Замглавы Центра трудовых исследований Высшей школы экономики Ростислав Капелюшников — о состоянии российского рынка труда

В 2022 году российская экономика столкнулась с очередным спадом: в этот раз он был спровоцирован в первую очередь введением санкций рядом западных стран. Однако российский рынок труда, как в прошлые кризисы, отреагировал на сокращение ВВП значительным снижением зарплат, но одновременно с этим и снижением уровня безработицы. Замглавы Центра трудовых исследований Высшей школы экономики Ростислав Капелюшников рассказал “Ъ” о том, что могло стать причиной такой необычной реакции.

— В конце апреля вы опубликовали большое исследование, в котором представлена динамика нескольких ключевых характеристик российского рынка труда, таких как занятость, безработица, оборот рабочей силы. Но какой из них составлял для вас наибольший исследовательский интерес?

— Мне кажется, наиболее интересная часть этой работы — рассказ про необычную динамику вакансий. В российской официальной статистике существует два показателя вакансий: источником информации для оценки первого является отчетность предприятий, для оценки второго — статистика государственных служб занятости населения. У обоих из них есть недостатки, увы, но тем не менее на них можно ориентироваться.

Итак, в нулевые годы численность зарегистрированных безработных в два-три раза превышала количество вакансий. С 2011 года на каждого зарегистрированного безработного стала приходиться примерно одна вакансия, к 2014 году — до 2–2,5 вакансии. В условиях первого санкционного кризиса он упал до полутора вакансий в расчете на одного зарегистрированного безработного, но затем быстро восстановился, вернувшись в 2018–2019 годы на прежнюю отметку 2–2,5. Как и следовало ожидать, коронакризис вызвал глубокий провал, когда количество вакансий в лучшем случае составляло половину от численности официальных безработных. Однако пауза оказалась недолгой: уже в 2021 году произошло резкое улучшение, а к концу 2022 года, несмотря на экономический кризис, на одного зарегистрированного безработного приходилось уже свыше трех вакансий, что представляет абсолютный исторический рекорд. Такое беспрецедентное соотношение — серьезный сигнал, свидетельствующий, по-видимому, о том, что российская экономика вступает в полосу устойчивого дефицита рабочей силы.

— Чем это может объясняться?

— Во-первых, возможно, что все дело в структурном дисбалансе между предложением труда и спросом на него: предприятия предъявляют спрос на работников с не очень высоким уровнем образования по профессиям, связанным с физическим трудом, а предложение все больше формируется из работников с вузовскими дипломами по профессиям, связанным с интеллектуальным трудом. Во-вторых, нельзя исключить, что предприятия живут «зарплатными» представлениями вчерашнего дня, предлагая заниженную оплату, которая не устраивает работников. В-третьих, опыт дистанционной занятости во время коронакризиса мог изменить структуру предпочтений работников, резко повысив их запросы относительно режима труда. Возможно, сегодня многие из них готовы соглашаться на работу только при условии, что она будет осуществляться дистанционно, полностью или частично. В таком случае при подборе кадров предприятия, не способные предложить подобный режим занятости, будут сталкиваться с серьезными проблемами. Отмечу, что применительно к США, где сегодня также наблюдается острая нехватка рабочей силы и где показатели вакансий также бьют все рекорды, это объяснение признается большинством исследователей в качестве одного из наиболее правдоподобных.

— То есть, на ваш взгляд, увеличение числа вакансий на рынке труда не является результатом только физического сокращения российского населения?

— Численность рабочей силы сейчас лишь на 3% ниже, а численность занятых лишь на 1% ниже исторических максимумов. То есть процесс сокращения численности населения только начинает набирать обороты. Крайне маловероятно, чтобы столь незначительный откат мог спровоцировать взрывной рост числа рабочих мест, не поддающихся заполнению. По-видимому, в 2020 году коронакризис потребовал масштабной структурной перестройки экономики с массированным межсекторальным перераспределением рабочей силы, а затем в 2022 году не менее масштабной перестройки потребовал второй санкционный кризис. Однако такое фундаментальное переформатирование рынка труда не могло быть осуществлено быстро, что привело к появлению большого числа вакансий, заполнение которых наталкивалось на большие трудности. Вакансии могли возникать как в секторах, которые в новых условиях оказались заинтересованы в привлечении дополнительной рабочей силы, так и в секторах, которые в новых условиях ее теряли и поэтому были вынуждены искать ей замену на рынке.

— Могли ли как-то сказаться на увеличении числа вакансий такие события 2022 года, как частичная мобилизация и релокация части сотрудников за рубеж?

— Конечно, мобилизация и релокация могли на это повлиять и реально повлияли, однако в течение 2022 года уровень вакансий поднялся только на 0,5 процентного пункта, а основной прирост пришелся на 2020–2021 годы. Добавлю, что данные, которые собирает Росстат в рамках выборочных обследований рабочей силы, учитывают влияние этих факторов не полностью. Кстати сказать, в США сложилась аналогичная картина: численность вакансий превышает численность безработных в два раза (абсолютный исторический рекорд!), что также говорит в пользу влияния структурных факторов. Причем там точно так же начало спурту числа вакансий дал коронакризис. Иными словами, корни нынешней ситуации восходят к 2020 году.

— А ведь еще недавно всерьез обсуждались глобальное сокращение рабочих мест и прирост безработицы из-за распространения цифровых технологий…

— Да, алармистские прогнозы на этот счет проделали любопытную эволюцию: в 1960-е годы утверждалось, что технологический прогресс будет вести к вымыванию низкоквалифицированных рабочих мест, в последние лет 20 — что среднеквалифицированных, а сейчас пошли пророчества — что высококвалифицированных. В числе причин называли и автоматизацию, и цифровизацию, и вот теперь — распространение искусственного интеллекта. Пока ни один из этих апокалиптических прогнозов себя не оправдал.

— Как вы говорили ранее, российский рынок труда реагирует на кризисы в экономике в первую очередь сокращением рабочего времени и зарплат, а не занятости. Какой была его реакция в 2022 году?

— Такой же, как в 2020 году. На пике кризиса в 2022 году реальная зарплата просела не менее сильно, чем ВВП. Каждый процентный пункт снижения ВВП сопровождался ее снижением также на один процентный пункт. Это способствовало стабилизации занятости и предотвращению роста безработицы.

— Но ведь Росстат оценил ее сокращение только в 1%?

— Но это по итогам всего года, а я говорю о пике кризиса. По моим расчетам, в гипотетической ситуации отсутствия соответствующего шока реальная зарплата была бы сейчас на 5% выше фактически наблюдавшейся. Иными словами, действительные потери были существенно больше — около –6%, то есть того же порядка, что и в коронакризис.

— А может ли низкий показатель безработицы быть результатом перехода потерявших работу в неформальный сектор?

— Отвечая на этот вопрос, нужно начать с того, что мы понимаем под неформальной занятостью. Росстат включает в состав неформального сектора любые производственные единицы, не имеющие статуса юридического лица — и тогда туда попадают и индивидуальные предприниматели, и работающие у индивидуальных предпринимателей по найму, и самозанятые и т. д. Однако если мы учитываем дополнительные критерии, которые присутствуют в методологических рекомендациях Международной организации труда — а она предлагает говорить о принадлежности предприятия к неформальному сектору, только если число работников в таких производственных единицах ниже определенного порога и/или если они не зарегистрированы по национальным нормам коммерческого законодательства или законодательства о предпринимательской деятельности, то ориентировочная оценка российского неформального сектора составит 10–15%, что сопоставимо с показателями для других стран.

Но важнее другое. Если мы посмотрим на динамику неформального сектора и ВВП с 2010 года, то увидим, что между колебаниями в численности неформально занятых и колебаниями выпуска отмечалась пусть слабая, но все же положительная корреляция. Иными словами, сокращение ВВП чаще сопровождалось сжатием неформального сектора, чем наоборот. Так, во втором квартале 2020 года (пик коронакризиса) численность неформальных работников упала на 12%, а уровень неформальной занятости снизился почти на 2 п. п. Сходная картина наблюдалась на пике второго санкционного кризиса в 2022 году, когда неформальный сектор потерял почти десятую часть рабочих мест, которыми он располагал в середине 2021 года. Таким образом, опыт последних кризисных эпизодов свидетельствует об отсутствии сколько-нибудь значимого демпфирующего эффекта, который бы обеспечивал неформальный сектор.

Интервью взяла Анастасия Мануйлова