Вечный двигатель можно изобрести только в монастыре

Возле городка Ворсма Нижегородской области есть древний Свято-Троицкий Островоезерский монастырь. Немногие паломнические центры, приглашающие посетить островок, расскажут о потрясающих панорамных видах из монастыря, об удивительной чистоте озерной воды и радостной тишине монастырского уединения. Раньше на просторах интернета можно было встретить рассказ-страшилку о «черном монахе», который выходит прямо из воды и ударяет в монастырский колокол в неурочное время.

Но в последние годы поисковые системы не выдают эту легенду. А архивы духовного ведомства бережно хранят тайны маленького монастыря. Скептик, наверное, спросит — ну какие уж там могут быть тайны? Сокровища Чингисхана в монастырском подземелье? Древний манускрипт с секретом вечной молодости? Чудовище из Ворсменского озера?

Довольно близко, но нет, не угадали.

Желаемое Сокровище

В один прекрасный день насельник монастыря иеромонах Филарет изобрел вечный двигатель.

23 августа 1862 года он явился к настоятелю и потребовал отправить в Петербург написанные им письма с «приложением к ним монастырской печати», дабы оповестить мир об открытии, обещающем «величайшую пользу всем государствам». Настоятель, растерявшись под внезапным натиском иеромонаха, сослался на невозможность исполнить эту просьбу без благословения архиерея. На следующее утро воодушевленный Филарет вытребовал у настоятеля разрешение для поездки в Нижний Новгород к епископу. Но по приезде в губернский город не пошел к владыке, а отправил бумаги от своего имени министру путей сообщения.

Министерство вполне серьезно отнеслось к письму, сообщающему об изобретении «самодвижной машины движения беспрестанного», «для движения по железным дорогам не требующей… ни огня, ни воды, ни пару, ни атмосферы». 11 сентября последовал официальный ответ из Департамента железных дорог. Терпеливо объяснив, что такое открытие невозможно («ибо при всяком движении неминуемо трение, а, следовательно, трата и уменьшение»), Главное управление железных дорог высказало мнение, «что подобными неосуществимыми предположениями не следовало бы ни самому увлекаться, ни отвлекать других от дела».

Иеромонах тотчас же составил ответное письмо. «Повторяю и утвердительно-решительно свидетельствую,— писал отец Филарет,— что это всеми желаемое Сокровище мне Бог открыл (а не я изобрел), открыл не путем науки, а путем простоты, хотя, впрочем, и не обойдены все законы природы». В свидетели своей правоты он привлекал баснописца Эзопа: «Лисица, достававшая виноград и не доставшая... меньше солгала, когда сказала, что виноград не доспел, ибо не сказала, что винограду нет и быть не может. А наука и человек, сами находясь в непрестанном движении, и движение видя во всем их окружающем от земли до неба, говорят, что нет и быть не может движения непрестанного».

«Было время, когда и в голову не приходили никому пароходы, паровозы и телеграфы, и многое другое подобное и чудное, но вот пришло время — и мы, счастливцы, утешаемся и услаждаемся этими дарованиями Духа Премудрости и Разума. Также было время, когда считалось невозможным сделать машину непрестанного движения, так думали и до настоящего часа. Но вот ударил час явиться и этой машине, и вот я свидетельствую и объявляю эту радость мира.

Чтобы не тратить напрасно время в недоумениях, сомнениях и возражениях, всепокорнейше прошу Ваше Высокопревосходительство сделать окончательно следующее: или, не медля нимало… вытребовать меня к лицу Правительства... или, доложив о сем Его Императорскому Величеству, прислать ко мне двух или трех лучших механиков (а одного механика не приму), которых свидетельству могло бы поверить Правительство без сомнения, без прекословия и без возражений».

25 сентября иеромонах Филарет попросил своего настоятеля отправить это письмо министру путей сообщения от имени монастыря. Но теперь настоятель поступил более осмотрительно и вместо письма в министерство отправил обстоятельный рапорт архиерею, приложив к рапорту писания иеромонаха.

Непреклонное упрямство

Теперь дело иеромонаха Филарета встало на привычные бюрократические рельсы, и пришло в движение делопроизводство Духовной консистории. Движение это неминуемо сопровождалось трением, и решение дела затянулось на целый год. 19 сентября следующего 1863 года в монастырь был послан указ: «Иеромонаху подтвердить с подпискою, чтобы он сообразно с монашеским чином упражнялся чтением душеспасительных книг и подобных прошений никуда не направлял».

Однако вместо требуемой «подписки» иеромонаха Филарета в консисторию отправилось его «покорнейшее объяснение», начинавшееся такими строками: «Полный словес оправданий, по Писанию: "от словес своих оправдишися, и от словес своих осудишися", ни одного из них не употребляю пред судом и осуждением сей Консистории: но, по принятому обычаю святых, и не виноват будучи, признаю себя таковым, ибо поистине много грешен Богу во всем другом, и деланном и делаемом мною душою и телом со всеми их чувствами и способностями, которыми я злоупотреблял и злоупотребляю неволей и волей, и, в сем исповедуясь пред Отцами, Братиями и Господами моими, творящими советы в Консистории священной Духом Божиим, пред сим паче Духом благим и Утешителем преклоняюся на землю, и всесмиренно и всепреданно прошу прощения и ходатайства пред Богом Вышним о помиловании и прощении всех грехов моих прошедших, сохранить от обстоящих, и совершенно благоустроить жизнь мою в будущем, да спасуся». Что же касалось требуемой «подписки», то иеромонах обещал дать ее не раньше, чем получит от консистории паспорт, позволивший бы ему вырваться из Островоезерского монастыря — «места болезней» — и покинуть Нижегородскую епархию. К этому письму прилагалась и пояснительная записка настоятеля: «Представляя при сем объяснение иеромонаха Филарета, долг имею донесть, что я не мог добиться от него требуемой указом подписки, по его непреклонному упрямству».

Это упрямство имело тайную причину. Иеромонах вовсе не собирался хоронить свое изобретение и подспудно продолжал переписку с Петербургом. Не дождавшись приезда лучших механиков, он решился отправить в министерство чертеж своего «Сокровища». И снова не остался без ответа. Внимательно изучив «это изобретение, составляющее одну из бесполезных попытков осуществления невозможного вечного движения», министерство уведомило иеромонаха, что его способ «не только не может доставить движения вечного, но даже и кратковременного». А когда вслед за этим иеромонах отослал в министерство другой чертеж «вновь изобретенной им машины под названием "Бухиух"», ответ пришел уже его духовному начальству. В январе 1864 года высокопоставленный чиновник писал нижегородскому архиерею в повелительном тоне: «Так как представленное иеромонахом Филаретом описание означенной машины составляет также попытку к открытию вечного движения, признанного уже наукой и опытом невозможным, то во избежание новых с его стороны по этому предмету бесполезных возражений, Главное Управление Путей Сообщения определило: просить Ваше Преосвященство предложить иеромонаху Филарету не входить более в Главное Управление с предложениями по открытию вечного движения».

Такая бумага могла ускорить движение консисторского механизма до скорости гоголевской птицы-тройки. Но этого не потребовалось. К тому времени упрямый иеромонах уже был перемещен в Макарьевский Желтоводский монастырь «под особенный и бдительный надзор настоятеля». Этот настоятель — маститый титулованный архимандрит — неплохо справился с поставленной задачей.

Жизнь монастырская

Вряд ли Островоезерский монастырь почувствовал облегчение, избавившись от Филарета. Отделенный от материка естественной водной преградой, всегда открытый промозглым озерным ветрам, этот монастырь служил излюбленным местом ссылки провинившегося духовенства с целью наказания и перевоспитания. Например, в одном только марте 1864 года в Островоезерский монастырь были временно высланы два колоритных персонажа. Один из них, дьякон Алексей Беляев, в монастыре «часто впадал в нетрезвость; при нетрезвости быв запираем в келью замком, ломал дверь, бил без повода стекла в рамах, наносил хульные слова на некоторых из братии; заложил в питейный дом монастырский овчинный полушубок; украл у служителя монастырского белье и кожаные сапоги, и где все это заложил, монастырю неизвестно». Второй, священник Григорий Зеленецкий, «постоянно обнаруживал стремление к пьянству, которому, как только имел возможность, предавался со всем безобразием», а в день Пятидесятницы самовольно ушел из монастыря и утонул в Ворсменском озере.

Но настоящие проблемы настоятелю преподнес священник Петр Федорович Золотницкий, доставленный в монастырь весной 1863 года (как раз во время изобретательской эпопеи иеромонаха Филарета). Шутка ли — отец Петр был настоящим сумасшедшим, да еще и находившимся под следствием и судом.

Преступления Золотницкого начались в его приходском храме с провозглашения анафемы во время проповедей: сначала управляющему имением местного помещика, затем императору Петру Первому за упразднение патриаршества, и наконец — своему епархиальному архиерею. Вскоре после этого он был обвинен в краже главной храмовой святыни — антиминса — и передаче его старообрядцам. Начались следствие и психиатрическое освидетельствование, за время которых священник Золотницкий дважды сбегал и дважды был пойман в старообрядческих общинах отдаленных губерний. Настоятелю Островоезерского монастыря предписывался строжайший надзор за этим постояльцем, до тех пор пока бюрократическая машина произведет надлежащее движение бумаг между Нижним Новгородом и Петербургом, необходимое для определения Золотницкого в монастырскую тюрьму соседней епархии.

Не прошло и двух месяцев, как Петр Федорович бежал из монастыря. Долго тянулось расследование этого побега, и дознание консистории принесло настоятелю куда больше хлопот, чем безобидный монах-изобретатель. После письменных объяснений настоятеля ему предлагались все новые вопросы, например: почему в ночь побега не были заперты двери в комнату Золотницкого и в общий коридор? Настоятель подробно отвечал, что запирать Золотницкого было невозможно вследствие «упорного сопротивления при ограничении его свободы в келии, в каком случае он приходил в ярость», тогда как «во всякое другое время... он вел себя всегда удовлетворительно по своему положению». Коридор же не запирался по той причине, «что внутри его находится нужное место, по устройству своему издающее в коридор отвратительный запах, который только посредством отворенной двери коридора несколько освежается, и что запор коридора на ночь стеснил бы братию как этим запахом, так и тем, что воспретил бы ей свободный вход и выход из него для освежения воздухом на дворе... что все и возбудило ропот братии, когда я попробовал было запирать коридор на ночь».

Обычным фоном для таких регулярно случавшихся перипетий служили частые сезонные заболевания немногочисленной братии по причине болезнетворного озерного климата. И несмотря на все это, монастырь жил своей уставной жизнью, о чем настоятель рапортовал в отчетах: «Церковное богослужение отправляется каждодневно, без опущения, и в свое время, согласно с уставом Православной Церкви и порядком общежительных монастырей… Поучения Св. Отцов и учителей Церкви всегда сказываются или настоятелем, или кем-либо из братии во все воскресные и праздничные дни; в обыкновенные же дни иногда оставляются… Обитель сия посещается нередко и окрестными жителями, особенно в воскресные и праздничные дни, и во дни св. постов».

Историческая перспектива

Атмосфера монастырской жизни XIX века отчасти раскрывает психологическую подоплеку внезапной страсти иеромонаха Филарета к изобретательству. Сегодняшнему читателю действия священника Золотницкого и их побудительные мотивы могут показаться более рациональными, чем эксцентричные поступки иеромонаха. Но в историческом интерьере все выглядело по-другому, и официальные документы консистории всякий раз именовали иеромонаха Филарета человеком «странного поведения», а священника Золотницкого — сумасшедшим. Наверное, находившийся в непрестанном движении бюрократический аппарат консистории имел основания для таких выводов.

Жизнь иеромонаха Филарета на новом месте протекала тихо. Краткие отчетные ведомости Макарьевского монастыря сообщали, что отец Филарет «поведения хорошего, к послушаниям способен». Правда, с годами его интерес к жизни угасал. В 1866 году указывалось, что он «от всяких почти послушаний отрицается; в церкви бывает только в великие праздники Господни», а в 1873 году — «послушаний никаких не хочет нести и в церковь не ходит».

Что же касается пропавшего священника Петра Золотницкого, то его имя всплывает спустя полвека в либеральной прессе, критиковавшей монастырские тюрьмы. Обсуждался печальный пример отца Петра, просидевшего в тюрьме Суздальского Спасо-Евфимиева монастыря с 1865 по 1897 год. «Понятно, что столь долгое одиночное заключение не могло не отразиться на нем самым печальным образом: он заболел психическим расстройством, которое с годами под влиянием тюремной обстановки росло все более и более, и когда, наконец, его выпустили из тюрьмы, по ходатайству родственников на их поруки,— то это был уже жалкий, безнадежно больной человек, не отдающий себе отчета в том, что происходит с ним и вокруг него». Таким образом, подтвердилась печальная правота консисторских формулировок. В Российской империи вызов, брошенный Петру Первому, действительно был сроден сумасшествию, что убедительно показал гениальный Пушкин в поэме «Медный всадник».

Впрочем, государство уже входило в эпоху реформ, и либерализация церковной жизни была неизбежна. Пройдет не так уж много времени, и освобожденные от духовно-пенитенциарных функций монастыри подарят миру спелый плод русского старчества. Достоянием русской культуры станет собирательный образ старца Зосимы, а его безвестные предшественники — злополучные герои моего рассказа — постепенно забудутся. В память о них разве что ударит иной раз колокол на пустой монастырской колокольне в неурочный час.

Григорий Шеянов