«Хищники»: история одного хождения в народ

В прокат выходят «Хищники», новый фильм Родриго Сорогойена, показанный вне конкурса на последнем Каннском фестивале, который заново поднимает вечно актуальные и особо остро звучащие для сегодняшней России вопросы — кто здесь свой, кто чужой, чья это земля, кто на нее право имеет.

Текст: Зинаида Пронченко

«Хищники» открываются впечатляющей сценой чисто мужских посиделок в деревенском баре. За столом будто сошедшие с полотен Веласкеса и Мурильо мрачные крестьяне, чья кожа выдублена за десятилетия тяжелейшего труда солнцем и ветром, а в глазах вселенская скорбь по неблагодарной доле своей. Скорбь, которая в любой момент может смениться звериной яростью — за то, что не наживешь трудами праведными палат белокаменных или хотя бы чистеньких фермерских угодий, как у соседа Антуана (Дени Меноше), явившегося на их землю выращивать экологически безупречные помидоры. Антуан — француз, в прошлом, видимо, университетский преподаватель, на склоне лет задумавшийся о смысле жизни. Бульварной городской культуре они с женой (Марина Фоис) предпочли сельскую идиллию — но пресловутое дерево решили посадить не на родной земле, а в галисийской глуши. Антуан выучил язык, выучился пить местную брагу, закусывать овечьим сыром, планировал коротать вечера за партией в домино с такими же, как он, влюбленными в природу индивидуумами. Но ничего не вышло из его благородных народнических побуждений: вместо единения с автохтонным населением — драматическая межнациональная рознь. «А что, лягушатник, когда у вас на гильотине прекратили головы резать?» — издевательски вопрошает один из собутыльников. «О просвещении болтать горазды, а сами еще хуже дикари»,— вторят ему остальные.

С этого многословного эпиграфа, подозрительно напоминающего знаменитый завтрак перед «бурей» из «Бешеных псов», стартует страшная коллизия, финал которой предугадать несложно. Столкновение города и деревни, прогресса и архаики, человека и зверя мы видели много раз на экране — из самых близких примеров «Соломенные псы» Пекинпа и, как ни странно, балабановский «Груз 200». Ибо жестокость «Хищников» укоренена в неотвратимости, безысходности, невозможности справедливого возмездия. Да и что вообще такое справедливость? У каждого она своя, равно как и правда. Истина не в вине, а в войне, самом, увы, естественном состоянии человечества, оглянись вокруг и уверуешь…

Предыдущий фильм Сорогойена «Мать» — о женщине, потерявшей сына, но отказывающейся принять беспощадную реальность,— тоже развивался как жанровая головоломка, чтобы в конце из щекочущего нервы триллера эволюционировать в надрывную отповедь экзистенции. Существа бессильны перед существованием. Потому что их сущность животная. Недаром среди очевидных референсов Сорогойена все время возникают картины, уже в названии отсылающие к звериной природе человека: «Бешеные псы», «Соломенные псы», наконец — даже не золотая, а платиновая классика земной симфонии ужаса, «Андалузский пес». Тени великого соотечественника Бунюэля Сорогойен кланяется в момент кульминации — камера фиксирует бьющуюся в конвульсиях жертву, плавно приближаясь к ее лицу, к ее открытому рту, постепенно превращающемуся в кровавую пульсирующую рану.

Есть в «Хищниках», безусловно, и приметы современности: рассуждения о якобы единой Европе, о нациях как о сообщающихся сосудах — только один из этих сосудов полон, а другой пуст. Не дал насажденный после мировой войны гуманизм должных плодов. Не взошли ни свобода, ни равенство, ни братство.

Интересно наблюдать и за отношениями внутри семьи: после случившейся трагедии к матери приезжает из далекого Парижа дочь, эмансипированная до полной глухоты к чувствам других. Счастье женщины в труде, а смысл ее бытия — в упорном противостоянии беде. То, что дочь считает болезнью, предметом психоанализа, мать понимает как силу духа. Что до «войны» было вопросом вкуса, после стало делом чести. У войны не женское лицо, а звериный оскал. Значит, любой ценой нужно победить в себя зверя.

В прокате со 2 февраля

Подписывайтесь на канал Weekend в Telegram