После концерта в Барселоне c Борисом Гребенщиковым поговорил Борис Барабанов.

— Как вам работается без гитариста в группе?

— Играть без гитары — страшно интересно. Напомню, что гитарист Алексей Зубарев вернулся в «Аквариум» в период, когда мы затеяли экспериментальный квартет с участием Олега Шарра и Бориса Рубекина. И было изначальное понимание, что он с нами играет из дружеских чувств, а настоящая его работа — это музыка, которую он пишет для кино и ТВ. Он — блестящий композитор; и все время, пока он играл с нами, даже во время концертов, каждую свободную минуту он сидел в наушниках с компьютером и правил эту музыку. После 24 февраля 2022 года концерты «Аквариума» прекратились. То же и с другим нашим гитаристом Игорем Тимофеевым. Они, как и вся техническая бригада, остались в России. И это был для меня знак, потому что на самом деле я давно хотел попробовать играть без гитариста.

— И теперь все больше нагрузки ложится на плечи вашего клавишника Константина Туманова.

— Так и было задумано. Потому что в условиях крайнего стресса он играет гениально.

— Реакция людей в барселонском зале вообще не отличалась от того, что я видел на ваших концертах на протяжении десятилетий. Так везде?

— Скажу больше: те, кто сейчас приходят на концерты в Европе,— это те же люди, которые недавно ходили на наши концерты в России. Недавно мы играли в церкви в Гааге, и там же у нас был концерт несколько лет назад. Так вот, тогда было ощущение, что люди пришли не столько нас послушать, сколько пообщаться друг с другом. А теперь в том же зале все было забито по самые стропила, а реакция была такая, словно это Самара или Красноярск.

— Ваша сегодняшняя программа делится на две части. Первая явно откликается на сегодняшнюю обстановку и состоит из мрачных, тяжелых в эмоциональном смысле песен. Вторая — выход к свету. Так вот, мне показалось, что первая часть выглядит убедительнее, это законченное решение, а во второй, ярмарочной, многое можно менять местами, и песни не все столь обязательные. Получается, что про плохое говорить легче.

— Так выстроилось само собой, такое не придумаешь. Первая часть — трагедия, вторая — возвращение в карнавал. И я этому очень рад. Я читаю много комментариев из обеих стран, особенно из «той» страны, что сейчас не время для радостных песен. «Не время, товарищ, война».

— Вы читаете, что вам пишут?

— Читать это не просто интересно, но и необходимо; обратная связь — это единственный метод стать лучше. И я уверен, что люди, которые сейчас вынуждены бороться и страдать, не должны жить с мыслью о том, что выхода нет, все плохо и все погибло. Если хочешь победить, нужно идти улыбаясь, с высоко поднятой головой. Отношение должно быть такое, как в песне «Стаканы»: «а я говорю, что буду». И когда я читаю комментарии типа «какой позор, что пока где-то идет война, эти люди корчатся под песню "Стаканы"», я думаю: «Господи, что же ты, дорогой, не даешь себе труда подумать…» Слово «пить» всегда использовалось суфиями в смысле «жить». «Стаканы» — это про то, что наперекор всему нужно идти вперед и не сдаваться.

— Ваш недавний альбом «Дом всех святых» вышел вне общепринятого порядка «продвижения», который подразумевает концерты-презентации, интервью, поход на телевидение… Сейчас всего этого нет.

— У нас этого никогда и не было. Ты больше к московским порядкам привык, а в Петербурге никогда не было понятия «презентация». Записали альбом, послушали с друзьями, выставили бесплатно в сеть — и поехали дальше играть.

— Сегодняшнее существование «Аквариума», вернее, группы «БГ+»,— это какая-то новая жизнь или продолжение прежней?

— Еще в 1960-е годы у меня было ощущение, что, поскольку я живу в стране с ограниченной свободой, без возможности когда-либо увидеть жизнь в другом месте, нужно научиться быть в этом бараке свободным человеком. Все, что мы делали в 1970–1980-е, представляло собой поиск такого образа жизни. И мы научились. Я помню, как во времена Ленинградского рок-клуба, когда нам запрещали какой-то концерт, Сергей Курехин мог позвонить своему куратору из КГБ и накричать на него: «Что вы делаете? Тут же пришли иностранные журналисты! Вы хотите, чтобы завтра об этом написала "Таймс"?» И концерт разрешали. И система проиграла. Я помню концерт в Рок-клубе, когда кого-то из наших без всякого повода забрали в милицию, я вышел на сцену и сказал, что пока его не выпустят, мы отказываемся играть — в знак протеста встал весь зал, и «представители карательных органов» просто бежали. Я горжусь, что в нашей жизни это было; все чувствовали, что то, что мы делаем, делается не зря. Мы своего добились, но увы — свято место пусто не бывает. Так что сегодня это та же группа, что была всегда, обозначаемая руной или БГ+ — кому что ближе, но в новых условиях существования нашего мира.

— Как вышло, что Санкт-Петербург дал нам одновременно и самые прекрасные, и самые жестокие вещи?

— Так было всегда. Киров где был убит? Этот город не лучше и не хуже других, но он особенный, он полон теней. Об этом писали и Гоголь, и Андрей Белый — все писали. Как мне говорил один тибетский шаман: вы этого не видите, но в этом городе полно теней мертвых людей. И все равно при этом у меня остается врожденная любовь к этим местам. Я бы назвал это «дух земли». Я помню это ощущение. Прилетаешь в Санкт-Петербург откуда угодно, спускаешься по трапу самолета, втягиваешь воздух и думаешь: «Какое счастье!» Любовь к этому месту, к этому небу, к этим людям никуда не денется. Этого у меня никто не отнимет. Я переехал в Англию задолго до войны, еще даже до ковида; просто, находясь вне России, я могу сделать для людей значительно больше, чем если бы я сидел в Петербурге.

— Недавно появилась ваша версия песни Булата Окуджавы «Примета», и в концертной программе она, честно говоря, перевешивает все ваши антивоенные песни.

— Я, правда, никогда не думал, что у меня есть антивоенные песни, но все равно этому счастлив. Окуджава — великий человек. Эта песня выходила у меня на альбоме песен Окуджавы, и тогда ее никто не заметил. А теперь она собирает больше всего просмотров из всех моих видео в серии «Подношение времени». Вообще, к новому году я готовлю к выпуску альбом с песнями бардов (хотя Окуджава был против этого термина). Я на них вырос и воспринял одновременно с рок-н-роллом. Записи Вертинского и Окуджавы существовали в моей жизни одновременно с Gentle Giant и Jethro Tull. Я умел играть эти песни. К тому же Евгений Клячкин был другом нашего дома, и я мог учиться тому, как это делается, непосредственно у мастера. За последние 12 лет у нас собрался альбом, на котором будут песни Булата Окуджавы, Юрия Кукина, Юрия Визбора, немного Галича с Высоцким, Евгений Клячкин (в том числе с «Шествием» на стихи Бродского), Александр Городницкий... Городницкий приходил недавно на наш концерт в Германии, он на самом деле человек-легенда. Ему почти 90 лет, а он нисколько не сдает, пишет, поет, ему все интересно, он в изумительной форме. И мне кажется, что альбомом песен бардов я не только возвращаю свой долг этим авторам, я возвращаю всем людям настоящий живой русский язык. Не мою современную его версию и не версию Оксимирона (включен в реестр иностранных агентов — “Ъ”), а классический русский язык. Потому что Окуджава, Галич, Высоцкий и все остальные — это русский язык и есть.

— В только что вышедшем трибьюте «Аквариуму», который выпустила группа «Электричество», есть версия песни «Ребята ловят кайф» с вашим вокалом и новой аранжировкой. Образ страны под гопниками не потерял актуальности. Для написания этой песни был формальный повод?

— Этот повод — вся жизнь, начиная с «революционных матросов» 1920-х годов. Где бы ты ни был — гопники в любой момент могут дать тебе в рог. Гопники были на верхушке власти и на улице, они задавали тон, они были камертоном реальности. Я вырос в мире, где все жили именно в этом ощущении, и мне с детства казалось, что настоящая жизнь должна быть совсем другой.