«Иванов» в театре «Берлинер ансамбля»

В знаменитом берлинском театре «Берлинер ансамбля» состоялась премьера спектакля «Иванов» по мотивам пьесы Чехова в постановке литовско-американской режиссерки Яны Росс. Герои «переселились» в современную Германию, а главной героиней истории стала жена Иванова, смертельно больная еврейка Сарра.

Тех в России, кто продолжает беспокоиться об «отмене русской культуры» и дискриминации наследия, можно успокоить — во всяком случае, насчет берлинской театральной жизни. Чехов здесь по-прежнему едва ли не самый востребованный автор у ведущих театров: в Дойчес-театре сезон начался с «Платонова» в постановке Тимофея Кулябина, Томас Остермайер обещает в марте выпустить в «Шаубюне» чеховскую «Чайку», а первой в этом году большой премьерой в Доме Брехта стал «Иванов» в постановке Яны Росс. Впрочем, с успокоением тех, кто требует не только неослабевающего внимания к русской классике, но и строгого соблюдения буквы канонических текстов (таковых, кстати, достаточно и в охочей до любых новаций Германии), дело обстоит сложнее — на афише «Иванова» стоит предупреждение, что спектакль сделан frei nach Tschechow, то есть «свободно», по мотивам.

Действие спектакля происходит не в русской провинции и вообще не в России, а в современной Германии. На поворотном круге большой сцены сценограф Беттина Мейер построила тяжелый павильон, представляющий собой здание теннисного клуба. Не для богачей, так себе, для очень среднего класса. Здесь есть холл с баром и креслами для отдыха, открытая терраса и закутки с шкафчиками для переодевания. Играть в теннис можно везде — и на авансцене, и где-то позади, на лужайке, огороженной забором, откуда доносятся звуки ударов. Маленькие зеленые мячики то и дело попадаются под ноги персонажам. Спящего в начале действия в кресле Николаса (то есть Иванова) высоченный, словно и не теннисист вовсе, а баскетболист, Михаэль (то есть Боркин) будит, высыпав на него целую корзину таких шаров: вставай, мол, пора играть! В спектакле Яны Росс показано усталое, выхолощенное общество, которое все время пытается взбодрить игрой само себя. И в частных проявлениях это даже получается, но в целом оно мертво.

Когда-то у Генриетты Яновской был знаменитый спектакль «Иванов и другие», где к персонажам ранней, несовершенной чеховской пьесы были подселены герои иных его театральных сочинений. Спектакль «Берлинер ансамбля» можно было бы назвать «Другие и Иванов». Главный герой в исполнении Петера Мольтцена мало чем выделяется из скучного «теннисного» сообщества. Здесь почти все одеты в спортивную униформу — белые футболки и шорты, здесь все не дома и не на работе, и здесь нет времени на долгие, многословные и мучительные рефлексии, которыми отличается чеховский Иванов. Николас в «Берлинер ансамбле» почти лишен знаменитых ивановских монологов, но и так видно, что человек опустошен и подавлен. Нет, ничего «гамлетовского» в нем нет, он просто современный обыватель.

Что касается «других», то никого добавлять к списку действующих лиц не пришлось. Закон свободы позволяет не только импровизировать «на тему» или заимствовать реплики из иных пьес, но и включать в спектакль тексты посторонних авторов, в частности эссе «Рассмотрим лобстера» американского писателя Дэвида Фостера Уоллеса. Превращения даются театру весьма легко — так, Бабакина стала приехавшей из Дубая популярной инстаграм-блогершей, бурно празднующей появление стодвадцатитысячного подписчика, Косых обратился в инструктора по теннису, а Поль (Лебедев) и Стина (Зинаида) из постаревших пьяницы и скряги — в энергичных жизнелюбцев, которые не прочь между делом предаться супружеским обязанностям. Вообще, Чехов сам напрашивается на то, чтобы сделать его пьесу сатирическим памфлетом об обществе. А здесь вступает в свои права еще и пресловутый немецкий прагматизм. На вопрос Сарры о том, что держит в этом нездоровом сообществе доктора Львова (по-здешнему Юрген), он без обиняков ей отвечает: «Я подписал контракт». Им всем не до долгих объяснений, потому что у каждого поступка видится рациональная причина.

Умирающая Сарра вообще становится едва ли не главным персонажем спектакля Яны Росс. Отчасти из-за того, что ее играет сильнейшая актриса труппы Констанция Бекер, но не только поэтому. Еще из-за болезненной для Германии темы антисемитизма. Как сыграть в Берлине сцену, в которой Иванов, доведенный до исступления обвинениями Сарры, кричит ей «замолчи, жидовка»? В спектакле выстроена целая система «защиты». Во-первых, Сарра абсолютно лишена ореола жертвы. Пусть и смертельно больная — туберкулез, правда, заменен раком,— она не перестает играть в теннис и выглядит не болезненнее прочих: современная медицина творит чудеса. И как будто специально, чтобы дополнительно подготовить публику к страшному, придумана сцена, в которой герои, усевшись полукругом, проходят психоаналитический тренинг — вспоминают слова, которые их выводят из себя. И для Сарры это слово «еврейка». Но все равно премьерный зрительный зал издает какой-то непроизвольный коллективный стон, когда Иванов прерывает теннисный сет криком «Judensau!» — «еврейская свинья», то есть нацистским оскорблением евреев.

Умерев, Сарра не исчезает из спектакля. И даже появляются ее родители, которых она бросила, перейдя из иудаизма в христианство,— пожилая еврейская чета, приехавшая на похороны дочери. Одна из самых гротескно-остроумных сцен «Иванова» — своеобразная панихида, на которой герои, собравшись вокруг небольшой урны с прахом покойной, обращаются к Сарре с речами под присмотром видеокамеры. После такого никакая свадьба уже не может быть настоящей — конечно, Саша Лебедева не заменит Иванову Сарры. Но и сам Иванов никому не нужен, поэтому ему ничего не остается, кроме как замертво упасть посреди беспорядочного и сумбурного торжества. Впрочем, лишь для того, чтобы через несколько секунд вскочить живехоньким и присоединиться к оркестру, составившемуся из персонажей пьесы. Ведь бодрый музыкальный номер — самое надежное завершение для безнадежной истории.

Эсфирь Штейнбок