Кто мог бы наследовать высший пост в России

300 лет назад, 24 декабря 1722 года, император Петр I повелел «распубликовать немедленно» книгу архиепископа Феофана Прокоповича «Правда воли монаршей», в которой разъяснялся и обосновывался установленный в том же году новый порядок наследования трона, включая вызывавшую споры и сомнения возможность передачи высшей власти одной из дочерей самодержца.

«Кому хочет, тому и определит наследство»

Указ царя-реформатора выглядел как самый настоящий жест отчаяния. Ведь каждый монарх счастлив по-своему, но главное несчастье у всех коронованных особ в прошедшие века было одинаковым — отсутствие наследника мужского пола. Англичанам, к примеру, до сих пор памятны связанные с этой проблемой события, случившиеся в правление короля Генриха IV.

России в начале XVIII века, казалось бы, ничто не предвещало подобных потрясений. У самодержца был сын-наследник, царевич Алексей Петрович, у которого 12 октября 1715 года родился сын — Петр Алексеевич. А вскоре, 29 октября, вторая жена Петра I, Екатерина Алексеевна, родила сына — Петра Петровича.

Но в следующем году Алексей Петрович, не разделявший взглядов отца, бежал за границу и пытался заручиться поддержкой европейских монархов для силового смещения родителя с трона. И после операции по возвращению его в Россию царевич дал клятву об отказе от прав на престол, а затем, после суда над ним, ушел в мир иной 26 июня 1718 года.

Вот только объявленный вместо него наследником Петр Петрович 25 апреля 1719 года умер. А следующий сын Петра I — Павел Петрович, родившийся 2 января 1717 года, прожил всего один день.

Единственным преемником царя по мужской линии остался его внук и полный тезка — Петр Алексеевич.

Но монарх, видимо, следуя народной мудрости «от дурного семени не жди доброго племени», относился к царевичу, мягко говоря, без малейшей теплоты.

А выбор в качестве наследницы одной из здравствовавших на тот момент трех дочерей Петра I — Анны, Елизаветы и Натальи,— вряд ли встретили бы с одобрением народ и знать, поскольку на Руси издавна считалось, что «у баб волос длинный, а ум короткий». К тому же и самому царю, и его современникам были памятны все потрясения и военные поражения, случавшиеся во время регентства старшей сестры государя — царевны Софьи Алексеевны.

Но оставлять неподходящему наследнику перестраиваемое им на европейский лад государство первый российский император не собирался и пытался найти приемлемый выход из создавшейся ситуации. Он написал довольно шаткое по своей конструкции решение, датированное 5 февраля 1722 года и опубликованное шесть дней спустя, в котором в немалой мере отражались его терзания и сомнения.

В «Уставе о наследии престола» подданным разъяснялось, что Алексей Петрович «авессаломскою злостию надмен был» (библейский Авессалом пытался свергнуть отца) из-за того, что считал себя — старшего царского сына, в соответствии с идущим исстари обычаем, единственным и несменяемым наследником. А потому не подчинялся родителю — «ни на какое отеческое наказание смотреть не хотел».

Библейским же примером доказывалось, что наследство не всегда переходило к старшему сыну, и «Божье благословение тому следовало».

А в качестве еще одного аргумента использовался прецедент из отечественной истории — великий князь Московский, государь всея Руси Иван III, выбирая наследника «не по первенству, но по воли сие чинил, и дважды отменял, усматривая достойного наследника, которой бы собранное и утвержденное наше отечество паки в расточение не упустил».

Усилить мотивировочную часть должна была ссылка царя на прежний его указ о майорате, требовавший вместо раздела имущества родителей между всеми наследниками передавать недвижимость только одному из сыновей:

«В прошлом 1714 году, милосердуя Мы о Наших подданных, чтоб и партикулярные их домы не приходили от недостойных наследников в разорение, хотя и учинили Мы устав, чтоб недвижимое имение отдавать одному сыну, однакож отдали то в волю родительскую, которому сыну похотят отдать, усмотря достойного, хотя и меньшему, мимо больших, признавая удобного, который бы не расточил наследства».

И лишь затем самодержец переходил к сути:

«Должны Мы иметь попечение о целости всего Нашего Государства… чего для заблагоразсудили Мы сей устав учинить, дабы сие было всегда в воле Правительствующего Государя, кому Оной хочет, тому и определит наследство».

Он указывал, что этот способ позволит избежать ситуаций, подобных случившейся с Алексеем Петровичем.

Ведь страх наследника перестать быть таковым будет принуждать его вести себя подобающе, «имея сию узду на себе».

А чтобы эта его воля была выполнена, император повелел подданным поклясться «пред Богом и Его Евангелием», что они будут следовать начертаниям этого устава. Как обычно, отступникам сулили суровое наказание:

«Всяк, кто сему будет противен, или инако как толковать станет, тот за изменника почтен, смертной казни и церковной клятве подлежать будет».

В результате «Устав о наследии престола», как утверждал первый вице-президент Святейшего правительствующего синода архиепископ псковский Феофан Прокопович, всеми сословиями был «любовно принят, благодарно похвален».

Но у присягнувших оставалось немало недоуменных вопросов, на которые в уставе не было никаких ответов.

«И без тайного роптания»

В «Уставе о наследии престола», главные положения которого были изложены всего в нескольких строках, ничего не говорилось о том, как именно будет проходить выбор наследника: из царской ли семьи, вельмож, дворянства или из торгового сословия. Не объяснялось и то, смогут ли претендовать на русский трон иностранные принцы.

Но в управляемой самодержавно стране личность монарха имела первостепенное значение. Так что устав вызвал брожение умов, о чем Феофан Прокопович писал:

«В народе нашем обретаются… непокойные головы и страстию прекословия свербящие сердца, что никакового уставления от державной власти произносимого похвалити не хотят».

И это требовалось срочно прекратить. Сам Феофан Прокопович — один из соратников Петра I и самых образованных людей империи — взялся за дело.

К концу осени 1722 года трактат, названный «Правда воли монаршей. Во определении наследника державы своей Уставом Державнейшего Государя нашего Петра Великого отца отечества», был готов и, как принято считать, изучен и одобрен императором. Ничего удивительного в этом не было. Обилие верноподданнических пассажей в начале этого труда должно было настроить монарха на доброжелательное отношение к написанному архиепископом.

Он, к примеру, писал, что «долженствует Монарха нашего устав нелицемерно лобызать и со всяким тщанием соблюдать». А также без стеснения льстил самодержцу:

«Сам устава сего Автор Всероссийский Император не просто устав сей издал, но с крепкими резонами или доводами».

И при этом собрал из всех возможных письменных источников дополнительные многословные аргументы в пользу позиции императора. Архиепископ привел почти полсотни примеров выбора и смены монархами своих преемников начиная с древнейших времен. Кроме того, право самодержца определять наследника подкрепляли многочисленные ссылки на Священное Писание Священное Писание.

Попутно Феофан Прокопович рассмотрел монархию в странах, где существовал в то время парламент, и сравнил ее с монархией абсолютной, российского типа. Как нетрудно догадаться, он доказывал, что самодержавие — наилучшая из возможных форм правления.

Но все словесные построения «Правды воли монаршей» вели читателя к единственному, хотя и повторявшемуся в тексте в различных вариантах, выводу:

«Всяк Самодержец, как во всех прочих, так и в сем деле своем, то есть в определении наследника на престол свой, весьма волен и свободен есть. Вышеположенные бо доводы учат нас: во-первых, что хотя бы грех был Самодержцам определять в наследники меньшого сына, мимо старейшего, или и мимо сынов иного кого от чуждых себе усыновленного, по усмотрению оных непотребства, сего же добродетелей, то однако ж Монаршей в том воле должны суть повиноваться подданные не токмо без явного прекословия, но и без тайного роптания, еще же и без суждения в помыслах».

Архиепископ тут же подчеркивал, что «не грех им, по воли свои избирать себе наследника, но грех есть не избирать». Приводился и еще один аргумент в пользу свободы выбора императором преемника:

«Самодержцы законам человеческим не подлежат».

А кроме описания способа возведения в ранг наследника человека не из царской семьи — путем усыновления в трактате давался ответ на вопрос, может ли стать наследницей дочь самодержца:

«Разуметь подобает, во оскудении сынов, и о дщерях Монарших».

То есть лишь при отсутствии у императора здравствующих сыновей. Другим вариантом в этом же случае был указан поиск наследника среди родственников царской семьи.

Рассматривался в трактате и самый крайний случай — отсутствие узаконенного наследника к моменту смерти самодержца:

«Но что делать народу, когда Государь умрет, не оставив по себе, ни на словах, ни на письме, определенного наследника: ответствуем на сие: Народ, понеже волю свою вечно отдал Государю своему, и на его волю весьма себя возложил, и содействовало в том Божие смотрение, то и по смерти Государя своего должен есть его волею управлятися. И понеже в таковом случае не явно известна народу воля Государя умершего, яко ни словами сказана, ни письмом объявлена, того ради должен народ всякими правильными догадами испытывать, какова была, или быти могла воля Государева».

Архиепископ составил и правила, которыми следовало руководствоваться при угадывании монаршей воли, и Петр I их одобрил вместе со всем текстом трактата. Однако эти нововведения в российское законодательство ожидала непростая судьба. Ведь самодержец взял грех на душу — до 28 января 1725 года, дня его смерти, наследник так и не был назначен.

«Как Мы оным владели»

Разные группировки в российской элите выстраивали догадки о воле покойного самодержца в соответствии с собственными интересами. Старое боярство полагало, что император хотел бы видеть преемником внука — царевича Петра Алексеевича, не без основания полагая, что при малолетнем монархе они смогут значительно укрепить свое положение во власти.

Понимали это и «птенцы гнезда Петрова», сознававшие, что при таком раскладе вряд ли смогут сохранить свое главенствующее положение в государстве. А потому их догадки об императорской воле были связаны с вдовой самодержца — Екатериной Алексеевной, коронованной супругом 7 мая 1724 года.

Ну а поскольку на их стороне была главная воинская сила в Санкт-Петербурге — два гвардейских полка, то в день кончины Петра I, 28 января 1725 года, был составлен и утвержден «Манифест Синода обще с Сенатом и Генералитетом», где после оповещения жителей страны о смерти самодержца следовала ссылка на петровский устав «О наследии престола» и далее говорилось об угаданной воле покойного:

«А понеже в 1724 году удостоил короною и помазанием любезнейшую Свою Супругу, Великую Государыню нашу, Императрицу Екатерину Алексеевну за Ее к Российском Государству мужественные труды… того для Святейший Синод и Высокоправительствующий Сенат и Генералитет согласно показали: во всенародное известие объявить печатными листами, дабы все как духовного, так воинского и гражданского чина и достоинства люди о том ведали и Ей Всепресветлейшей Державнейшей Великой Государыне Императрице Екатерине Алексеевне, Самодержице Всероссийской верно служили».

Екатерина I, в отличие от супруга, оставила завещание — Тестамент — и назначила наследником внука мужа — великого князя Петра Алексеевича:

«И именно со всеми правами и прерогативами, как Мы оным владели».

Однако на случай, если Петр II не назначит наследника, Тестамент предусматривал, что следующей императрицей станет Анна Петровна и ее потомки.

А следующей в очереди на престол будет Елизавета Петровна и ее наследники. При этом в документе подчеркивалось:

«Однако ж мужескому полу наследники пред женским предпочтены быть имеют».

Но установленный императрицей порядок занятия трона был, собственно, нарушением петровского устава о наследовании, ведь определить преемника мог только сам правящий монарх. Чем и воспользовались члены Верховного тайного совета, после кончины Петра II, не назначившего наследника. И в манифесте от 4 февраля 1730 года ссылались уже не на петровский устав, а на волю народа:

«Горестная всему Государству Его Императорского Величества кончина пресекла наследство Императорского мужского колена, того ради общим желанием и согласием всего Российского народа на Российский Императорский Престол избрана по крове Царского колена Тетка Его Императорского Величества Государыня Царевна Анна Иоанновна, дщерь Великого Государя Царя Иоанна Алексеевича».

Императрица Анна Иоанновна в манифесте от 17 декабря 1731 года подтвердила приверженность петровскому «торжественною присягою утвержденному о наследстве уставу». И доказала это назначением незадолго до кончины своим наследником внучатого племянника — младенца Иоанна Антоновича.

Но править долго и счастливо Иоанну VI не довелось.

Дщерь Петрова — Елизавета Петровна после переворота 25 ноября 1741 года пыталась доказать, что заняла трон по отцовскому уставу и материнскому Тестаменту, во что, по всей видимости, не верила даже сама.

Однако того, кто по Тестаменту имел больше нее прав на престол — сына Анны Петровны принца Карла Петера Ульриха, переименованного в Петра Федоровича, она объявила своим наследником.

А после свержения 28 июня 1762 году Петра III люди из окружения Екатерины II убеждали всех, что ее восшествие на трон соответствует уставу о наследии, поскольку император отрекся от престола и тем самым сделал наследницей ее.

Сама Екатерина II заинтересовалась установленным Петром I порядком передачи власти, когда стало очевидным, что ее нелюбимый сын и наследник — великий князь Павел Петрович вряд ли сможет быть ее достойным преемником. 20 августа 1787 года она велела найти трактат «Правду воли монаршей» Феофана Прокоповича и, внимательнейше прочитав его, составила документ, названный «Об исключении от наследства». Считается, что она хотела вместо взбалмошного сына сделать наследником внука — великого князя Александра Павловича. Но никакого указа на этот счет не появилось, впрочем, существует версия, гласящая, что о смене наследника говорилось в завещании императрицы, которое заполучил и уничтожил Павел Петрович.

В день своей коронации, 5 апреля 1797 года, Павел I отменил прадедов устав о наследовании. В его «Учреждении об Императорской Фамилии» говорилось:

«Александр, старший Наш Сын, по праву наследства к Престолу, почитается Наследником»

А наследником Александра Павловича в том же документе назывался его старший сын.

Те же положения о введении передачи короны в прежнем порядке (старшему из сыновей монарха, а в случае их отсутствия — старшему из его братьев) были закреплены в специальном акте, утвержденном в тот же день.

На этом, казалось бы, история с петровским порядком престолонаследия в России должна была завершиться. Но дух этого законодательного акта никуда не исчез. К примеру, в 1924 году, после смерти председателя Совета народных комиссаров В. И. Ленина, сначала член Политбюро ЦК РКП(б) Л. Д. Троцкий, а потом и некоторые другие члены высшего руководства страны стали заявлять, что есть признаки, позволяющие догадаться, что В. И. Ленин хотел передать бразды правления именно каждому из них.

История, пусть в меньшем масштабе, повторилась и после кончины главы партии и правительства И. В. Сталина. Появилась версия, что вождь перед кончиной в знак передачи власти пожал руку Г. М. Маленкову — заместителю председателя Совета министров СССР и члену Президиума ЦК КПСС, который вслед за тем возглавил правительство вместо покойного. Правда, врачи, которые были рядом с пережившим инсульт и не приходившим в сознание И. В. Сталиным, много позднее говорили, что ничего подобного быть не могло.

А после распада СССР передача власти выбранному преемнику или по наследству стала на постсоветском пространстве вполне привычным делом. Насколько полным может быть восстановление петровского порядка наследования — покажет время.

Евгений Жирнов