Степан Бурнашев о своем фильме «Айта» и якутском кинематографе

В прокат выходит якутский триллер «Айта», получивший приз за лучшую режиссуру на I фестивале российского авторского кино «Зимний». Почти все действие фильма происходит в полицейском участке в одном из удаленном уголков Якутии. Дочь местного охотника покончила жизнь самоубийством, оставив предсмертную записку. Все улики указывают на молодого сотрудника полиции русского происхождения. Для деревни он чужак, и местные жители требует устроить самосуд, не дожидаясь итогов расследования. Главный герой, якутский следователь, принимает необходимые меры для охраны подозреваемого, но с каждым часом все больше сомневается, стоит ли ему поступать по закону или по справедливости. О шовинизме, кинолюбительстве и якутской эротике режиссер фильма «Айта» Степан Бурнашев рассказал Константину Шавловскому.

«Айта» основана на реальной истории, откуда вы про нее узнали?

Мне ее рассказал троюродный брат — это его собственная история, он в то время работал следователем. Я с ней ходил много лет, пока наконец не написал сценарий. Естественно, я изменил детали, чтобы ее невозможно было узнать — это было бы неэтично по отношению к тем, кто все это пережил. А сюжетную канву оставил.

В реальной истории подозреваемый тоже был русским?

Нет, но он был тоже приезжим, то есть чужаком для этой деревни. Якутия же очень большая.

Ваш фильм затрагивает довольно болезненную тему якутского национализма. Не было у вас с этим проблем?

Почему-то многие видят тут ярое высказывание про якутский национализм, но это же совсем не так. Проблема, о которой я говорю в «Айте», существует во всем мире. Вы сами наверняка хорошо знаете определение слова «шовинизм», и мы показываем, как это работает: когда ты в большинстве, ты можешь себе позволить презрительно относиться к другим, а когда вдруг оказываешься в меньшинстве — все может поменяться с точностью до наоборот. А правда в том, что никто не должен относиться к другому презрительно. И то, что человек другого этноса, не делает его меньше человеком. Важно, что это верно в обе стороны. Воспринимать межнациональную тему в «Айте» прямолинейно, что ой, в Якутии оказывается всех приезжих считают во всем виноватыми,— в корне неверно. У нас 120 этносов живут вместе.

В прошлом году в прокат не вышел фильм «Нуучча» Владимира Мункуева, основанный на прозе Вацлава Серошевского, где рассказывается об отношениях русских и якутов в XIX веке. Как вам кажется, для якутского кино есть запретные темы?

Мне кажется, важно понимать, как на эти темы говорить. Это большая ответственность. Допустим, обвинять кого-то по национальному признаку на том основании, что его предки убивали моих предков сто или двести лет назад,— если идти по этому пути, то в мире начнется тотальная война. Колониальное прошлое есть почти у всех народов — но при чем тут мы, современное общество? В «Айте» я говорю именно об этом.

То есть острые углы нужно обходить?

Нет, обходить проблемные вопросы, на мой взгляд, нельзя. Просто на них нужно отвечать максимально честно и осознанно. Я надеюсь, что «Нууччу» обязательно покажут. Это же не документальное кино, в конце концов. Но тут важен именно разговор о фильме, а даже не сам фильм. Я, например, читал какие-то обвиняющие статьи, кто-то написал: «Вот сейчас якуты хорошо живут, а еще и плохо высказываются о нас, о русских». Какой-то бред! И в адрес «Айты» я несколько раз слышал такие высказывания — что с той, что с другой стороны баррикад. Безусловно, проблема есть, о ней нужно говорить. Но не нужно возвращаться в прошлое и искать там основания для ресентимента. Это как минимум безответственно и может привести к трагическим последствиям.

Вы сами сталкивались в Центральной России с проявлениями шовинизма в свой адрес?

Естественно, такое было. Особенно в начале 2000-х, когда я частенько бывал в Москве. Еще был смешной случай в Ижевске, был, по-моему, 2006 год. Я не смог купить местную сим-карту — тогда же еще роуминг был по регионам,— и мне с паспортом гражданина РФ ее не продали в салоне связи. Сказали, что Республика Саха — это другая страна, и они понятия не имеют, откуда у меня такой паспорт. Мне кажется, шовинизм растет по большей части от невежества, от безграмотности, от темноты. И я думаю, что когда мы показываем якутское кино в Центральной России, то мы одним фактом его существования с этим боремся. Потому что зрители приходят и видят, что мы — такие же люди, с теми же самыми проблемами, что и у них. Узнают, что мы живем в одной стране. Нам нужно говорить, нужно рассказывать другу о себе, а не жить стереотипами и страхами.

Имя вашего русского героя, Афоня, кажется неслучайным в контексте истории российского кино. Это так?

Афоней я назвал своего героя без оглядки на великий фильм Георгия Данелии. Вообще, имя Афоня у меня почти во всех фильмах появляется. В одном фильме герой говорит, что ему патроны продал Афоня, в другом герои предлагают поехать к Афоне. У меня этот Афоня почти как талисман. И логично, что вот теперь он наконец материализовался. А во время написания сценария мы даже придумали одну отсылку к фильму Данелии, правда, я потом от нее отказался. Решил, что это будет как-то нескромно. И когда фильм уже был готов, мне стали говорить люди из Центральной России — почему вы назвали его Афоней? Так я узнал, что в Центральной России это вообще-то редкое имя. А в Якутии оно почему-то, наоборот, популярное.

Насколько я знаю, раньше в якутском кино не было русских героев, а сейчас — и в «Нуучче», и в «Не хороните меня без Ивана», и в «Айте» они выходят на первый план. Это связано с тем, что якутскому кино необходимы сборы за пределами республики, необходим и российский зритель?

Конечно, российский зритель якутскому кино очень нужен, и мы много работаем над этим. Я ведь тоже раньше ошибочно думал, что якутский кинематограф существует отдельно от российского и я снимаю для своего зрителя. Развитие регионального кино, по-моему, на первом этапе всегда связано со спецификой региона, с его культурными традициями. Но Россия — очень большая страна с большой историей. И меня расстраивает, что многие регионы вообще никак не представлены ни в кино, ни в современной культуре. Это касается не только национальных республик. Взять, например, Оренбург. Кто знает, как там люди живут? А Приморье? Тюмень? Краснодар? Благодаря кино мы знаем очень много об американцах, французах, немцах, об их традициях и праздниках, научились даже понимать их юмор. Но мы ничего не знаем о жителях Оренбурга и Уфы. О себе, получается, вообще ничего не знаем.

Вот про Якутию в Центральной России могли бы знать очень много, критики пишут о якутском кинематографическом буме уже больше десяти лет, но все равно львиная доля сборов якутских фильмов в России приходится на кинотеатры Республики Саха. Значит, зрителям, в отличие от вас, про соседей знать неинтересно?

Чтобы зрителю стало интересно, он должен хотя бы узнать о том, что якутское кино существует. Мы эту работу ведем много лет, но наши возможности ограниченны. Мы же спецпоказы по России устраиваем не для того, чтобы покрасоваться перед публикой, а чтобы достучаться до зрителя. Например, на показе моего предыдущего фильма «Наша зима» один мужчина, уже в возрасте, задал такой вопрос: «Почему когда про вас снимают кино, то показывают оленей и чумы, а тут у вас люди в квартирах живут. Вот эти люди у вас в фильме — они богатые?» Я объяснил ему, что у нас есть города, там есть асфальт, по которому машины ездят, и есть люди, которые эти машины покупают. Мы живем в городах, где есть многоквартирные и частные дома, где все такое же, как и у вас. Сейчас я занимаюсь прокатом сам, свои личные деньги трачу на маркетинг, причем немаленькую сумму. А было бы больше — тратил бы еще больше. И конечно, нам нужно выходить из регионального гетто. А чтобы это произошло, зритель должен узнать, что якутское кино — это не очередная этнографическая экскурсия куда-то к оленеводам.

Якутское кино всегда славилось тем, что полнометражный фильм можно было снять за какие-то смешные деньги — около 3 млн рублей за полнометражный фильм. Сейчас в якутское кино пришли большие деньги?

Ну ко мне еще не пришли. Но кто-то, я знаю, получает поддержку.

Нет опасений, что вместе с деньгами придут форматы, обязательства и якутское кино перестанет быть свободным?

Ну мы же не снимаем антиправительственное кино. Да, наши фильмы часто затрагивают острые социальные проблемы, но запрещать говорить о том, что с людьми происходит, по-моему, было бы неправильно. Любую проблему нужно понимать, чтобы решить. Например, в «Черном снеге» я затронул, в частности, проблему алкоголизма — это острая тема для Якутии. Фильм видели и чиновники, и простые зрители, но я не слышал обвинений в том, что я с плохой стороны показываю народ саха. Если у тебя нет такого желания — то оно и не проявится на экране.

Какую роль сыграл феномен кинолюбительства в якутском кино?

Очень большую. Потому что и я, и Дима Давыдов, и Люба Борисова — мы же все без академического образования. Мы просто все любили кино и начинали как кинолюбители. А в итоге количество переросло в качество.

Откуда у якутов такая любовь к собственному кинематографу?

Есть мнение, что у народа саха очень сильная культурная самоидентификация. Мы сохранили свою культуру, язык, веру. А еще у нас есть эпос «Олонхо», который исполнялся олонхосутами — они ходили по домам и рассказывали свои легенды, и часто это растягивалось на несколько дней. Люди этим жили веками. И, как мне кажется, воображали у себя в голове кино. Потому что «Олонхо» — это очень богатый мир, практически фэнтези. Так что я думаю, что наш эпос тоже определенным образом повлиял на отношение якутов к кинематографу.

Вы работаете в разных жанрах, у вас есть и хорроры, и триллеры, и фестивальные драмы. В каком жанре вы бы хотели еще поработать? И какой жанр, как вам кажется, больше всего подходит Якутии?

Я не выбираю жанры. Не думаю: ах, сейчас я снял хоррор, а теперь сниму триллер или драму. Сами истории мне подсказывают, в каком жанре их снимать. И у меня никогда поэтому и не получается чистый жанр — что-то с элементами чего-то. А что касается Якутии, то нет такого жанра, который не пошел бы якутскому кино. Кроме, пожалуй, эротики.

Почему эротика не подходит? Я бы с удовольствием посмотрел якутскую версию «Империи страсти».

Думаю, что у нас и зрители, и актеры к этому не готовы. У меня, например, в фильме «Трясина» есть эротическая сцена, довольно-таки длинная и откровенная. И конечно, наш народ воспринял ее очень по-разному. Было много обвинений, вплоть до того, что я снял порнографию.

А якутская порнография существует?

Нет. В России же запрещено снимать порно.

В Центральной России это мало кого останавливает.

Во всяком случае, я не встречал якутское порно. Мне кажется, все дело в нашем менталитете и традициях. Но в Якутии, нравится это кому-то или нет, все развивается и меняется. И для новых поколений вопрос обнаженного тела на экране, я думаю, уже не будет стоять так остро.

Так что мы еще увидим якутскую эротику?

Ну вот раньше никто не думал, что мы увидим якутское кино на большом экране. А теперь якутский фильм «Выход» Максима и Евгении Арбугаевых — номинант на «Оскар», и мы уже видим их фотографии в обнимку с Гильермо дель Торо в Лос-Анджелесе. Так что я думаю, что в Якутии возможно все.

Почему вы, как и ваш друг и партнер Дмитрий Давыдов, выпускаете по несколько картин в год?

Ну идей же у нас много! Я, например, в 2021 году снял фильмы «Наша зима» и «Айта». На «Нашу зиму» получил грант в 1 млн рублей, нашел еще 2,5 — и снял. А с «Айтой» у меня был московский сопродюсер, но мы разошлись, и я решил в одиночку идти до конца. Если бы мне давали деньги, то я бы и еще больше снимал.

Если не секрет, какой бюджет у «Айты»?

4,5 млн рублей. Но я ради любопытства посылал ссылку разным продюсерам, спрашивал, на сколько фильм выглядит,— меньше 40 млн вроде никто не дает.

Сколько у вас нереализованных замыслов?

Полностью написанных сценария — два, в разработке еще шесть или восемь, а в голове — не знаю, наверное, еще 50. У меня идея снять фэнтези наподобие «Олонхо», есть идея фантастики, есть идея абсурдистской черной комедии, боевик тоже есть. Много, много всего.

Если бы сейчас вам позвонили и сказали: вот тебе, Степан, 100 миллионов на съемку — какой из этих замыслов вы бы осуществили?

У меня есть идея исторического кино, где-то XIII–XIV век. История о группе богатырей, у нас они называются боотуры, которые путешествуют из точки А в точку Б. Больше ничего не скажу, а то вдруг еще украдут идею.

Я почему-то ждал, что вы ответите, что разделите эти 100 миллионов на 10, чтобы снять 10 фильмов.

Мне, кроме шуток, предлагали одни люди: давай мы в Минкульте возьмем на твой готовый проект грант, часть денег возьмем себе, на часть ты закончишь кино, и тебе еще останется на два фильма. Но я, естественно, отказался.

В мае прошлого года в интервью «Сеансу» вы говорили, что только-только начали расплачиваться с долгами за кино. Расплатились?

Нет, до сих пор расплачиваюсь! Но кредиты и кредитки еще никто не отменял (смеется). Я же не зарабатываю, как большинство продюсеров, на входе: взяли субсидию, положили себе зарплату, сняли кино, прокатали и еще заработали. У меня так: снял кое-как кино, прокатал, раздал долги, и если фильм заработает в прокате больше, чем на него потрачено, то, может быть, и Степан Бурнашев — продюсер что-то заработает.

В прокате с 30 марта