Как «Забавные игры» Михаэля Ханеке воспринимаются четверть века спустя

В повторный прокат выпущены «Забавные игры» Михаэля Ханеке. О том, как этот знаменитый фильм конца 1990-х воспринимался в момент его появления и позднее, уже в новом веке, рассказывает Андрей Плахов.

Мировая премьера картины состоялась на 50-м, юбилейном Каннском фестивале 1997 года; именно она стала его эмблемой и осталась в памяти первых зрителей навсегда. Тогда был моден тезис о «конце истории»; казалось, не будет больше глобальных войн, а в кино появился термин «новое насилие» — невсамделишное, игровое, как у Квентина Тарантино. Однако фильмы, показанные тогда в Канне, пропитанные насилием без кавычек, разрушили эту иллюзию. Где опаснее оказаться в 1997 году — в Париже, в Лондоне, в Лос-Анджелесе или в Сараево? Или в самом Канне, где после премьеры фильма «Конец насилия» его режиссера Вима Вендерса атаковали бандиты? Юбилейный фестиваль оказался рекордным по числу краж, нападений и прочих уголовных эксцессов: казалось, еще немного, и экран спровоцирует настоящее убийство.

Выяснилось, однако, что опаснее всего в комфортабельном загородном доме на берегу австрийского озера. Зрителей «Забавных игр» предупреждали о наличии почти непереносимых сцен. И не зря: даже некоторые закаленные кинокритики не выдержали и покинули просмотр за четверть часа до финала, спасаясь в баре за бокалом виски. Все начинается с визита соседских гостей — то есть не самих соседей, а неких посетивших их на уикенд друзей или родственников. В дом являются двое вежливых парней с целью одолжить четыре яйца для омлета. А через два часа экранного времени все завершается тотальным истреблением — без всяких видимых резонов и выгод — мирного семейства. Милые гости оказываются садистами и головорезами, о чем пару часов назад не подозревали, кажется, и они сами: настолько спонтанны их реакции, лишь постепенно переходящие из области бытовой ссоры в профессиональный садизм. Не будут ли завтра с утречка вошедшие во вкус «гости» жарить свой омлет еще у одной семьи по соседству?

Кровавая месса разыгрывается на фоне окультуренной природы и одичавшей культуры, которая рвется из постоянно включенного в доме телевизора — этого вампира, гипнотизера и провокатора. Современное насилие перестало носить классовый либо архаичный характер; оно вытекает из публичности нашего существования, пронизанного щупальцами массмедиа. «Пустота экрана содержит потенциальное насилие... так что лучше не находиться в общественном месте, где работает телевидение: возможность насилия, спровоцированного самим его присутствием, слишком велика»,— писал Жан Бодрийяр. Впрочем, телевизор нужен Ханеке вовсе не для того, чтобы воткнуть в него очередной указующий перст. А если и указать на что-нибудь, то совсем на другое. Когда одна из жертв хватает ружье и расправляется с негодяем, зал ликует. Но это всего лишь всплеск шаловливого воображения; пленка отматывается назад, действительное вытесняет желаемое, и мы опять видим безнаказанную оргию изощренных зверств. И фортуна, и сакральные фетиши современного мира (типа промокшего и вырубившегося мобильника) всегда на стороне убийц, а не жертв.

«Забавные игры» — европейский ответ Тарантино. По словам Ханеке, это не триллер, а «фильм о триллере». Насилие в фильмах австрийского режиссера интригует и парализует загадочностью, ускользающей иррациональной природой — при внешне сухой конкретности изложения. Ханеке начал свое исследование тихих ужасов постиндустриальной цивилизации в конце 1980-х и в начале 1990-х годов — фильмами «Седьмой континент» и «Видеопленки Бенни». А уже в новом веке прославился картинами «Пианистка», «Белая лента» и «Любовь»; две последние награждены «Золотой пальмовой ветвью» Каннского фестиваля. Но «Забавные игры» стоят особняком в его творчестве; нигде так сильно он не проявился как вуайер, ставящий в эту же позицию и обалдевшего зрителя.

Десять лет спустя режиссер снял англоязычный ремейк «Забавных игр». В нем нет инфернальности оригинала, хотя это почти покадровая реконструкция и смотреть ее все равно страшновато. Ханеке воспроизводит себя со скрупулезностью и перфекционизмом маньяка, способного дважды войти в одну и ту же воду. Однако внутреннее отличие огромно, а акценты расставлены даже жестче и определеннее.

В оригинальной версии играли не слишком известные за пределами своих стран австрийские и немецкие актеры (только впоследствии Ульрих Мюэ, звезда театра ГДР, прославился в фильме «Жизнь других»). В американском варианте роли хозяев дома исполнили Тим Рот и Наоми Уоттс, а одного из негодяев в зловеще белой теннисной форме и столь же белых перчатках играет Майкл Питт; такой кастинг сообщает фильму привкус Голливуда. Но ненавидящий его режиссер этим нисколько не смущен. Он пользуется языком вражеского мейнстрима, чтобы закамуфлировать свой холодный конструктивизм.

Эффект многократно усиливается тем, что ханекевские «триллеры» статичны, внежанровы, бесхарактерны и бессюжетны; их герои убивают просто так, не из мести или корысти, даже не получая от этого процесса никакого удовольствия. Это настоящие ангелы истребления, столь же мифологичные, как исламские террористы-самоубийцы, но при этом очищенные от идеологии. «Новое насилие» стало после 11 сентября 2001 года опять старым и привычным. Ремейк «Забавных игр» — своего рода ночной кошмар: когда-то вас изнасиловали в особо извращенной форме, а теперь вам снится, что кодла насильников состояла сплошь из голливудских звезд.