Умер Валентин Юдашкин

В московской больнице, окруженный родными, на 60-м году жизни умер модельер Валентин Юдашкин. Он долго и очень тяжело болел, но щедро оставался с нами так долго, как мог. Никто не сделал для российской моды столько хорошего, сколько сделал он, никто в этом мире не был так верен и добр в дружбе. Он никогда не задирал нос, хотя и был маленького роста.

За поэзию в России отвечал Пушкин, за моду — Юдашкин. Без шуток, никого из его российских коллег так не знали наизусть. Он не скупился, появляясь со своими показами повсюду,— в заводских Домах культуры, в зале гостиницы «Орленок», в советских посольствах (его первый показ в Париже прошел среди дипломатов по личному разрешению Михаила Горбачева). Потом были залы Парижа или Милана — приятно, но какая разница, главным для него все равно оставалось то, что он сделал, на что не пожалел ни денег, ни труда, ни лучших на свете материалов. Он уважал свою работу за качество и не любил никакой дешевки.

Его первый дом назывался театром «Vali-Мода», и, чтобы соответствовать названию, к диплому Московского индустриального техникума он прибавил учебу в ГИТИСе. И это был театр одного актера. Валентин или, как его быстро стали называть друзья,— Валя стал главным режиссером всего, что происходило вокруг. Он был богат, знаменит и много чего мог, но никогда не был начальником. Сам его немного клоунский облик никак не вязался с «важной персоной», важность он презирал, потому что много раз сам с ней сталкивался. Он был везде и от этого не уставал, принимая лавину обязанностей как должное. Он выступал в телевизоре, говоря с людьми, очень мало что понимающими в моде, ходил на совещания с чиновниками, понимавшими в моде еще меньше, принимал у себя за столом министров и президентов, шил платья для главных женщин страны и никому не отказывал в своем портновском благословении. Сшить свадебное платье у Юдашкина и не встретиться с ним самим было немыслимо. В этом он был наследником «настоящих» кутюрье, которыми он восхищался.

Свадебное платье было для него подарком судьбы и обещанием счастья (как стало им платье, сшитое им для своей невесты Марины). «Надо сделать его так, чтобы оно не было театральным, чтобы не было ощущения платья, взятого напрокат»,— объяснял он мне.

Он быстро понял, что должен быть русским модельером, если хочет быть интересен миру. Многие его коллекции в лоб говорили о российском искусстве и истории — «Фаберже», «Екатерина Великая», «Балет», «Русский модерн», и «Врубель», и «Византия», и «Анна Каренина». «"Доктора Живаго" не хватало»,— смеялись критики. Но в 1996 году Valentin Yudashkin стал членом Парижского синдиката высокой моды. Один из считанных в синдикате иностранцев и единственный русский.

Он мог бы перебраться во Францию, как, наверно, мечтал, но остался в России, где начинались самые прекрасные и безумные годы полной творческой свободы. «Перестройка открывала такие возможности, уезжать не имело смысла»,— говорил он. Так думали многие. Никто не мешал ему пускаться в самые невероятные предприятия, показывать коллекцию за коллекцией, шить форму то для олимпийцев, то для пилотов и стюардесс встававшего на крыло «Аэрофлота», то для военных. Он жаловался потом, что его «государственные» работы ограничивались образцами, которые потом перешивали и насмерть упрощали заказчики, еще и выставляя его затем виноватым.

Но обращались именно к нему, потому что он не отказывал и никакую работу не считал ниже своего достоинства. Все было прекрасно и за границами России. Валентин Юдашкин оставался завсегдатаем показов в Париже и Милане, к нему ломом ломились знаменитые иностранцы, чему способствовали заодно и его легендарное гостеприимство, и умение заводить друзей. Он оставался в центре этой системы, как солнце, а в его лучах грелись сотни самых разных людей, которые неожиданно оказывались в сфере его притяжения, находили друг друга благодаря Юдашкину. Он обожал знакомить, любил помогать, рад был давать умнейшие советы, был он дипломатом, каких поискать,— впрочем, только тогда, когда его об этом просили.

Еще со времен советских техникумов он мечтал быть мировым художником, но именно с российским бэкграундом. Все получалось. Вслед за Европой он начал завоевывать Азию. Мечта практически сбылась, если бы не болезнь, появившаяся неожиданно, ниоткуда. Его спасли российские врачи, для которых он был драгоценностью, национальным сокровищем, а не пациентом среди прочих. Болезнь надолго заперла его в России, потом нагрянули ковидные годы, ну а потом страны, которые он так любил, обернулись «недружественными». В мир, очевидно, пришла новая мода на жестокость, наглость, художественную тупость — на все, что он так презирал. Он был слишком радостным, нежным и добрым человеком, чтобы вынести свою и общую болезнь. Он не смущался, когда на него смотрели свысока,— на то он был маленького роста. Но наступит момент, когда люди поймут, что пора перед ним склониться.

Алексей Тарханов