Елена Стафьева о том, как мода утратила способность возмущать

Эмоциональные паттерны современной моды за последние 30 лет заметно изменились, но среди всех эмоций есть одна, которую мода, кажется, изжила окончательно,— и это возмущение. И потребители, и наблюдатели моды утратили способность возмущаться какой бы то ни было одеждой, что показанной на подиуме, что увиденной на улице. И хотя произошло все на наших глазах, быстро и практически безболезненно, это результат огромной работы, проделанной модой в последние десятилетия.

Возмущение, наравне с восхищением, всегда было мощным драйвером моды: сменяя друг друга или существуя параллельно, они вместе двигали ее вперед. Из столкновения с общественным возмущением мода неизменно выходила победительницей, модная волна, его вызвавшая, от схватки становилась только сильнее. Что ни возьми — мини 1960-х, платформы и толстые каблуки 1970-х, сексуальность 1980-х, деконструированная одежда 1990-х — все встречалось протестами, и эти протесты только способствовали массовому продвижению предмета возмущения.

В 2021 году антверпенский музей моды MoMu показывал выставку «E/motion. Fashion In Transition», исследовавшую способность моды выражать страхи и чаяния общества, представлять эмоциональную карту современного мира. Ее предметом стали социальная депрессия, культура мигрантов, молодежные протесты, героиновый кризис и прочие более или менее эмоционально сложно составленные эпизоды и их реализация в фэшн-процессах — но не возмущение по поводу одежды. Возмущение, если использовать термины истории эмоций как гуманитарной дисциплины, в пространстве моды оказалось девалоризировано, то есть потеряло свою прежнюю ценность.

А она, эта ценность, не просто имела место — она еще совсем недавно была настолько заметной, что становилась предметом отдельного рассмотрения. В конце 2014 года в парижском Музее декоративного искусства прошла выставка «Tenue correcte exigee, quand le vetement fait scandale» («Нужно одеваться правильно: когда мода вызывала скандал»), посвященная роли возмущения в истории моды, на ней этому самому возмущению велся счет аж с XIV века. Поводов, его вызывавших, было представлено множество — от широких брюк-кюлотов, появившихся еще в XIII веке, до мужского платья Жорж Санд, от британских teddy girls 1950-х, одевавшихся под мальчиков, до коллекции Ива Сен-Лорана SS 1971, посвященной уличной моде 1940-х.

Последнюю фэшн-критик The Guardian Элисон Адбургхэм назвала «tour de force плохого вкуса», а известная американская журналистка Айлин Мосби написала: «Эта мода не имеет ничего общего с элегантностью. Сначала мы подумали, что это просто прокол, но потом поняли, что это не так: перед нами сознательные эксцессы, грустные и деморализующие».

Тут самое время и место вспомнить историю с другой коллекцией для того же Saint Laurent — коллекцией Эди Слимана FW 2013, когда он выпустил на подиум моделей облика неблагополучных подростков в куцых, обдерганных платьях, растянутых кофтах, растрепанных и с размазанным макияжем, будто бы вышедших под утро с районной дискотеки, где одними танцами дело явно не ограничилось. И, несмотря на прошедшие 40 с лишним лет и на то, что дизайнеры, особенно японцы и бельгийцы, давно делают что хотят, статусные фэшн-обозреватели продемонстрировали ту же эмоцию, тот же ее механизм, что и в 1970-м: на подиуме великого парижского дома, оплота рафинированной элегантности, под именем великого Ива Сен-Лорана, певца красоты (tour de force плохого вкуса, понятное дело, прощен и забыт), нам показывают такое?!

Впрочем, возмущение модой часто вызывалось не только эстетическими, но и этическими соображениями.

Когда Кристиан Диор показал в феврале 1947-го свою первую легендарную коллекцию new look с юбками-венчиками, требовавшими многих метров ткани, протестовала не только Европа, где еще действовал карточный режим на все, но и Штаты — приехавшего туда Диора встретили демонстрации домохозяек, возмущенных таким расточительством.

В новейшее время Christian Dior вызвал громкий фэшн-скандал кутюрной коллекцией SS 2000, показанной Джоном Гальяно,— основанием для нее стала одежда клошаров. Шквал возмущенных статей в прессе, демонстрации возмущенной общественности около магазинов Dior — фэшн-компонент в скандале тоже присутствовал (такому не место на парижских подиумах!), но главным образом эта история запомнилась потому, что стала одним из первых случаев проявления в моде того, что потом будет названо новой этикой. Гальяно обвиняли в эстетизации облика бездомных.

Очевидным образом возмущение в моде всегда возникало при нарушении принятых норм и конвенций: «так носят — а так не носят». Причем норм именно текущего момента — тех самых, что в свое время получили свою порцию возмущения. Отдельное и обязательное место в системе этих норм занимало «прилично — неприлично». Самым зримым, самым популярным поводом для возмущения тут всегда было количество и, я бы сказала, качество обнаженного тела. В нем традиционно мерещилась угроза нормам моральным. Бикини открывали слишком много интимных участков, мини-юбки — слишком много ног, рэперские джинсы, едва удерживавшиеся на бедрах,— слишком много живота, задницы, а также надетых под джинсы трусов и так далее. Конечно, тревогу во все времена вызвала и прозрачность — тело вроде бы и прикрыто, но все видно.

И все это теперь оказалось фактом истории, обнаженность в моде перестала восприниматься как нарушение моральных норм и больше не возмущает. В мужской коллекции Рика Оуэнса FW 2015 модели выходили на подиум без нижнего белья и в вырезах и разрезах одежды мелькали фрагменты их гениталий — но никто и не подумал возмущаться, жест Оуэнса был воспринят скорее как концептуальный, а вовсе не как пощечина общественному представленью о приличиях.

К тому же в сезоне FW 2015 мода в некотором смысле отвернулась от пенисов: Алессандро Микеле в мужской коллекции вывел на подиум моделей с длинными волосами, в блузках с бантами и куцых бабушкиных жакетках — мальчиков, не отличимых от девочек. Двумя годами позже совсем в другой стилистике одинаковые луки сделал Раф Симонс в своей первой коллекции для Calvin Klein FW 2017, а дальше гендерная амбивалентность стала модной нормой.

Другой, едва ли не более важный вклад Микеле в современную моду состоял в том, что он покончил с привычными регламентирующими представлениями о хорошем и плохом вкусе. Он уравнял все способы одеваться, поместил их в единое пространство моды: платья с люрексом, шанелевидные костюмчики, однотонные балахоны, БДСМ-кожа, много открытого тела, полностью закрытое тело, закрытое лицо, нелепое с еще более нелепым и красивое с красивым — все флаги в гости будут к нам, всем мы рады. Усилия по превращению моды во все принимающую и ко всему толерантную, которую предпринял Микеле за свои семь лет в Gucci, переоценить невозможно.

Сейчас можно сказать, что зримый перелом произошел именно тогда, в том самом сезоне показов FW 2015, когда вся работа, которой мода довольно последовательно занималась с начала 1990-х, дала наконец очевидный результат и изменила наши эмоциональные реакции. Эта работа была направлена на расширение границ восприятия, на вбирание пространством моды всего того, что раньше им решительно отвергалось: всего нестандартного, всего странного, всего неуклюжего и даже нелепого. Эта работа, которую делали Мартин Марджела и прочие бельгийцы, Ямамото, Кавакуба и прочие японцы, плюс целый отряд выдающихся дизайнеров рубежа XX и XXI веков, и которая в конце концов максимально раздвинула границы модного и превратила моду из пространства эксклюзивного и нормативного, исключавшего все, не соответствующее текущим стандартам, в пространство инклюзивное, принимающее каждого. Каждый цвет кожи, каждый гендер, каждый тип тела, каждый способ с этим телом обращаться и каждый способ это тело одевать.

Модели, которых принято было называть нестандартными (когда мы последний раз слышали это слово?), гипербольшие объемы, плоский крой — все это изменило отношения тела и одежды, изменило само позиционирование тела в пространстве, изменило то, как наш глаз это тело оценивает. И в конечном итоге изменило наши эмоции по поводу разных тел и разных объемов вокруг них. Постепенно смягчились наши эмоциональные реакции: мы привыкли к тому, что человек — любой человек — может выражать себя через одежду любым, даже самым невероятным образом, и ничего из возмутительного в этом нет.

Когда Демна Гвасалия выпускал на подиум моделей в неправдоподобно больших пальто, огромных, путающихся под ногами штанах или в махровых халатах, это было продолжением исследования зоны «так не ходят» и «так не делают» — той самой, которая когда-то была полем общественного возмущения, а сегодня вызывает только любопытство у заинтересованной части публики. Подиум стал местом, где больше не осталось ни «так не делают», ни «так не ходят». А Гвасалия, после того как он сделал частью своего показа затянутую с ног до головы в черный спандекс Ким Кардашьян — Ким Кардашьян, еще десять лет назад бывшую символом дурного вкуса и отсталости от моды,— и не добился никакого возмущения, кажется, смирился с тем, что пробить общественную толерантность ему не удастся.

Есть некоторая ирония в том, что именно мода оказалась тем самым пространством, в котором произошла полная и окончательная победа толерантности и новых этических стандартов, в то время как во всех других сферах современной жизни продолжают вспыхивать костры несовпадений старых и новых эмоционально-этических норм. И только в моде мы окончательно расстались с возмущением одних людей по поводу того, как другие люди что-то делают. То, что пришло на место возмущения, можно назвать коллективной обидой, но это уже совсем другая эмоция, обретающаяся в сфере социального, а не просто модного,— и, соответственно, совсем другая история.

И даже в нынешней России, драматически выламывающейся сейчас из всех западных норм и трендов, модные молодые люди на московских улицах продолжают одеваться так, как одеваются их сверстники в Берлине, Париже или Нью-Йорке. И это — пока, по крайней мере,— никого не возмущает.