Виктория Ломаско: «Моя задача — помочь заговорить»
Прямая речь
Фото: из личного архива Виктории Ломаско
- О том, как рассказывать историю
Все это — развитие моего разговора с людьми: я не занимаю много места, я не пытаюсь их во что-то вовлечь, я просто присутствую, начинаю их рисовать, а они начинают что-то рассказывать. И что они будут рассказывать, то и станет историей. Я никогда не записывала интервью на аудио по двум причинам. Во-первых, люди все равно будут себя по-другому чувствовать, когда включен диктофон. Во-вторых, если записывать, то потом придется тратить часы на прослушивание, чтобы понять, что самое важное. Я сразу записываю самые важные реплики, поэтому их получается не так-то много. На одного персонажа, с которым я говорила, предположим, два часа, получается около десяти записанных реплик, потом из них выбираются те реплики, которые делают историю цельной. Может быть, среди реплик, не включенных в репортаж, есть что-то забавное и интересное, но для меня важней всего, чтобы реплики всех персонажей вместе совпали, как пазлы, и чтобы слова, как пазлы, совпали с изображением. Часто изображения гораздо более интересные по композиции тоже не попадают в историю — вместо них может быть включен совсем простой набросок. Надо быть нежадным и всегда отсекать какие-то классные вещи, если они не работают на цельную историю. - О героях истории
Меня всегда интересовали обычные люди: просто бабушка, такая же, как моя или бабушки сотен людей в Серпухове; просто немолодая женщина, разведенная, у которой не сложилась судьба,— таких в России миллионы. У них как бы нет истории, но вдруг оказывается, что истории есть и их голоса интересны. Одна из причин разрыва сотрудничества с Антоном Николаевым в том, что ему интересны люди, которые ведут необычный, на взгляд обывателя, образ жизни, со странной, может быть, сломанной судьбой, и его тексты больше подходят для карикатур, часто они сатирические, со злой иронией. Мне захотелось писать самой так, чтобы даже намека на насмешку не было, а было понимание и большое уважение к людям. Я чувствую неудовлетворение книгой «Запретное искусство», в которой половину текстов написал Николаев. Сейчас мне не нравятся ни его тексты, ни мои рисунки. Понятно, что православные активисты были специфическими персонажами и все происходило во время суда. Но я подумала, а что если нарисовать обычных православных, которые ни с кем не борются и не судятся, а просто находятся в своем мире. Я нашла молебен, который происходил каждые выходные на Пушкинской площади, и сделала небольшую серию «Молебен против Генплана» — эту серию я люблю, это по-настоящему мое высказывание, потому что там люди одновременно странные, иногда они выглядят как персонажи из сказок, но в то же время они трогательные, в них можно узнать бывших советских людей, которые перевоплотились теперь в православных, и это много что говорит о российском обществе. Я, например, рисовала суды над Pussy Riot и над «узниками Болотной», и последний был мне важнее: я понимала, что о Pussy Riot и без меня расскажут, там огромное количество журналистов — и нельзя сказать, что без моих рисунков у людей не будет визуального впечатления об этом суде, а «узники Болотной» были заброшены и забыты. Мне очень важна эта тема, что в нашей стране большинство — заброшено и забыто, никогда ни на что не претендует: ни на права, ни на место, ни на голос. Моя задача — прийти и помочь им быть видимыми, помочь заговорить. Возможно, это потому, что я не из Москвы, а из Серпухова,— эти провинциальные персонажи незабываемы, я знаю, что большая часть России состоит из них.