Олеся Петрова о работе в Нью-Йорке

Российская меццо-сопрано Олеся Петрова поет в нью-йоркской Metropolitan Opera партию египетской принцессы Амнерис в «Аиде» Верди, самом коммерчески успешном спектакле театра. В этой партии — и в этих костюмах — до нее блистали многие мировые звезды, среди которых была и знаменитая Ольга Бородина. О размахе нью-йоркской «Аиды» и работе с Йонасом Кауфманом Олеся Петрова рассказала Владимиру Дудину.

— Как в Нью-Йорке сейчас встречают русскую меццо-сопрано?

— Встречают очень тепло. У всех спектаклей полный sold out, это почти четыре тысячи человек. А я ведь не была здесь три года из-за пандемии и очень соскучилась. Тогда, три года назад, я прилетала, чтобы выступить с Сондрой Радвановски и с Пласидо Доминго за пультом в этой же постановке, которую тогда собирались закрыть, после чего выпустить новую в 2020-м, но все сорвалось. Театр сначала спектакль заморозил, решив, что теперь не до «Аиды». Но обойтись без нее не смогли, и сейчас вот достали из запасников уже запакованную красоту, добавив спектаклю еще сезон, на сей раз действительно последний. Я пою девять спектаклей сейчас и еще последний блок будет в апреле—мае.

— Это какой по счету ваш визит в Metropolitan?

— Получается, 2023 год станет десятым с тех пор, как я впервые сюда приехала. В 2013 году я только страховала Кончаковну в «Князе Игоре» Бородина в постановке Дмитрия Чернякова, участвовала во всех репетициях, до спектакля дело не дошло, но меня уже тогда здесь полюбили. Позже была на страховке в партии Маддалены в старой постановке «Риголетто» Верди. А дебютировала я в «Андре Шенье» Джордано в партии Слепой.

— Но все-таки спеть в Met Амнерис — это уже совсем другое дело, высшая лига.

— Как будто бы да. Но я не из тех, кто готов почивать на лаврах. Жажда работы не покидает, хочется петь, петь и петь, потому что все слишком долго молчали. И возраст золотой, все легко поется. Коллеги здесь с таким воодушевлением говорят: «Ты опять украла спектакль! Героиня!»

— «Украла спектакль» — то есть «перетянула одеяло на себя»?

— Да-да, именно так. «Спектакль "Аида" называется, а у нас опять была "Амнерис"»,— шутят мои партнеры.

— И как вам нью-йоркская «Аида», спектакль Сони Фриселл? Он ведь давнишний, 1988 года.

— Знаете, я думаю, если бы старина Джузеппе увидел эту постановку, то, боюсь, запретил бы многие другие. Настолько она классична в хорошем смысле слова, невероятно красива, а сцена триумфа абсолютно грандиозная: мы с царем Египта стоим наверху, вокруг свита, повсюду блеск золота, Радамес выезжает на колеснице, запряженной двумя живыми лошадьми, около 200 человек находятся на сцене. Сплошное удовольствие, глаза и уши радуются. Я не противница новых прочтений классики, но эту постановку очень люблю, и очень жалко с ней расставаться. Если бы я не знала, что такое опера, и первый раз пришла на такую «Аиду», я бы влюбилась в этот жанр навсегда на 100%. Но что делать, эта постановка канет в Лету. А следующую «Аиду» поставят, говорят, в стиле «Индианы Джонса».

— К большим классическим «Аидам», я думаю, вам не привыкать — вы ведь этим летом еще пели Амнерис в «Арена ди Верона»?

— Да, с Йонасом Кауфманом! Жалею только о том, что не так много времени мы работали вместе, он приехал уже на спектакль. Но партнером оказался потрясающим, с ним было невероятно приятно петь и играть, он мастер из мастеров. В дуэтах я ловила себя на мысли, что хотелось петь глаза в глаза, но «Арена» — не обычный театр, там нужно петь преимущественно «фасадом» на публику, поэтому приходилось отрываться друг от друга. После спектакля мы говорили, что хотелось бы больше поиграть, но это опять же не та сцена, где можно уходить в сложную актерскую игру, тем более когда перед тобой дирижер Даниэль Орен, требующий, чтобы на него все время смотрели. Кауфман — безумно харизматичный артист, энергетика у него колоссальная, на сцене он растворялся в процессе, в музыке так, как я люблю,— как в последний раз, не жалея себя. И это так круто, но, к сожалению, встречается далеко не всегда, некоторые певцы просто выходят и поют клавиры, потому что «надо поберечься». А у Йонаса по-другому не получается.

— Предлагает ли вам Met что-нибудь дальше?

— Да, в следующем году, осенью, у меня будут дебюты в «Триптихе» Пуччини — Фругола в «Плаще» и Княгиня в «Сестре Анжелике», я их никогда не пела. Потом в октябре будет Ульрика в «Бале-маскараде» Верди. Я когда-то должна была в Met петь эту оперу вместе с Димой Хворостовским, но все отменилось из-за его болезни. А в 2024 году меня ждет здесь Азучена в «Трубадуре», это просто счастье. В общем, оптимистичное будущее. Но мы все только этим сейчас и живем — счастливым будущим, в настоящем счастья, увы, маловато.

— Получается, вас сейчас воспринимают как певицу по преимуществу вердиевскую?

— И в Европе, и в Америке — да. Поэтому у меня сплошные Амнерис и Азучены — мои «кормилицы», и я эти партии очень люблю. Но в обозримом будущем меня ждет, допустим, и Ежибаба в «Русалке» Дворжака. А Новосибирске — Любаша в «Царской невесте», и слава богу, что она опять появилась в моей жизни. Вообще, мне бы очень хотелось попеть русскую музыку, вернуться к «Орлеанской деве» Чайковского, которую я с удовольствием пела в Перми. Очень хочу спеть Марфу в «Хованщине», которую никогда не пела. Еще из больших желаний — грежу Далилой, очень хочу возобновить Шарлотту в «Вертере» Массне. Я почти оставила надежду на «Кармен», но, кто знает, чудеса ведь случаются.