Как возникла самая знаменитая фальшивка Средневековья

Так называемый «Константинов дар» (Donatio Constantini) — сфабрикованная грамота императора Константина Великого, якобы даровавшая римским папам на территории Европы полноту верховной власти, не только духовной, но и светской. Это самая известная подделка Средневековья — во-первых, потому, что она была важным аргументом в долгой и кровавой борьбе за позицию высшего социального авторитета между государством и церковью. Во-вторых, потому, что ее разоблачение стало когда-то аналогом коперниканского переворота для научной историко-филологической критики.

Текст: Сергей Ходнев

В 1633 году посольство польского короля Владислава IV преподнесло папе Урбану VIII редкостный дар: греческую хартию с подлинным текстом «Константинова дара», найденную, как уверяли поляки, в сокровищнице московских царей во время интервенции 1610-х. Шла Тридцатилетняя война; понтифик, запутавшийся в паутине небывалых международных альянсов, на всякий случай изобразил умиленный восторг и поцеловал коленопреклоненного великого подскарбия Ежи Оссолинского в затылок.

И папа, и подскарбий, конечно, играли на публику. Есть те, кто по сей день полагает, будто эта так и неизвестная исследователям воочию рукопись «Константинова дара» — клочок библиотеки Ивана Грозного, которую поляки обнаружили-де в Кремле, но сложность в том, что никаких других древних рукописей московского происхождения в Польше так и не всплыло: сокровищницу пограбили — это да. Впрочем, бесконечно важнее другое. Официальное постановление римского императора по имени Флавий Валерий Константин, правившего в первой трети IV века, неизбежно было написано на латыни — греческий текст никак не мог быть подлинником. Подскарбий Оссолинский, учившийся в Париже, Падуе, Болонье и много где еще, и покровитель Бернини папа Урбан, автор эрудитских латинских виршей, вряд ли могли на этот счет иметь малейшие иллюзии. И оба они знали, что в любом случае аргументы в пользу подложности «Дара» с самой неприятной убедительностью прозвучали уже давно, почти двумя веками ранее.

Но еще раньше, целых шестьсот лет (с IX века по XV), почти все в самом деле воспринимали «Donatio Constantini» как исторический и юридический факт. Общеизвестный латинский текст, который бесчисленное количество раз доверчиво копировался в сборниках канонического права, утверждал следующее. Император Константин-де заболел проказой, языческие жрецы предложили ему в качестве лекарства принять ванну из крови младенцев, но, когда по всему Риму собрали несчастных детей, цезарь услышал вопли их матерей и наотрез отказался лечиться такими средствами. После чего ему явились апостолы Петр и Павел, которые пообещали вознаградить императора за милосердие и велели ему обратиться к тогдашнему римскому папе Сильвестру I. Сильвестр рассказал императору-язычнику об апостолах и их проповеди, уговорил его принять крещение, и, разумеется, Константин выздоровел. И в знак благодарности — с одобрения сената и народа — осыпал римскую церковь дарами. Папа римский получал императорский Латеранский дворец, при котором появлялась новая базилика (нынешний храм Сан-Джованни-ин-Латерано), «вершина и глава всех церквей мира»; основывались в Риме новые храмы в честь апостолов Петра и Павла, получавшие щедрые земельные пожертвования по всему Средиземноморью.

И самое главное: император добровольно оставлял Рим и переносил свою столицу на восток — потому что и Рим, и Италия, и все западные провинции империи передавались в полное распоряжение римского первосвященника. В знак этого последний получал императорские регалии, а сановники папской курии — привилегии и знаки отличия сановников императорского двора. Более того, мнимый Константин рассказывает в своей грамоте, что сделал немыслимое: во время торжественной процессии он смиренно шел пешком, ведя под уздцы коня, на котором восседал папа Сильвестр.

Во всем этом видны ходячие житийные мотивы (правителя-язычника поражает болезнь, после крещения он исцеляется — это же про кого только не рассказывали, включая и князя Владимира со священной херсонесской купелью), но это если приглядываться. На поверхности тут конструктивный принцип годной выдумки, знакомый любому часто прибегающему к обману: в видах убедительности снабдить большую неправду более или менее правдивыми деталями. Константин действительно облагодетельствовал христианскую церковь. Он действительно построил на государственный счет великие базилики Рима. Действительно перенес столицу в босфорский «Новый Рим», Константинополь.

Как ни удивительно, мы при этом не знаем, кто придумал «Константинов дар» в его вселенских масштабах и чего именно этот фальсификатор хотел достичь. Отчасти дело здесь в том, что в раннем Средневековье вообще были несколько особые отношения с документальной правдивостью, особенно когда речь шла о церковных вопросах и житийных историях. Тут фальсификации могли возникать совершенно не по мотивам чистой корысти или житейской злонамеренности, которые мы сейчас воображаем в первую очередь. Неизвестный неоплатоник VI века, написавший целый корпус знаменитых богословских сочинений под именем Дионисия Ареопагита, современника апостола Павла,— что лично ему была за выгода от этих трактатов о небесной и земной иерархии? Никакой выгоды.

Но «Константинов дар» — не просто благочестивое сказание, а как бы юридически обязывающий документ. Допущение, что римский епископ есть преемник апостола Петра, а потому на него должно распространяться данное апостолу повеление «паси овец Моих»,— это одно. И совсем другое — постановление о формальной передаче этому епископу полномочий верховной власти. Потому и предполагают, что появился этот документ тогда, когда стараниями франкского короля Пипина Короткого у понтификов возникло их собственное государство, Папская область, то есть в VIII веке: епископ как полновластный светский правитель — это все-таки была юридическая новация, для которой хорошо было бы подобрать основания.

Звездный час «Константинова дара» в любом случае наступил позже — когда появилась Священная Римская Империя и на Западе снова возник монарх, носивший императорский титул. Папы существование этого монарха с энтузиазмом признавали, но всячески давали понять, что это римский первосвященник, так и быть, коронует римского императора, уступая ему часть своих собственных прерогатив, и потому единственный подлинный источник легитимности императорской власти — в Риме. Императоры, начиная с Х века, были чем дальше, тем менее этому рады и всячески боролись за полноту собственного авторитета.

Как только начиналась очередная распря о границах полномочий светской и церковной властей (будь то с императором или с королем, вроде французского Филиппа Красивого) — «Константинов дар» неминуемо всплывал рано или поздно. Папы, апеллируя к нему, не то чтобы требовали себе земли и короны по всей Западной Европе, конечно. Но уж позицию верховного арбитра в светских вопросах и право распоряжаться высшими церковными должностями (и церковными владениями) во всех государствах требовали оставить за собой. Правители светские (а точнее, канонисты, которые брали их сторону) пытались выдвигать контраргументы и от благочестия, и от юриспруденции — Константин, мол, просто не имел права отчуждать в пользу кого бы то ни было то, что является неотъемлемым атрибутом богоустановленной земной власти. Когда тонких, когда запальчивых реплик с обеих сторон накопилось очень много, но отрицать саму подлинность константиновского акта до поры до времени никому не приходило в голову. Даже те, кто осуждал растленность современного папства и ратовал за «бедную церковь» — от альбигойцев до францисканцев первого призыва,— скорее сетовали на то, что император принял такое решение, а папа Сильвестр с ним согласился: после этого, мол, в истории христианства все пошло не по той дороге. Ну, как у Данте в «Божественной комедии»: «О Константин, каким злосчастьем миру / Не к истине приход твой был чреват, / А этот дар твой пастырю и клиру!»

Вот в XV веке, когда престиж папства страшно упал, все изменилось. Сначала светоч универсальной учености, кардинал Николай Кузанский, прямым текстом заявил, что «Константинов дар» может быть подделкой — раз уж никаких свидетельств его существования раньше VIII столетия обнаружить не удалось. А потом, в 1440-м, великий гуманист Лоренцо Валла выступил с трактатом, красноречиво озаглавленным «Рассуждение о подложности так называемого Константинова дара».

Это прекрасное чтение — гибрид едкой публицистики и блестящей учености, облеченный в пышные одежды цицероновского красноречия, но крайне доходчивый. Валла перебирает и прежние общие аргументы морального и юридического свойства, не скупясь на риторические приемы, но потом переходит к тяжелой артиллерии, которой раньше у спорящих не было. Если папа Сильвестр I действительно принял под свою опеку все имперские провинции Запада на правах светского монарха, то должны же были быть по этому поводу какие-то формальные процедуры? А значит, и декларативные надписи по всей Европе? И, скорее всего, на монетах это тоже должно было отразиться? Но, правомерно торжествует Валла, ничего этого нет — ни свидетельств в других источниках, ни древних монет, отчеканенных от имени понтифика как преемника цезарей.

И более того: подробно разобрав язык мнимого «Дара» (где в качестве высших официальных лиц Рима фигурируют немыслимые «сатрапы», и это только один пример), Валла элегантно доказывает, что это латынь варварская, усыпанная анахронизмами и превратно понятыми реалиями, а не латынь позднеантичной императорской канцелярии. «Это не речь Константина, а речь какого-то глупого клирика, который не знает, ни что сказать, ни как сказать. Откормленный и ожиревший, с головой, разгоряченной винными парами, он изрыгает эти суждения и эти слова, которые оборачиваются не против кого-либо другого, а против него самого». Написано бранчливо — и тем не менее этот безжалостный текст стал основополагающим для бесстрастной науки: приемы историко-филологической критики источников здесь уже налицо.

Другое дело, что совершенно беспристрастным Валлу признать сложно — в то время, когда он писал свое «Рассуждение...», он служил секретарем неаполитанского короля Альфонса Арагонского. А у королей Неаполя и Сицилии с Римом были свои счеты: они считались ленниками римских пап. Если «Дар» оказывался фальшивкой — значит, исчезала и вассальная зависимость, исчезала и нервировавшая неаполитанских монархов ежегодная процедура: король (чаще всего его заместитель) вручал папе в виде дани белую кобылу. И, если по-хорошему, надлежало еще и сопровождать понтифика, смиренно придерживая лошадь под уздцы — так, как это делал император Константин.

Это неспроста похоже на допетровское «шествие на осляти», когда в Вербное воскресенье царь вел в поводу лошадь, на которой восседал патриарх,— именно с подачи «Константинова дара», в самом деле попавшего в греческих переводах на Русь, этот церемониал появился. Более того, знаменитый латинский фейк вызывал к жизни отечественный феномен, «Повесть о белом клобуке» XVI века, утверждавшую, что Константин Великий вручил папе Сильвестру в качестве знака отличия белый клобук, который потом перешел к правоверным патриархам Константинополя, ну а потом чудесным образом стал привилегией новгородских владык. Так что и белый куколь теперешнего патриарха московского, и белые клобуки русских митрополитов некоторым образом восходят именно к фальшивому «Дару».

Что до Рима первого, а не третьего, то он, пусть глухо, страшно медленно и неохотно, подложность «Константинова дара» признал. Одно великое злоупотребление таким образом прекратилось, но никуда не делось другое — то, которым церковь обязана уже не поддельным, а вполне историческим благодеяниям реального Константина Великого. Подчинение совести человека чьей бы то ни было государственной власти, вооруженной не убеждением, а карательными средствами, стало злосчастьем куда более фатальным, чем сфабрикованная императорская грамота.

Подписывайтесь на канал Weekend в Telegram