«Гугеноты» Мейербера в Мариинском-2

Валерий Гергиев проводил год концертным исполнением «Гугенотов» Джакомо Мейербера (1836). На новой сцене Мариинского театра прозвучала сверхпопулярная когда-то пятиактная опера, в последнем действии которой разыгрываются события Варфоломеевской ночи. Рассказывает Владимир Дудин.

Если бы слушатели второй трети XIX века перенеслись на машине времени на Новую сцену Мариинского театра и увидели зияющий пустотами зал-тысячник на концертном исполнении «Гугенотов», они, надо думать, сильно бы удивились и даже обиделись за своего кумира. После ошеломительного парижского триумфа в 1831 году мейерберовского «Роберта-дьявола» с его огромным бюджетом опера «Гугеноты» эту удачу не только повторила, но и превзошла, став в итоге самой популярной оперой XIX столетия. Бешеный успех Мейербера, впрочем, породил едва ли не столько же завистников и недовольных, сколько поклонников, коль скоро речь шла о большом (и влиятельном практически на голливудский манер) оперном бизнесе. Амбициозный Рихард Вагнер, дерзнувший этот успех оспорить, вынужден был прибегать к приемам вопиюще нехудожественным — сначала напал на Мейербера в трактате «Опера и драма», а затем, уже совсем не стесняясь, в памфлете «Евреи в музыке», упрекая коллегу в избыточной эффектности, «следствиях без причины» и вообще предательстве искусства.

Однако в XX веке ситуация резко изменилась, и интерес к блокбастерам Мейербера надолго остыл по самым разным причинам. В частности, в Германии времен Третьего рейха — из-за того, что рожденный в семье богатого финансиста в Берлине Якоб Либман Бер действительно был евреем, а имя Джакомо взял после пребывания в Италии, вдохновившись своим кумиром Джоаккино Россини. Интерес к наследию Мейербера подскочил в Европе в начале уже текущего столетия. В России (где «Гугеноты» в свое время появились с почти тридцатилетним опозданием: тема религиозной вражды нервировала императорскую цензуру) это имя сегодня широкому кругу слушателей по-прежнему ничего не говорит, и даже среди знатоков найдутся немногие, кто напоет хотя бы одну мелодию из когда-то отчаянно популярных мейерберовских опер. В российском музыкознании к этому законодателю моды на французскую «большую оперу» — при всей объективной важности его фигуры для понимания того, как оперный жанр в XIX веке жил и развивался,— до сих относятся снисходительно. Примерно так же, как, например, композитор-критик Кюи, не скупившийся в адрес Мейербера на упреки вроде «издали красиво и эффектно, а взгляните вблизи — видны швы и грубое малевание».

Валерий Гергиев азартно заинтересовался наследием Мейербера, по его признанию, вслед за освоением грандиозных опусов Берлиоза — вероятно, чтобы основательнее изучить композиторскую генетику автора «Троянцев» и «Бенвенуто Челлини». Но таким образом он убил намного больше зайцев, коль скоро в «Гугенотах» оказались различимы истоки и сюжетные модели не только «Бала-маскарада» и «Дон Карлоса» Верди, но и «Хованщины» Мусоргского, и «Орлеанской девы» Чайковского. Ровесница «Жизни за царя» Глинки, опера Мейербера предстала во всей первозданной красоте и блеске с небольшими купюрами — три с половиной часа пронеслись почти незаметно, хотя многим и пришлось нервно поглядывать на часы, чтобы успеть на метро. И при всей неожиданности этого мейерберовского азарта со стороны Валерия Гергиева деликатность, какая-то сверхчувствительность и стилистическая аккуратность, с какими звучал оркестр, давали понять, что интерес маэстро к незаслуженно забытому имени оказался совершенно неподдельным.

Вступление, открывшееся хоральной мелодией, продолжилось так, что начало оперы напомнило «Рассвет на Москве-реке» из «Хованщины», где так же рисовалась занимавшаяся заря и где все так же начиналось хорошо и мирно. Народной музыкальной драмой, впрочем, «Гугенотов» не назовешь: среди действующих лиц исключительно представители высшего сословия (что в свое время так раздражало отечественных критиков из славянофильски-народного лагеря). Здесь фрейлина королевы Валентина спасает гугенота Рауля, а ее жених граф де Невер единственный отказывается стать убийцей — вопреки повелению короля Карла IX и его матери Екатерины Медичи, сообщенному графом де Сен-Бри, отцом Валентины.

Первый акт, оказавшийся целиком мужским, если не считать пары реплик слуги-травести (Анастасия Донец), открылся бриндизи графа де Невера (Егор Чубаков) и квинтета католиков, где вслед за сладким мелодизмом Мейербера пленяли откалиброванность и свежесть голосов молодых солистов. Коммерческий талант композитора проступал в блеске оркестрового письма, где учтены факторы ритмических и тембральных контрастов, персонификации оркестровых голосов, множества эффектных инструментальных соло и идеальной балансировки большого оркестра с вокальными партиями. Второй акт сверкнул гипервиртуозной пасторальной арией королевы Маргариты Наваррской «O beau pays de la Touraine» с кабалеттой в головокружительном исполнении сопрано Антонины Весениной: благородная монархиня мечтает покончить с распрями между католиками и протестантами, помочь браку Валентины и Рауля, католички и гугенота. Затем, однако, Мейербер выпустил еще один козырь — пажа Урбана, для которого написал целых две шлягерные арии, с которыми безупречно справилась колоратурное меццо-сопрано Дарья Росицкая. И только потом в ход пошла умопомрачительная любовная сцена Валентины и Рауля, для которой в империи Гергиева есть сопрано-красавица с голливудской харизмой Мария Баянкина и тенор-любовник Сергей Скороходов — последнему здесь достались неотмирно-прекрасные арии романтика-интеллигента, нежильца во враждебной среде. Враждебность в самом деле тут как тут. Неприступный фанатизм с гротескным мефистофельским оскалом озвучил бас Олег Сычев (Марсель) в песенке с припевом про «пиф-паф», а для графа де Сен-Бри в Мариинском нашелся роскошный бас Андрея Серова. В фигуре жестокого и расчетливого аристократа, по приказу которого в роковую ночь убили и его собственную дочь Валентину, перешедшую на сторону гугенотов, примирительности немного, как и в самом сюжете оперы: французское общество времен Июльской монархии любило кровавые трагедии. Но конкретно эта трагедия — трагедия изуверства, мракобесия, усобицы, нездоровых звериных амбиций — поучительна без всяких скидок на старомодные условности.