Как Венсан Кассель стал лицом злых улиц и лицом с обложки

Кто не был в молодости зол, тот лишен сердца, кто в зрелости не устал от гнева, тот лишен ума. Зинаида Пронченко рассказывает о Венсане Касселе, актере, который всю жизнь воплощал на экране ненависть к миру, а затем как будто согласился с мыслью, что мир ничто не способно исправить, миру с бунтарями не по пути, миру на бунтарей плевать.

В 1995 году группа социологов, выполнявшая по сути миссию военной разведки, доложила готовящемуся к съемкам 28-летнему Матье Кассовицу, что проект его фильма «Ненависть» вызывает неподдельную ненависть у жителей неблагополучных кварталов с поэтичными названиями «Ландыши» и «Ной», в которых и предполагалось развернуть продакшен. Кассовиц очень дорожил «Ненавистью», самонадеянно считая, что эта картина, вдохновленная реальной трагедией — за два года до начала съемок фильма полицейский застрелил в комнате для допросов Макоме М’Боволе, арестованного накануне семнадцатилетнего подростка родом из Заира,— должна стать манифестом поколения. Его поколения — рассерженной молодежи, не желающей идти на поводу ни у левых, только что оставивших Елисейский дворец, ни у правых. Идея фильма, который продемонстрировал бы разрушительную силу ненависти, убедил бы сограждан, что так жить нельзя, пришла Кассовицу после того, как сам он был задержан на марше против полицейского произвола. Эта тема, как и намертво связанная с ней проблема пожиравшего общество расизма, в середине девяностых во Франции была табуирована. Никто не хотел браться за производство фильмов, действие которых протекало в «сите», никто не хотел изображать на экране выходцев из мультикультурных предместий. Никто, кроме Кристофа Россиньона и Венсана Касселя. Россиньон вызвался стать продюсером и по совместительству ангелом-хранителем «Ненависти», Кассель — главным героем, евреем Винзом, копирующим повадки другого экранного изгоя, Трэвиса Бикла из «Таксиста» Мартина Скорсезе, повторяющим перед куцым зеркалом в ванной знаменитый вопрос, обращенный теперь к Франции: «Ты со мной разговариваешь? Я тебя спрашиваю — со мной???» Недовольство жителей «Ландышей» и «Ноя» съемочная группа в конце концов смогла преодолеть, поселившись там же, в убогих многоэтажках. Если чужим здесь не место, не надо пытаться сойти за своего, надо стать тем парнем, при виде которого полиция хватается за пистолет. Не потому ли год спустя на премьере в Канне охранявшая фестиваль полиция повернулась к Кассовицу спиной, как бы предупреждая: парень, определись, за кого ты играешь.

Венсану Касселю в 1995-м исполнилось 29. Он успел поучиться и на певца оперетты, и на циркового акробата, послоняться в провинции и поискать счастья за океаном. В Париже его преследовала тень отца — Жан-Пьера Касселя, большой звезды французского кино, друга Бельмондо, соратника Делона, начинавшего у де Брока, а затем отметившегося у всех великих — в диапазоне от Джина Келли и Сидни Люмета до Жан-Пьера Мельвиля, Жана Ренуара или Луиса Бунюэля.

Куда податься персонажу в поисках своего автора, если юность пролетела, а зрелость не спешит баловать? Для забронзовевших представителей cinema du look Кассель-младший был недостаточно гламурен и эксцентричен, для новых независимых слишком буржуазен. Первая проба пера — по стопам отца — у де Брока: в сентиментальной комедии «Ключи от рая» Венсан мелькнет с подносом, нагруженным графинчиками пастиса, классическое «кушать подано». Дальше либо тишина, либо неразборчиво. Шесть картин, из них пять проходные, плюс невразумительный дебют у того же Кассовица «Метиска» (1993).

Сценарий «Ненависти», хоть и призывал к единству, конечно, с первых строчек был пропитан духом противоречия, а значит, идеально подходил Касселю, словно вторая кожа. Отец, правда, предупреждал, что вторая кожа может обернуться «шагреневой», проклятым амулетом, реализующим мечты, но способным и лишить будущего, и обречь на роли вечных бунтарей, которым нечего предъявить миру кроме личного безумия. Кассовиц в упоении жонглировал цитатами из фильмов, когда-то изменивших времена и нравы, а к началу девяностых превратившихся в источник слоганов и джинглов. Мир принадлежит тебе, заявлял Тони Монтана с рекламного плаката. Падая, ты продолжаешь себя убеждать, что все хорошо, пока все хорошо, повторял за Стивом Маккуином то ли бог, то ли дьявол. Однако Кассель не потерялся на этом многослойном фоне, подобном знаменитым деколлажам Миммо Ротеллы. Роль Винза сделала его и героем улиц, и лицом с обложки, на котором без труда читалось: ненависть двигает любую историю сильнее любви, иногда ненависть благо, иногда ненависть творит чудеса, иногда насилие требует отмщения, а не проповеди, иногда смерть — решающий аргумент в споре, ибо финальный. На первом варианте афиши «Ненависти» красовался кулак Винза — только такого ответа заслуживает мир, где любовь невозможна, но затем под давлением Россиньона кулак заменили на разъяренный взгляд, который сверлит зрителя, взяв на прицел: когда раздастся выстрел — вопрос только времени.

«Ненависть» собрала кучу наград — и в Канне, и на «Сезаре». Касселя больше не называли младшим ни за глаза, ни в посыпавшихся приглашениях на пробы. Ненависть оказалась не только двигателем прогресса, но и товаром нарасхват. Уже через два года в «Добермане» его ненависть — отныне практически фирменный знак — буквально играет яркими клиповыми красками, в «Багровых реках» обнаруживает впечатляющую глубину, что называется — в тихом омуте. В «Читай по губам» у Одьяра, тоже недавно выбравшегося из отцовской тени, ненависть совершает пресловутый шаг в сторону любви, Кассель впервые проявляет нежность не к братству — волка или волчат,— а к женщине. Пусть и маскируя сердечную щедрость блатными прибаутками. Как бы там ни было, Эмманюэль Дево слова не важны, для ее слабослышащей героини беззвучно двигающиеся губы скорее повод для украденного поцелуя.

Следующая веха в его карьере — «Необратимость» Гаспара Ноэ, история про время, которое уничтожает все. Или обнажает — зависит от точки входа в грязный подземный тоннель, который по недосмотру судьбы зовется жизнью. Кассель тут неповторимо глуп и груб — впрочем, между этими двумя качествами смело можно ставить знак равенства: его герой такое же, если не большее животное, что и убийца героини Моники Беллуччи. Напыщенная маскулинность Маркуса, похожего на восклицательный знак, и есть причина трагического многоточия, с которого начинается «Необратимость». Почти 20 лет спустя Ноэ перемонтирует картину, восстановив хронологию, чтобы люстрировать собственный юношеский фатализм, гласивший: как ни старайся, время сожрет все. Как оказалось, не время и не все, лишь человек человека.

Нулевые для Касселя — золотой век, он регулярно снимается в громких международных проектах и частый гость в Голливуде, что для европейского актера, если не брать в расчет англичан, по-прежнему редкость. Сначала «Двенадцать друзей Оушена», потом «Тринадцать…», неважное кино обязательно приведет к стоящему — и вот Кассель уже блистает в роли Кирилла, плохого русского из «Порока на экспорт» Дэвида Кроненберга. Насилие — инструмент для Касселя привычный, для упражнений в насилии требуется ненависть. А в ненависти Кассель — виртуоз. Что касается этнографической составляющей, то за нее кресты и купола в ответе — никому не доверяй, особенно брату, никого не бойся, особенно Америки, ни о чем не проси, кроме смерти. Если вера, то в Бога, если встал на колени, то перед воровским начальством. Какой плохой русский не любит свои грехи? Упивается низостью своей и кается вместе с тем, ведь Бог простит, с Богом, а не человеком плохой русский накоротке.

Дома Кассель берется за роль Жака Месрина, в семидесятые врага государства номер один. Слава о его зверствах, о ненависти, позволившей выстоять и в тюрьме, и в диком поле, жива и много лет спустя. В заточении Месрин написал автобиографию, права на которую почти сразу выкупил Жан-Поль Бельмондо, лелеявший мечту изобразить злого гения под руководством Годара. Не довелось. В конце нулевых за книгу Месрина берется Жан-Франсуа Рише, сперва пригласивший на главную роль Бенуа Мажимеля. Но Мажимелю страшно мараться о персонажа с токсичной харизмой, переговоры затягиваются, агенту Мажимеля на одной из встреч разбивает лицо продюсер Тома Лангманн, в последний момент вспомнивший — если дело дошло до неприкрытой ненависти, лучшего кандидата, чем Кассель, быть не может. Усилиями постижерного цеха Кассель обзаводится мощными баками и жидкими усиками — кажется, что в телевизоре сейчас объявят обращение к французам Жискара. Месрин в исполнении Касселя и хрупок, и смертельно опасен, что-то вроде скорпиона. Критики, впрочем, картину не жалуют, и Кассель решает какое-то время не браться за блокбастеры национального масштаба. Потому в десятые он все больше участвует в маленьких, независимых проектах — у Майвенн в «Моем короле» играет выдающегося абьюзера, терзающего годами Эмманюэль Берко, у Романа Гавраса в «Наш день придет» возглавляет бунт рыжих, в «Черной полосе» Эрика Зонки зачарованно смотрит на Сандрин Киберлен и все равно видит насквозь ее проступки и ложь. Везде он полон ненависти — к себе и к миру, к времени и пространству, к вещам и явлениям. Разве что теперь сквозь ненависть проступает боль. Ненависть — дело молодых. С возрастом ненависть превращается в горечь, в уксус, как слишком старое вино.

После 2018-го Кассель вернется к суперпродакшенам — «Видок», «Астерикс и Обеликс», совсем свежие «Три мушкетера». Но от былой ненависти — она же жажда жизни — не осталось и следа. Недаром в экранизации Дюма он именно Атос, полный меланхолии, разочарованный в роде человеческом герой, чья ненависть выродилась в брезгливость. В «Двадцать лет спустя» Атос вопрошает кого-то, скорее тишину: «Я еще молод, не правда ли, несмотря на мои 49 лет, меня все еще можно узнать?»

Венсану Касселю на семь лет больше. Его всегда можно будет узнать. Кто видел «Ненависть», кто испытывал ненависть, помнит.

Подписывайтесь на канал Weekend в Telegram