже при наличности огромного (в количественном отношении) запаса свободного беженского труда,— как бы низок ни был его качественный состав,— чаще всего оставались без потребных рабочих рук. Так, например, в Екатеринославском Бюро Труда в июле прошлого года местными промышленными предприятиями было заявлено 22 тыс. требований на труд, но из рабочего кадра беженцев, составлявших в то время свыше 30 тыс. чел., только около 1 тыс. беженцев могли получить работу. Этот факт объясняется тем, что Екатеринославская губерния нуждалась и нуждается, по преимуществу, в горнорабочих, а вселялись туда — распоряжениями административных властей — рабочие сельскохозяйственные.

Наоборот, в Пензенскую губ., которая могла бы вместить до 100 тыс. беженцев, пригодных к сельскохозяйственным работам, направлялись совершенно непривычные к такому труду элементы — преимущественно неработоспособные женщины и дети».

Но весной 1916 года с беженцами, отказывавшимися идти на сельскохозяйственные работы из-за непривычности этого труда, стали поступать жестко. МВД выпустило особый циркуляр, в котором говорилось:

«В отступление от коренного начала, по которому казенный беженский паек получается лишь нетрудоспособными, в целях наиболее широкого привлечения беженцев к сельскохозяйственным работам, допущено сохранение означенного пайка и для беженцев, ставших на такие работы, но вместе с тем предписано немедленно снимать с пайков уклонившихся от сельскохозяйственных работ».

К 1 апреля 1916 года, по сообщениям губернаторов, сельским трудом занялись в 17 губерниях 52 706 беженцев. Почти 4,5 тыс. уклонистов были лишены пайка. Кроме того, 140 тыс. беженцев поселили в качестве арендаторов 99 тыс. десятин, пустовавших после выдворения из Волынской губернии немцев-колонистов.

В октябре 1916 года многие газеты сообщили, что в правительственных кругах возник вопрос о сокращении помощи беженцам и деятельности Особого совещания о беженцах.

«За последние 14 месяцев,— говорилось в одной из заметок,— на помощь беженцам было отпущено около 400 милл. руб. Кроме того, до 1 января ассигновано еще около 50 милл. руб. Такие крупные расходы являются крайне обременительными, притом, ненужными, так как многие беженцы уже успели устроиться на новых местах, а многие еще могут устроиться до 1 января».

«Кое-что отбили физической силой»

Но в феврале 1917 года власть переменилась. Временное правительство выделило на нужды беженцев 104 млн руб. Чтобы эти деньги дошли по назначению, беженцы решили взять дело помощи в свои руки.

1 сентября 1917 года в Петрограде начал работу Первый делегатский съезд беженцев, на который съехались представители 150 тыс. беженцев. Его целью было создание Всероссийского союза беженцев и замена старых комитетов попечения новыми, более демократичными.

Делегат от беженцев Рославльского уезда Смоленской губернии Семенюк рассказал, как несправедливо и незаконно распоряжаются старые комитеты:

«Не выдают полностью ни продуктов, ни пайков.

Кто поближе к комитетам, получает вдоволь, а самые бедные и нуждающиеся получают только тогда, когда удовлетворены потребности друзей и знакомых.

Прислали муку для беженцев, но мука была продана частным хлебопекарням, и беженцам пришлось голодать, и кое-что отбили физической силой».

Делегат Круг от Мензелинского уезда Уфимской губернии поддержал Семенюка и привел примеры злоупотреблений:

«Прислали 5000 рублей для приобретения одежды для беженцев; ничего не было куплено, а деньги были истрачены; на назначенные потребности — всего только 1600 рублей. Комитет получает деньги на бани, а баня совсем не существует».

Делегат от Минской губернии сообщил, что у них комитеты выдают пайки не по нужде и потребностям, а по произвольному усмотрению, что беженцы не получают даже денег за труд на военных сооружениях.

Делегат от Воронежской губернии сообщил:

«Пришлось беженцам быть свидетелями следующего дела. Прислали рожь для беженцев. Отправили ее в амбар священника. Последний является и заведующим продуктами и комитетом. Рожь он продал, а куда деньги делись, никто не знает».

В Волынской губернии 19 750 беженцев не получили одежду ни в 1916-м, ни в 1917 году. Резолюция съезда гласила:

«Беженцы являются наиболее бесчеловечно эксплуатируемым элементом в области наемного труда.

Даже сама "помощь беженцам" сделалась самой бесстыдной эксплуатацией разоренных войной разными "благодетелями" из среды буржуазной интеллигенции».

Съезд постановил создать Всероссийский союз беженцев, который будет состоять «из организаций беженцев на местах их настоящего жительства, без различия национальностей и губерний прежнего житья».

«Все областные и губернские организации,— говорилось также в постановлении съезда,— должны организоваться и управляться уставами и постановлениями Всероссийского союза беженцев и местных комитетов, принятых собраниями и съездами беженцев».

Было решено, что беженские комитеты, исполкомы и ревизионные комиссии должны выбираться на общих собраниях в каждой местности, где проживает 150 и более беженцев. Но мировую войну сменила гражданская, и вынужденными переселенцами, пытающимися уйти, кто от белых, кто от красных, стали миллионы жителей страны. О помощи им, как и прежде, много говорили по обе стороны линии фронта. Но в реальности делали очень и очень мало.

Светлана Кузнецова