Главный воронежский следователь Кирилл Левит о борьбе с коррупционными преступлениями

В преддверии международного дня борьбы с коррупцией (9 декабря) «Ъ-Черноземье» обсудил с руководителем управления Следственного комитета России (СКР) по Воронежской области Кириллом Левитом особенности работы его ведомства по направлению противодействия коррупции в этом году, обстоятельства расследования резонансных уголовных дел и интерес силовиков к местным депутатам.

— Какими вы видите предварительные итоги расследования коррупционных преступлений в этом году?

— За девять месяцев по результатам рассмотрения 315 сообщений было возбуждено 183 уголовных дела. Основаниями для возбуждения большинства дел послужили материалы, поступившие из органов ФСБ и МВД, что свидетельствует о достаточно высоком уровне взаимодействия в данной сфере. В структуре возбужденных преобладают уголовные дела о мошенничестве, коммерческом подкупе, получении и даче взяток. В суд с обвинительным заключением передано 92 дела по обвинению 106 лиц. Также следователи завершили расследование девяти уголовных дел по обвинению девяти лиц, обладающих особым правовым статусом, в том числе двух адвокатов, трех депутатов, трех глав муниципальных образований и иного должностного лица.

— По сравнению с предыдущим годом наблюдается какая-то тенденция?

— Направление противодействия коррупции в этом году серьезных изменений не претерпело. За аналогичный период прошлого года возбудили 196 дел. Коррупционные преступления, в отличие от общеуголовных, являются выявляемыми. Их большая часть документируется даже не благодаря показаниям каких-то лиц, а проведением комплекса оперативно-разыскных мероприятий. Сегодня в области, как и в большинстве ближайших регионов, приоритетом является безопасность людей, а она обеспечивается в том числе органами, осуществляющими оперативно-разыскную деятельность. Такая смена приоритетов привела к незначительному сокращению выявления коррупционных преступлений.

Произошли некоторые изменения в структуре коррупционной преступности. Всегда был приблизительный паритет между выявленными фактами получения и дачи взяток.

С точки зрения документирования, проще выявить дачу, чем получение. В этом году у нас другая тенденция.

Количество выявленных фактов получения подросло, а количество дач существенно снизилось. Возбуждено 105 дел о получении взяток, за аналогичный период прошлого — 76. За дачу взяток — 26 дел в этом году и 41 в прошлом. Меня это радует, потому что, на мой взгляд, преступления должностных лиц, которые берут взятки, наносят больший ущерб. Но это вопрос философский. Посмотрим, как дальше пойдет.

— Портрет коррупционера за год не изменился?

— Общий портрет описать тяжело. Я полагаю, что все-таки существенных колебаний и изменений в коррупции не происходит. Фигурантами дел становятся и должностные лица разного уровня, и депутаты, и представители правоохранительных органов. Меняется содержание преступных действий.

Мы с 2015 года системно занимаемся выявлением фактов коррупции. В то время подобные преступления носили более открытый и дерзкий характер. Многие даже не понимали, что, получая деньги в рамках реализации должностных полномочий либо незаконно распоряжаясь государственным имуществом, они совершали преступления. На сегодняшний день у соответствующих должностных лиц сформировалось понимание того, что совершение уголовно наказуемых коррупционных действий реально рано или поздно заканчивается возбуждением уголовных дел. Поэтому стали применяться более изощренные коррупционные схемы. Да, их стало тяжелее выявлять.

Но чем больше усложняется коррупционная система, тем меньше лиц в нее вовлекается.

Если чиновник уверен, что ему ничего не будет, то взять взятку просто. Когда он вынужден для получения взятки что-то выдумывать и напрягаться, да и это не гарантия избежать ответственности, очень многие, которые, может быть, и взяли бы взятку, в итоге от таких действий отказываются. Это правильный путь. Наша задача — не только выявить коррупционеров, но и сформировать систему, в которой брать взятки, похищать государственное страшно и неудобно. Поэтому, я считаю, мы на правильном пути. Период коррупционного беспредела, я надеюсь, мы прошли.

— Материалы ФСБ по-прежнему ложатся в основу большинства дел о коррупции?

— В основном да, особенно когда речь идет о высокопоставленных должностных лицах. Но и с полицией у нас очень хорошие и рабочие отношения. Например, в этом году в системном виде проводим декриминализацию деятельности системы государственного ветеринарного надзора. В значительной части районов области выявляются факты, когда ветеринарные свидетельства выдаются за взятки. Основной частью разработки занималось управление по борьбе с экономическими преступлениями.

— В управлении хватает квалифицированных кадров?

— У нас сейчас выделен специализированный отдел, который занимается исключительно коррупционными преступлениями. Во главе стоит профессионал высокого уровня, туда подобраны опытные следователи, которые знают, как правильно документировать коррупционные преступления. Конечно, состав меняется, кто-то приходит, кто-то уходит, это естественный процесс. Но пока преемственность обеспечивается. Основной принцип работы заключается в том, что на стадии выявления преступления работает не один человек, а весь отдел. Естественно, и я, и курирующий заместитель подключаемся сразу. Мы видим ситуацию в реальном развитии, выстраиваем механизм работы, после чего следователь занимается непосредственно технической работой. Именно такая система дает эффект, на мой взгляд.

— Нагрузка на следователей увеличивается из-за усложнения преступлений?

— Конечно, чем более сложная схема, тем тяжелее ее распутывать и тем больше приходится привлекать специально обученных специалистов и экспертов. Делаются экономические экспертизы, привлекаются специалисты Росфинмониторинга. Это, безусловно, не сокращает сроки.

— По возмещению ущерба как ведется работа?

— Работа усиливается. По направленным в суд с начала года делам размер ущерба составил более 68 млн руб., а за аналогичный период прошлого года — 65 млн руб. На стадии следствия обвиняемые добровольно возместили свыше 56 млн руб., а в прошлом году за это время — 50 млн руб. Я уверен, что если речь идет о прямом материальном ущербе, то он должен быть возмещен. Либо добровольно, либо благодаря аресту имущества. Мы понимаем, что наше управление в течение года в среднем возмещает ущерба по всем экономическим преступлениям, особенно по налогам, приблизительно в два с половиной раза больше, чем бюджет, который мы имеем.

— Подозреваемым по коррупционным делам чаще всего избираются меры пресечения, связанные с лишением свободы. Почему?

— Надо понимать, что связанные с лишением свободы меры пресечения вынужденные. Особенно если мы говорим не о прямом получении денег, а о тех случаях, когда следы преступления ищем повсюду. Коррупционеры — это особая категория людей. Во-первых, это должностные лица, имеющие определенный объем полномочий. Во-вторых, это довольно развитые интеллектуально люди, которые в принципе могут выстроить искусственную систему доказательств, и ее будет очень тяжело преодолеть. Изоляция в таких случаях нужна особенно на первоначальных этапах расследования. Вы видите случаи, когда обвиняемые могут два-три месяца провести в следственном изоляторе, а потом им смягчают меру пресечения. В общественном сознании это может трактоваться как признание их невиновными, но это не так. Прошла горячая стадия сбора доказательств.

Мы же тоже не звери, зачем нам человека в следственном изоляторе держать. К тому же он может решить вопрос, как загладить вред.

— Часто можно услышать мнение, что сейчас основными доказательствами коррупционных преступлений являются показания. Это так?

— Никогда и ни при каких обстоятельствах ни один суд не постановит приговор на основании одних показаний. Любые показания — отправная точка проверки данных о совершении коррупционных преступлений. После их поступления ведется большая работа по получению иных данных, подтверждающих или опровергающих (что часто тоже случается) такие показания. Были времена, когда взятка доказывалась исключительно взятием с поличным и ассоциировалась с непосредственным задержанием при получении. Мир сегодня сильно изменился, помимо физических следов (отпечатков пальцев, генетической информации) каждый из нас оставляет много интеллектуальных следов в соцсетях, на телефонах, компьютерах. Мы эти следы исследуем и находим доказательства. Именно поэтому меняется сама система доказывания, и суд оценивает сегодня не только документирование физического факта передачи взятки, но и все сопутствующие доказательства.

— Если говорить о конкретных коррупционных уголовных делах, то наибольший резонанс в этом году вызвало выступление бывшего заместителя мэра, которому вменяется мошенничество на выборах 2020 года. Перед началом суда он высказался о схеме скупки голосов и обвинил следствие в давлении. Вы никак не прореагировали на это.

— У меня к этому делу особое отношение. Оно выбивается из тех дел, которые мы расследовали, некоторой наглостью преступления. Сейчас он может заявлять о чем угодно, но на первоначальной стадии дал подробные признательные показания и изложил все обстоятельства. Я не знаю, кто вложил ему в голову идею рассказывать о коррумпированности выборной системы, чтобы защищаться. На мой взгляд, человек выпал из реальности. Есть же его подельница, которая придерживается изначальных показаний. На нее никто не давит. Сама идея давления на него абсурдна — его дело заканчивала следователь-женщина.

— Мне говорили, что она очень сильный и уверенный человек.

— Да, это так. Но о каком давлении речь? О физическом? Этого просто не может быть. О моральном? Но если я невиновен, то как меня можно задавить морально? На мой взгляд, каждый защищается как может. Кто-то вот сетует, что он всего лишь винтик, а виновата вся система, кто-то говорит, что уголовное преследование — это политический заказ политических оппонентов... Это способы защиты, так тоже можно. Но мы работаем в иной реальности. Мы живем системой доказательств и далеки от политики. А кто-то живет в политике с интригами и междоусобицей. Я далек от политики, для меня неважно, что фигурант — глава фракции или заместитель председателя. Я иногда это узнаю позже. Для меня имеет значение лишь обоснованность материалов, которые были представлены. А для того, чтобы выявить коррупционное преступление, требуется длительное время, чтобы проверить, есть ли основания для привлечения к уголовной ответственности или человека оговаривают. Это кропотливая работа, и она выполняется.

За примерами далеко ходить не надо. Недавно много шума наделало возбуждение дела и задержание одного из знаковых депутатов городской думы. Он себя представляет чуть ли не политическим заключенным. Но почему-то никак не отвечает по существу возникшего в отношении него подозрения. Думаю, это происходит потому, что мы потратили почти год на производство оперативно-разыскных мероприятий и проверочных действий, чтобы подтвердить или опровергнуть обоснованность поданного еще в прошлом году заявления в отношении него о совершении мошенничества. И, только получив обоснованные данные, смогли возбудить уголовное дело. Возразить ему против собранных материалов нечего. Это иллюстрация к вопросу о том, являются ли показания лица единственным основанием к возбуждению уголовных дел о коррупции.

— Почему суд исключил восьмерых депутатов из списка потерпевших по делу о мошенничестве на выборах?

— Есть юридическая неопределенность, которая и породила эту ситуацию. Получается, что люди, которые давали деньги, считали, что дают взятку. Статья о даче взятки предусматривает освобождение от уголовной ответственности в связи с добровольным сообщением о преступлении. Но обвиняемый, который теперь является подсудимым, не мог и не собирался совершать никакие действия в их интересах, то есть вводил людей в заблуждение. Соответственно он совершил мошенничество, а это имущественное преступление, оно предполагает наличие потерпевшего. Верховный суд разъяснил, что, если лицо передает деньги под влиянием обмана с формированием умысла на передачу взятки, то в таком случае действия признаются как мошенничество, но лицо, передавшее денежные средства, не признается потерпевшим. Мы на стадии следствия, признавая заявителей потерпевшими, перестраховались, чтобы не создать суду ситуацию невозможности рассмотрения уголовного дела.

— На какой стадии расследования находится уголовное дело о хищении муниципальных земельных участков, фигурантами которого являются экс-замдиректора Центра кадастровой оценки и бывшие депутаты? Земельное законодательство сложное.

— Дело в том, что там состав преступления заключался в фальсификации судебных решений и представлении их в Росреестр для получения земли в собственность. Здесь не было сложности, здесь классическое мошенничество, а земельное законодательство было просто попрано. Дело находится в стадии завершения.

— В правоохранительных органах много коррупционных преступлений?

— Да, появление оборотней — довольно частое явление. На самом деле говорить, где редко, а где часто, это значит оценивать эффективность деятельности оперативных служб — насколько они смогли отследить и задокументировать преступление. Понятно, что можно установить мир тотального контроля действий чиновников, но кто тогда захочет быть чиновником? Я думаю, что выявление оборотней и возбуждение уголовных дел — ко всему прочему важная профилактическая мера.

— Последнее время значительное количество коррупционных преступлений в Воронеже расследуется в отношении депутатов. В СКР нет специального отдела по ним?

— В прошлые годы больше занимались чиновниками. Но это не значит, что администрация коррумпирована, а депутаты — это люди с чистой душой. Это не специально, и отдела, естественно, нет. Просто люди активно сотрудничают со следствием, что тоже является способом защиты, появляется информация, мы ее проверяем и реализовываем.

Беседовал Сергей Толмачев