Выставка «Дорога в Самарканд» в Париже

В Лувре только что закончилась выставка «Splendeurs des oasis d’Ouzbekistan» («Блеск оазисов Узбекистана»), а в Институте арабского мира в самом разгаре выставка «Sur les routes de Samarcande. Merveilles de soie et d’or» («Дорога в Самарканд. Чудеса из шелка и золота»). Обе они организованы парижскими музеями совместно с Фондом развития искусства и культуры Узбекистана, и обе — настоящие события для Парижа и парижан, которые выстраиваются в очереди, чтобы увидеть сокровища изящного искусства в Лувре и сокровища искусства прикладного в Институте арабского мира. Эти последние — сейчас главный хит, даже на фоне тех замечательных выставок разного прикладного искусства, которые идут в разных парижских музеях.

Текст: Елена Стафьева

Экспонаты выставки идеально воплощают само понятие «сокровища» в массовом культурном сознании: сияющие золотом парчи и переливающиеся сумасшедшими цветами шелковых икатов чапаны, цветочный орнамент и геометрия сюзане и ковров, поражающие воображение своими формами драгоценности и так далее. Но есть еще нечто сверх общей сказочности и баснословности, что так восхищает французскую публику, не чуждую мусульманского мира с его богатыми декоративными традициями.

Выставка сосредоточена вокруг Самарканда ханов и эмиров XIX и первой трети XX века. 300 предметов декоративно-прикладного искусства из девяти музеев Узбекистана — от одежды и украшений до седел и стремян, в таком разнообразии ремесленное искусство Узбекистана здесь вряд ли когда-нибудь видели. Да и вообще за пределами Узбекистана сила и красота тамошних исторических ремесел известны вовсе не широко и совсем не повсеместно. Сверх того, тут есть еще и 24 картины из музеев Ташкента, Бухары и Самарканда, а также из музея Игоря Савицкого в Нукусе. Понятно, почему представленное производит сильный эффект.

Но вместе с тем у французов определено есть культурный контекст, в который попадают такие чудеса и сокровища. Главный куратор выставки Яффа Ассулин говорит: «Мы хотим показать нашим гостям восхитительные чапаны и роскошную вышивку, которые напоминают поздние артефакты из индийского Тадж-Махала». А в пресс-релизе написано: «В то время, когда Матисс открывал Марокко, художники-авангардисты в поисках "местного колорита" нашли для себя уникальный источник вдохновения в богатстве пейзажей, форм и лиц Центральной Азии». И дальше говорится о художественной школе Узбекистана, которая образуется в 1920-е годы и развивается в трех направлениях, намеченных Александром Волковым, Александром Николаевым (Усто Мумином) и Павлом Беньковым. Но, конечно, этот контекст знаком французам куда хуже, чем Матисс или Тадж-Махал.

Что еще известно французскому зрителю? Какие аналогии могут возникать в его культурном сознании и какие контексты актуализироваться? О чем может вспомнить француз, глядя на экспонаты «Дороги в Самарканд»? Чапан эмира Мухаммеда Алим-хана из бархата, расшитого золотом и шелком и на шелковом многоцветном подкладе; женский халат «калтача» 1880-х годов из бархата-бахмаля, вышитый золотой и серебряной нитью; сапоги «махси» из кожи и бархата, покрытые золотой вышивкой; серебряные диадемы «тиллакош» с жемчугом из Самарканда; вышитое шелковой нитью свадебное ташкентское сюзане-палак цвета маджента, так напоминающее абстракции середины прошлого века,— какие ассоциации все это вызывает у европейца? Возможно, он вспоминает хрестоматийные дягилевские балеты — «Шахеразада», «Ориенталии», «Золотой петушок» и прочие жар-птицы и половецкие пляски с их условно-сказочной «восточностью» Бакста, Головина, Гончаровой и Рериха. Ну или наряды Поля Пуаре, которые знают тут не хуже вдохновивших их балетов.

И вот тут как раз и возникает то самое, возможно, интересное, что делает выставка «Дорога в Самарканд». Эти артефакты отделяются от всех привычных западному сознанию образов, выходят за рамки всех контекстов, будь то Тадж-Махал, Дягилев или Матисс, и оказываются на том историческом месте, которому они изначально принадлежат. Экспозиция становится если и не «возвращением себе своего» (стадия все-таки уже пройденная), то утверждением принадлежности этого самого «своего», очищения его от этнографизма — и это тот самый антиколониальный жест, к которому европейская публика сейчас так чувствительна, но сделанный без всякого нажима и надрыва, эмоционального или идеологического.

Что же касается непосредственного, а не только символического воздействия «Дороги в Самарканд», то эстетическая сила ее экспонатов вполне способна подхлестнуть моду на специфическую центральноазиатскую декоративность, не просто увеличив количество икатов и сюзане, которые и без того нас окружают, но и, возможно, изменить баланс декоративности на парижских подиумах.

Подписывайтесь на канал Weekend в Telegram