Джон Малкович и Ингеборга Дапкунайте сыграли в спектакле Тимофея Кулябина

В Афинах на сцене Культурного центра Онассиса показали спектакль «В одиночестве хлопковых полей» по пьесе Бернара-Мари Кольтеса в постановке Тимофея Кулябина. На афинской премьере побывал Андрей Плахов.

Написанная в 1985 году, эта пьеса «смурного ангела» французской драматургии порождена той эпохой — эпохой пламенеющего постмодерна и сексуальной контрреволюции, которая приняла форму эпидемии СПИДа (от этой болезни Кольтес и скончался через четыре года). Этот контекст, окрасивший также творчество Патриса Шеро, интимного друга Кольтеса и первого постановщика «Хлопковых полей», во многом определяет сумрачную атмосферу пьесы, расписанной как диалог Продавца и Покупателя самого дефицитного товара на свете — опасного и запретного желания.

В версии 2022 года, предложенной Тимофеем Кулябиным, желание становится не только еще более опасным, но и преступным. Мы понимаем это по декорациям и аксессуарам: игрушечный замок, детский рисунок и башмачок. Но «товар» так и не называется словами: Продавец и Покупатель ходят вокруг да около, философствуют и растекаются мыслью по древу, всячески избегая табуированной темы. Эта словесная эквилибристика в традициях французской экзистенциально-поэтической драмы, от Сартра и Жене до Маргерит Дюрас, дает большой простор для исполнителей, хотя и требует от них высокого напряжения и отдачи.

Идеальных исполнителей своего замысла режиссер нашел в лице Джона Малковича и Ингеборги Дапкунайте. Во-первых, это слаженный, отшлифованный на совместных проектах дуэт. Партнеры чувствуют друг друга до таких тонкостей, что сливаются в единый художественный организм, когда им ничего не стоит поменяться ролями, что в определенный момент и происходит. Это полностью отвечает концепции постановки, согласно которой два спорящих собеседника существуют в биполярном мире, в болезненном подсознании одного и того же одержимого демонами героя. Во-вторых, если Малкович — и это давно известно — актер-хамелеон, способный на самые невероятные перевоплощения, то Дапкунайте в этом спектакле показала себя столь же гибкой актрисой, для которой нет границ амплуа, характера и даже пола.

Оба персонажа унифицированы не только маскулинным гримом, прической и одеждой: рубашка, брюки, подтяжки, но и манерой произнесения текста, хоть и написанного по-французски, но победно демонстрирующего в переводе интонационное богатство и роскошь английского языка. По мнению Патриса Шеро, это вообще особенный язык, потому что Кольтес «все время как будто переводит с "черного", гарлемского американского языка; у него изобретенный, несуществующий французский язык — французский, приснившийся американцу».

Сценография спектакля (художник Олег Головко) лаконична и многофункциональна. Восемь дверей трансформируются в образы замкнутых помещений — душевая кабина, лифт, шкаф; каждый из этих образов имеет психоаналитическое толкование, все они связаны со сферой вытесненного подсознательного. Но самое радикальное решение найдено на пути, казалось бы, исхоженном современным театром: использование экрана и крупного плана давно стало общим местом. Однако в том-то и дело, что другой спектакль может на худой конец и обойтись без экранного комментария, а данный — никак. И вообще это никакой не комментарий, а параллельный сюжет, как будто дублирующий основной, но на самом деле вступающий с ним в острый диалог,— как Продавец с Покупателем.

Недаром съемки этого сюжета велись шестью камерами: отсюда такая глубина и наполненность кадра, словно живущего своей таинственной автономной жизнью. Этот спектакль смотришь как будто в четыре глаза, пытаясь найти правильный фокус, балансируя между живыми актерами и экранными тенями, в которых обнаруживается магическая изнанка их физического образа. Диалог сцены и экрана вторит диспутам человека, этого венца творения, с его вечно неудовлетворенной, порочной и самоубийственной теневой стороной.